По следу невидимки

— Я не собираюсь обратно в тюрьму, — сообщил он. — Конечно, заплатил.

Её руки, обвившие его, сжались крепче. Она звонко поцеловала его сзади в шею.

========== ЧАСТЬ 3. Глава 14. Маяк над опасными скалами. ==========

Помещение, которое им выделили специально под нужды расследования, было, очевидно, чьим-то опустевшим кабинетом. На светлых стенах отчетливо виднелись затертые следы старой мебели, выгоревшие прямоугольники висевших на стенах вещей, квадраты вмятин от ножек стола в линолеуме, затертый рисунок на нём там, где чаще всего ходили. Единственное окно в кабинете выходило в коридор. Потому внутри даже с тремя работающими из четырех ламп было довольно темно.

Сюда провели отдельную линию телефона. И прислали нескольких людей для помощи в работе с материалами. Те, в коробках, папках и просто стопках бумаг выстраивались вдоль дальней стены по мере того, как офицеры приносили их из архивов или рабочих столов детективов, недавно работавших над этими делами.

Работа была кропотливая, её было много и она циклично повторялась: перелистать бумаги, разделить на возможно подходящие и ненужные, затем снова пересмотреть прошедшие первичный отбор, снова отсортировать, снова пересмотреть, выписать имена, адреса, номера телефонов, передать их Дженис Уокер или патрульным, дождаться от них обратной связи, начать заново.

Рею, приучившему себя к усидчивости и последовательности, а так — к концентрации, это давалось относительно просто, пусть и занимало дни. Для Дженис Уокер сидеть вместе с ним в кабинете и рыться в коробках было чем-то сродни наказания, и когда выдавалась возможность выехать поговорить с жертвой изнасилования годовалой давности или стоящим на учете у психиатра парнем, обвиненным в нарушении общественного порядка, она спохватывалась с места и бежала к машине. Фернандес наблюдал за ней и испытывал некоторое завистливое удивление её запасом энергии и рвением.

Всю среду, четверг и пятницу они провели в таком режиме, а когда официальная рабочая неделя подошла к концу, Уокер захлопнула папку, над которой сидела, и сказала:

— Я возьму часть домой. Поработаю на выходных.

— Лучше сделайте перерыв, проветрите голову, — ответил Фернандес, но Дженис упрямо качнула головой, подтягивая к себе коробку и складывая в неё бумаги. Рей вздохнул и повторил попытку: — Я понимаю Ваше усердие, и оно похвально, но…

— Нет, не понимаете! — Резко оборвала его Уокер. — Он убил уже троих!

— Я знаю…

— И я не могу проветрить голову, когда на очереди четвертая, а за ней ещё черт знает сколько!

— Детектив…

— Так что я обойдусь без Ваших ценных советов!

— Вы выгорите! — Твёрдо сообщил он, повышая голос. — Это сгрызет Вас изнутри, не оставив ничего способного трезво мыслить. Вы поймаете убийцу, только если будете работать эффективно, а не на износ.

Но в том, как она смотрела на него, как решительно опущенными были её плечи, Рей видел, что она не прислушается. И это тоже понимал. Сам был на её месте, рвущийся в бой и отметающий всякий горький опыт старших коллег. Как бы ни было жалко её мощно ревущего внутреннего огня и твердой веры в непобедимость справедливости, наверное, ей было необходимо самой обжечься, чтобы выучить урок.

Дженис Уокер промолчала, встала из-за стола, подхватила коробку и вместе с ней, порывисто шагая, вышла.

Когда-то он был таким же — решительным, готовым идти напролом и немного эгоистичным в своём представлении, что никто другой не сможет справиться так же. Возвращаемые этим ощущением дежавю воспоминания были неприятными, Рей попытался прогнать их, вернувшись к работе, но буквы перестали складываться в текст, лишая это всякого смысла. И потому он тоже собрался и поехал в «Дейз-Инн».

Там переоделся и вышел на позднюю пробежку. Но и это не помогло. На обратном пути в отель он купил несколько бутылок темного пива, просто во взмокшем спортивном костюме развалился на кровати, отыскав по телевизору старый вестерн, и опрокинул их в себя одну за другой. С опьянением в голову пришла долгожданная пустота, и только тогда Рей отправился в душ и спать.

Вот только обмануть или затопить подсознание было невозможно, а потому ночью Фернандес, едва удерживая вырывающееся сердце в груди, проснулся от воскрешённого подкоркой кошмара.

***

В субботу Дженис проснулась довольно рано, приготовила себе простой завтрак и вместе с ним и чашкой кофе уселась перед оставленной на столе коробкой с материалами. Но не стала её открывать.

Не то чтобы она прислушалась к федералу или чувствовала, что нуждалась в отдыхе. Скорее ей нужно было напоминание, что это расследование не являлось всей её жизнью, что там было место для неё самой и для Эмори. Кроме того, близился День благодарения, а потому Дженис решила начать выходные с поездки в супермаркет за продуктами, с любимой детской площадки Эмори у торгового центра, в который они обычно ездили, с поиска ему новой зимней куртки, со вкусного семейного обеда.

Может быть, что-то с ней было не в полном порядке, но Дженис искренне любила подобную рутину, она делала её счастливой, наполняла её энергией куда больше, чем путешествия или общение. Её лучшие воспоминания были частями самых обычных дней. Она почти не помнила романтического путешествия в Сан-Франциско с Блэнкеншипом, но отчетливо помнила, как доставала из стиральной машинки белье, когда впервые почувствовала в животе движения Эмори. Она знала, что такой факт в её жизни был — она вместе с матерью летала в Европу, но никаких ярких картинок оттуда не сохранила. Зато удивительно точно до мельчайших оттенков могла вспомнить запах прелой листвы в парке недалеко от дома, где впервые оттолкнулась и, не падая, прокатилась несколько метров по прямой на велосипеде.

Оглядываясь через несколько лет назад, — особенно, когда оглядываться будет Эмори — она не хотела видеть их нечастое время вместе заполненным работой над убийством. Когда-то это расследование подойдет к концу, она формулировала эту мысль в своей голове безо всяких сомнений, а вот жизни её и Эмори не закончатся. И сейчас она делала выбор, из чего та будет состоять. Из будничных счастливых моментов или из фотографий порезанных впивавшейся в кожу удавкой шей, разложенных на их обеденном столе.

Потому она убрала коробку в шкаф.

Пока Эмори спал, она убралась на кухне, в гостиной, своей комнате и ванной; достала и выбросила из холодильника то, что испортилось; открыла на проветривание окна.

В этой квартире на две спальни они жили последние два года. Дженис удалось снять её относительно свежей после ремонта. Квартира находилась в старом кирпичном доме, а оттого внутри было тихо и довольно тепло. Окна здесь были большими, наполнявшими комнаты светом. Это было приятным контрастом с теми тесными и темными кондоминиумами, в которых Уокер доводилось жить прежде. А главным плюсом были стиральная и сушильная машинки, установленные в самой квартире. Они стояли за платяными дверями в коридоре и рядом с ними было достаточно места чтобы заталкивать туда весь тот бардак, терпения созерцать который у Дженис не оставалось, но и сил разобраться с ним как следует, не хватало. А ещё порой она пряталась там от сына и в уютно ограждающем ее шуме вращающегося барабана горько плакала от усталости, обиды и страха.

Когда Блэнкеншип женился, — слишком быстро в понимании Уокер после их расставания — ей пришлось непросто. С одной стороны, у неё всегда было неясное ощущение, что он — не её, будто временный или подменный. С другой стороны, до его женитьбы они будто были на одинаковых исходных позициях, вот только Оуэн с поданным сигналом двинулся вперёд, а Дженис застряла на стартовой линии.

Она не была сторонницей поиска причин всех комплексов, трудностей и изъянов в детстве и отношениях с родителями, но в этом случае считала, что не умела строить что-то прочное с мужчинами именно потому что никогда не видела примера такого прочного у её матери. Впрочем, она не помнила и никаких временных интрижек. Так, будто мать или тщательно от Дженис их скрывала, или всегда была одинокой. И Уокер впитала это понимание, что одиночество не было смертельным, а так, легко выбирала его среди других возможных вариантов.