Цена предательства

— В последнее время мы терпели поражение за поражением, все из-за них — черных магов Ардора, но мы их поймали! — гремел его голос, — теперь у нас появилась надежда, — повторил Дарко, гарцуя на лошади. — И предания утверждают, что Креландия еще никому не проигрывала и не потерпит поражение теперь! — толпа громкими криками поддержала его, — мы непобедимы!

— О нас будет петься в песнях! — под громкое ура вопил Дарко, — О нас сложут легенды! О нашем геройстве, о том, что несмотря не на что, мы разгромили черных магов Ардора!

— Не теряйте надежды! — воскликнул он снова — Мы победим! За Креландию! — ревел он.

Креландцы, потрясая оружием, орали в ответ — За Креландию! За императора! Дарко разбудил в них древнюю ненависть, они озверели. Сейчас они не отступят ни в темноте, ни при свете, пока не возьмут Ардор или не полягут сами. Сейчас же их ярость была обращена на нас. — Смерть, смерть магам!

— Мы не убьем этих тварей сейчас, нет, — продолжал император, — мы заставим их мучиться, они будут плакать и кричать и мучениями они ответят за каждую смерть наших братьев, за каждую рану каждого креландского солдата, чтобы каждую секунду они проклинали, что родились! — рев одобрения в ответ;

С этими словами Дарко выхватил из-за спины хлыст, замах рукой, резкий свист хлыста и через мгновение я ощущаю резкую боль в спине, замах — в левой ноге, удар хлыста, боль. Свист хлыста… Спина, плечи, ноги, спина, рубашка намокла от крови… Мощный удар хлыста какого-то офицера рассек спину Зака. Задохнувшись от боли, застонал Николас. На нас обрушились удары хлыстов со всех сторон.

Дарко спешился, подошел, схватил меня и, повернув к себе лицом, принялся со знанием дела бить кулаками. Согнувшись от невыносимой боли в животе, я видел перед собой что-то вроде мозаичной картины: избиваемые, корчащиеся от боли друзья, сосредоточенные злые лица, серый вечерний свет, мелькающие в воздухе руки и какие-то беспомощные горы, которые вот-вот рухнут оттого, что опасно наклонилась линия горизонта. Удар ребром ладони по шее. Удар под ребра. Профессионально, классически. Еще и еще. Глухой стук, зверская боль, и снова, и снова… Кто-то рядом бил Сая палкой…

На мне были кожанные брюки и рубашка. Их тонкая ткань служила моей единственной защитой. Об ответных ударах не могло быть и речи. Я не успевал даже вдохнуть хоть немного воздуху. Вокруг звучал крики Креландцев. Я не слышал чего они орут, все смешалось в кровавом тумане боли.

Так или иначе, кончилось все тем, что окончательно озверевший император ударил кулаком меня по голове. Удар сотряс меня от макушки до колен. Реальность ушла на задний план и померкла. Я повалился наземь, лицом вниз. У самых глаз я видел серые камешки и короткие сухие стебельки травы, скорее бурые, чем зеленые. Я уже не двигался. Закрыл глаза и стал ко всему безучастен.

— Он отключился, — произнес чей-то далекий голос, — Тварь. Железный сапог обрушился на мой бок, с хрустом сокрушая ребра, мое безвольное тело перевернулось на спину.

Солнце уже закатилось, и багряный край небес поблек, став тускло-розовым; лазурь над головой постепенно окрашивалась в нежные, зеленовато-голубые, как яйцо зорянки, тона, и таинственная сумеречная тишь природы неслышно обступала меня со всех сторон. Призрачный полумрак окутывал землю. В этом призрачном полумраке высокие сосны в пойме реки, такие сочно-зеленые при свете дня, казались совершенно черными на блеклой пастели неба — могучие, величественные гиганты, они стояли сомкнутым строем, преграждая доступ к неспешно бегущей желтой воде.

Весь следующий день мы, скованные по рукам и ногам, лежали в той же палатке. Рты наши были забиты кляпами, еды и воды нам не приносили.

После избиения, я не помню как нас сюда приволокли, моим первым воспоминанием был кипящий огонь, проносящийся по венам от лечения креландским целителем. О Великие Создатели, ну почему креландстская магия такая топорная и грубая. Лечение ардорского целителя легко и невесомо как перышко, ты порхаешь на легких волнах, по телу пробегают теплые волны исцеления. Тут же — кровь кипит, с треском кости встают на места, с неимоверной болью — срастаются, ноги неконтролируемо молотят по земле в судорожном припадке, тело изгибается, из глаз слезы, сопли, кровь из носа. Долго потом приходил в себя, слабость и тошнота накатывали непрерывными волнами. Рядом слышал своих друзей — им тоже не очень понравилась магия креландского целителя. «Ну что ж, мы уже не умираем» — попытался думать позитивно, не получилось, — «мы все умрем скоро» — мысли перескочили на негатив — «Да, очень может быть, скоро нас убьют», — думал я, вспоминал последнее прощание с отцом и матерью, вспомнил Томеррена, боль от предательства затопила все мое существо. «Дурак, каким же дураком я был» — кричал я в бессилии, ведь видел и ростущее отчуждение, замечал злобу и ненависть в его глазах, подозревал о его неудачной любви к Марише. Знал о его черной зависти. Вспомнился вечер, когда я чуть было не зашел в кабинет отца и резко остановился, услышав разговор на чрезвычайно повышенных тонах между Владыкой и Томерреном.

— Отец, — просит Томеррен, — дай мне Армадил, — я видел, что отец печально качал головой. Он, любя своего воспитанника, не мог объяснить причину своего отказа, слишком запретна была эта тема, он вынужден был отказать, видя как это ранит брата.

— Томеррен, сын мой, не в Армадиле счастье. Это просто ярко сверкающий камень, если ты не носитель, он не дает тебе ничего — Ничего, — подчеркнул отец, — ничего, кроме иллюзии величия и эйфории.

— Но никто, никто не уважает меня! — вскричал Томеррен. Я твой воспитанник, я вырос здесь, окруженный величием и силой. Почему я не достоин быть носителем? Почему я недостоин быть великим?

— Будь велик без Армадила, твои деяния, не камень в груди заставляет людей уважать тебя…Великодушие, нравственное величие, возвышенность, благородство — вот истинные цели любого человека, воспитанник мой, продолжал отец, -

— Самая трудная задача для человека— это продолжать любить своих ближних, несмотря ни на какие причины, по которым ему не следует этого делать. И настоящий признак душевного здоровья и величия— продолжать любить. У того, кто способен на это, большое будущее и без Армадила. У того, кто не способен, — лишь скорбь, ненависть и отчаяние, будь ты носителем или нет; и это не то, из чего состоит душевное здоровье, счастье, величие. Основная ловушка— поддаться искушению и ненавидеть.

— Слова, слова, вы все, все лицемеры, — прокричал Томеррен, не желая слышать Владыку. — Гордые, величественные! Вы все — ничтожество, теперь я это вижу, я… я все понял…

— Что ты понял человек? — жестко прозвучали слова Владыки, не отца, я не вижу, но легко представляю как страшны изменившиеся темно-кровавые глаза Владыки, темный рисунок молний проступил на висках.

— Извини Господин, я был не прав, — Томеррен склонил голову, — позволь мне идти;

— Ты можешь идти, воспитанник, — прозвучал холодный, безжизненный скрежет — отец в бешенстве.

Мы лежали в темноте, вдруг что-то задрожало, затрепетало в воздухе. Глухой тоской заныло сердце, натянуло все чувства, отчаянием пропитался воздух… Наши души — это симфония, прекрасная симфония гармонии души и сердца — связь наших сердец с сердцем и душой Владыки. Эта связь натянута между нашими сердцами как звенящий нерв, как гудящая струна. Но увеличивается колебание струн, увеличивается резонанс. Звук натянутой жизни, струны застыли в звенящем ожидании, замерли в страшном предчувствии сердца каждого ардонца — увеличивается томящее душу, интенсивное колебание струны Владыки, связанной с нашими сердцами. Задрожали струны. Нарушилась гармония. Сердце зашлось в резком приступе паники. Нить — струна, связывающая каждое сердце каждого Ардорца с сердцем Владыки задрожала в последней, смертельной агонии, поднялась на самую верхнюю частоту и… и лопнула, как рвутся струны скрипки, издавая унылые звуки, полные смертельной тоски. Все ардорцы, агонизируя, в этот момент поняли, что это нити оборвались в сердце Владыки.