По следу невидимки

Она сокрушенно качнула головой, но тон её был шутливым, когда она сказала:

— Сейчас включится сирена. Берегите уши, агент.

========== Глава 13. Работа над исправлением. ==========

Она не помнила, видела ли когда-то лейтенанта Линча таким же злым, каким он был ранним утром среды. С обнаружением третьего тела ему начало прилетать отовсюду: из мэрии, от прессы, от семей Сандры Чейз и Зои Хаббард, от адвоката ещё не выпущенного Джонстона и от капитана Роджерса, собственно, и заварившего эту огненную кашу.

Дженис сидела на заднем сидении своей машины, подавала Эмори пресные хлебцы, без которых он в последнее время отказывался есть что-либо, будь то овощным супом, яичницей или клубничным йогуртом, и наблюдала за Фрэнком через окно. С телефоном, плотно прижатым к уху, он расхаживал взад-вперед по дороге и на повышенных, доносящихся сквозь запертую дверцу в машину Уокер тонах с кем-то ругался.

Эмори, проснувшийся и закативший обычную истерику, неожиданно для самой Дженис стал её спасением. Будь она сейчас свободна, — и в этом сомнений не было — ей тоже досталось бы по полной.

Что бы там ни думал о ней прозорливый федерал, она не стеснялась признавать свои ошибки. Пусть это было непросто и довольно неприятно, но Дженис объективно понимала и проговаривала вслух, что была не права. И в этом деле смириться с тем, что Джонстон был ни при чём, ей было сложно из-за страха.

Надрывая целлофановый уголок упаковки с хлебцами, Уокер заметила, что её руки мелко дрожали, а всё тело вибрировало от напряжения. Дело, за которое ещё в понедельник она готова была вцепиться в горло Линчу, сейчас медленно её раздавливало. Прежде она никогда подобного не ощущала, прежде ей не приходилось сталкиваться с серийными убийствами. Прежде максимальным количеством жертв в одном ведомом ею деле составляло полтора: молодая женщина и её не рожденный ребенок, забитые до смерти утратившим от опьянения человеческий облик отцом. Во всех прежде проведенных ею расследованиях таймер отсчитывал только поимку убийцы. Теперь же обнаруженных тел было три и счёт шёл не на дни или часы, а на следующие отобранные жизни. А такую тяжесть Дженис, казалось, удержать на своих плечах была не способна.

Она как раз вбросила в рот хлебец и между сидений потянулась к кофе в подстаканнике, когда в стекло постучались, и Уокер дернулась, едва не расплескав кофе на приборную панель.

К окну склонялся федерал.

Дженис потянулась к дверце, но её остановил небывало жалобный голос Эмори.

— Мам, не уходи, — проговорил он с настолько несчастным видом, которого никогда не мог нарочно отобразить на своём лице, и которого, казалось испугавшейся Дженис, по-настоящему никогда прежде не было.

— Я просто выйду из машины, — мягко ответила она, перехватывая его сжимающую хлебец руку. — Я буду рядом, вот тут.

Эмори перевел взгляд округлившихся глаз на Фернандеса, стоявшего снаружи, затем снова на Дженис и едва заметно кивнул.

***

— Отвезите сына и приступим, — сказал Рей, когда она вышла наружу, коротко оглянулась обратно в салон, улыбнулась и захлопнула за собой дверцу.

Его первое впечатление о ней оказалось искаженным. Он воспринял её страдающей не успевшим выветриться юношеским максимализмом, необдуманно резкой в действиях и в словах, находящейся не совсем на своём месте. У неё была исправно работающая смекалка и что-то вроде инстинкта — явления, существование которого Фернандес и ставил под сомнение, и одновременно с этим отсутствие которого у детективов полиции и бюро замечал сразу.

Но сегодняшнее морозное утро внесло значительные коррективы в профиль Уокер. Его подкупило то, что она не воспринимала материнство тяжелым бременем, никому его не ставила в вину, не заслонялась им, как оправданием, не выставляла его напоказ, как единственно значимое достижение. Это ощущалось словно исподтишка украденным глотком свежего — чужого — воздуха. Долгие годы у него в печени сидели предъявляемые ему претензии, и он, как среднестатистический представитель самого приспосабливающегося животного вида на Земле, настолько привык с этим сосуществовать, что Дженис Уокер показалась ему настоящим откровением. Будто раньше он не знал, что так было возможно.

— Я освобожусь через два часа, — сказала она, коротко сверившись с экраном мобильного телефона. — Когда откроется его сад.

— Ладно. Тогда я попрошу кого-то из патруля подкинуть меня до управления. Встретимся там через два часа.

Им нужно было поработать с этим районом. В первую очередь собрать и изучить данные по уже осужденным или обвиненным насильникам и грабителям в этом районе. Поскольку Филадельфия представлялась Рею только несколькими разрозненными местами, где ему довелось побывать за эти три дня, нужна была карта, чтобы понимать, насколько далеко друг от друга находились жертвы и где относительно этой зоны был универмаг «Мейсиз». И по мере составления этой схемы расширять радиус работы над уже известными полиции преступлениями.

Тот, кого они искали, был опытным по меньшей мере в чем-то одном — грабеже или нападениях на женщин — или сразу во всём. Он отсидел — тюремный срок или в предварительном задержании перед оправдавшим его судом. Он имел давнюю и хорошо отрепетированную страсть к проникновению. К весьма интимному проникновению — а что могло быть интимнее, чем жилье, спальня, само женское тело?

Отталкивающееся от жертв расследование ни к чему не вело. Возможная установленная между первыми двумя убитыми связь не дала результатов, третья жертва была неизвестна. Нужно было сменить метод. Понимание того, как и почему было совершено преступление, вело к более ясному представлению о том, кто его мог совершить. И теперь у Фернандеса сформировалось некоторое подобие искомых характеристик, совпадения с которыми он надеялся найти, поработав с базой.

***

Маленький прикипевший к маме мальчишка — вот кто у неё был. И его присутствие сменяло её строгость на более живые, разнообразные эмоции. Присутствие ребенка и этого латиноса. Ему Дженис Уокер тоже улыбнулась. И это неприятно задело.

Она, наивная золотоволосая девочка, этого ещё не знала, но уже принадлежала ему. А то, что он считал своим, кому бы оно ни принадлежало, где бы ни находилось, как бы ни сопротивлялось, он привык получать.

Эта мысль очень ясно и безо всяких побочных сомнений возникла в его голове, ещё когда он был ребенком. Мать считала, что зарабатываемые ею и получаемые от государства как социальная помощь деньги принадлежали ей, и что только она могла ими распоряжаться. Но он представлял это несколько иначе. Если мать его родила и оставила, — приняла по меньшей мере два осознанных решения — то естественным продолжением было выполнение потребностей ребенка. И он добивался этого с её согласия или нет. Единственное, что требовалось — научиться. А это ему всегда удавалось легко.

Он подхватывал информацию ото всюду, постоянно прислушивался и приглядывался, порой сам того даже не замечая. Так, наблюдая за развернувшейся под мостом полицейской активностью, он узнал, что Дженис Уокер была одинока. Других причин, по которой женщина, прошедшая психиатрическое обследование для вступления на службу, а так, вменяемая, притянула посреди ночи на место убийства ребенка, он не видел.

Постепенно начинало светать, и оставаться ему больше не хотелось. Как не хотелось тащиться в Фелтонвиль-Хауз. Потому он вернулся к Дайне. Она проснулась, когда он вошёл, и вышла на порог спальни, голая и заспанная.

— Где ты был? — спросила она, и он показал ей пакет из круглосуточной забегаловки неподалеку. Внутри лежали два сэндвича с беконом и омлетом.

— Я не справился с твоей газовой плитой, — ответил он, сталкивая с ног ботинки и шагая на кухню. Дайна двинулась за ним.

— Серьезно? Как же ты соберешь полку?

— К ней есть инструкция. А к плите — нет.

Дайна засмеялась, прижалась к его спине и обняла, пока он доставал из пакета горячие свертки.

— Ты ведь за них заплатил, правда? — уточнила она, заглядывая поверх его плеча.