По следу невидимки

========== ЧАСТЬ 1. Глава 1. Счастливое неведение. ==========

Первое, что она ощутила предельно ясно — ей было невыносимо жарко. Футболка, пропитанная жаркой влагой, прилипла к спине, волосы взмокли, а в пересохшем горле торопливо пульсировало сердце. Ей потребовалось мгновение, чтобы вырваться из вязкого сна и осознать, что на прикроватной тумбе настойчиво звонил её мобильный. В комнате царила кромешная темнота, снаружи ещё не наступило утро субботы, а так, даже не поднимая трубки, она отчетливо понимала, к чему всё шло.

— Детектив Дженис Уокер, — хрипло ответила она, прижимая телефон к уху и свешивая ноги с кровати. На обратном конце кто-то протяжно шмыгнул носом, коротко кашлянул и только потом сдавлено и хрипло заговорил.

Вслушиваясь в простуженный голос дежурного диспетчера, Дженис встала и, старательно в темноте огибая мебель, направилась на кухню. Её мучили жажда и неясное тревожное послевкусие сна. А ещё терзало то, что она обещала субботу Эмори. Но теперь вместо сдержать слово, ей придется разбудить его в такую бесстыдную рань и тащить невесть куда — вздумалось же чертовому Блэнкеншипу переехать за город!

Толкнув кран и подставив под него стакан, Дженис, зевая, на автомате поддакивала диспетчеру. Да, она запомнила адрес. Да, она поняла, что криминалисты будут только после восьми. Да, она уже выезжает. Вода переполнила стакан и холодным потоком потекла на её пальцы. Уокер зашипела и порывисто закрыла кран.

Четыре года назад она едва на части не разорвалась в своём неотступном стремлении получить жетон детектива, но теперь в такие моменты искренне скучала по службе в патруле, где её смены были четко обозначены временными рамками, график был известным на месяц вперед, из постели по утрам вытягивал только заранее наведенный будильник. Четыре года назад она не имела представления о том, что её жизнь обернется вот так.

В последний раз снимая свою форму и сдавая ключи от казенной машины, она ещё не встретила Блэнкеншипа, не знала, что спустя всего одиннадцать месяцев после знакомства родит от него Эмори, и что спустя ещё шесть месяцев у них всё окончательно развалится. Она не знала, что в двадцать восемь будет матерью-одиночкой. Не знала, как тяжело будет в такие ранние часы поднимать сына из кровати и, стараясь сохранить последние хрупкие мгновения его сна, на руках донести до машины. Не знала, как быстро он будет расти, а оттого насколько тяжелым будет становиться, каким тревожным будет его сон, и каким расстроенным Эмори будет после таких встрясок. Черт побери, она не знала ничего из этого. Но была вынуждена через всё это проходить. Снова и снова.

Залпом выпив весь стакан и утершись рукой, Дженис вернулась в свою спальню, а оттуда — в ванную комнату. Здесь она наконец включила свет, и первые минуты, сев на унитаз, провела жмурясь холодному свечению ламп, остро впивающемуся в глаза.

Поступая в полицейскую академию, Дженис Уокер наивно полагала, что вместе с физической силой и выдержкой автоматически в комплекте врожденных качеств ей было даровано стальное умение абстрагироваться. Но не испытывать тошноты от вида размозженной по асфальту головы пренебрегшего шлемом мотоциклиста не было равно не вспоминать его после в выходной или бессонной ночью. Оказалось, чтобы оттеснять реалии работы от повседневной жизни, следовало прикладывать определенные усилия. Дженис училась это делать. Впрочем, то, о чём она сознательно не вспоминала, ей нередко подкидывало подсознание — как сегодняшний кошмарный сон. Умываясь и чистя зубы обжигающе ментоловой пастой, Уокер выталкивала его обрывки из головы. Та была нужна ей ясной и работающей, а это означало две вещи: короткий контрастный душ и крепкий черный кофе.

Времени на то, чтобы выпить его дома из любимой большой кружки вместе с завтраком, у Дженис не оставалось. А потому она перелила черную парующую жижу в один из одноразовых стаканчиков, которые сохраняла как раз на подобный случай, и сунула в пакет наобум вытянутые из шкафа одежду и обувь для Эмори. Полностью собравшись, неповоротливая в тяжелой не промокающей куртке, с повисшем с шеи жетоном и продетым в кобуру пистолетом, гулко ступая в ботинках, она вошла в комнату сына.

Тот тесно скрутившимся в комок силуэтом терялся под одеялом с бэтменами. Из угла комнаты мягко рассеивал свет ночник, на ковре остались валяться несколько игрушек. Дженис не смогла сдержать улыбки — хитрый мальчишка вечером притворялся, что уснул, а на самом деле потом ещё какое-то время играл. Она наклонилась и подхватила любимую игрушку Эмори — видавшего виды плюшевого щенка с уныло повисшими длинными ушами. Сунула её в сумку к рискованно балансирующему на дне стакану кофе, а затем с минуту уговаривала себя, что не дождется правильного момента — ей просто нужно его поднять. Ты делала это множество раз, одернула себя Дженис. А потом мысленно чертыхнулась. Она действительно делала это множество раз. Зачем она так коверкала детство Эмори?

Впрочем, и этот вопрос она задавала себе не впервые. Как, например, и такой: а что она могла изменить? Ничего, кроме службы в полиции, она не умела. И ничего другого с самого детства не хотела. Это порождало противостояние того, что она сама хотела, и того, что по её мнению было лучше для Эмори. А так, неизменно приводило к единственному заключению: она дерьмовая мать. И Дженис спешно бежала от этой неутешительной мысли, находя спасение в поцелуе в горячее ото сна личико сына, в запахе его темных вьющихся волос.

Ночь выдалась промозглой и влажной, в воздухе стояла холодная морось, она оседала на асфальт и машины, стекая по их стеклам тяжелыми каплями и образовывая на дороге лужицы. Салон автомобиля оказался стылым, и, опустив неясно хныкнувшего во сне Эмори в детское кресло, Дженис первым делом включила обогреватель. Тот надрывно зашумел. Взметнулись по лобовому стеклу дворники. Фары вспыхнули, выхватывая из темноты облезлый дощатый забор и пошатывающиеся на ветру высохшие сучки сорняков. Уокер потянулась в сумку, осторожно достала оттуда стакан и сделала первый остывший глоток.

По узким пересечениям жилых улиц она ехала осторожно, мягко притормаживая и плавно входя в повороты. Нередко Эмори просыпался и начинал жалостливо скулить или капризно плакать. Но как только они доезжали до 95-го шоссе, скорость, размеренный шум колес и ритмичный перестук стыков бетонных плит убаюкивали его. Когда складские помещения и грузовые стоянки оставались позади, а впереди на фоне вздергивающегося первым несмелым серым светом неба проступал высотный остроугольный горизонт центра, он снова крепко спал. Тогда Дженис могла негромко включить радио и в привычно музыкальном ночном эфире, лишенном разговоров и рекламы, наслаждаться последними мгновениями спокойствия.

Там, где в любое другое время толкались тянучки, в предрассветное время Уокер мчала без задержек. До пригорода Честербрук она добиралась за полчаса. В дни, когда она была на пределе эмоционального извержения, Дженис могла упоительно долго вдавливать кнопку дверного звонка, пока разозленный Блэнкеншип не возникал на пороге с перечерченной злостью физиономией, а из-за его спины враждебно поглядывала его женушка. В другое же время в двух кварталах от их элитного особняка она звонила Оуэну. Так что он ждал их на подъездной дорожке, когда Дженис туда сворачивала.

Этим ранним субботним утром, кутаясь в халат поверх пижамы, он обошел машину, открыл дверцу и, заглянув внутрь, вместо приветствия сообщил:

— У меня были на сегодня планы.

— У меня убийство, — парировала Дженис, и Оуэн Блэнкеншип скривился.

Эта короткая беседа была кратким пересказом их отношений и иллюстрацией причин их расставания: у Оуэна всегда были планы, у Дженис постоянно случались убийства. В планах Оуэна никогда не были сама Уокер и её беременность, но в проблесках предельной честности она вынуждена была признать, что Блэнкеншип оказался хорошим отцом. Дженис могла оставить ему Эмори с самого младенчества и быть уверенной в том, что сын будет в полнейшем порядке. И на самом деле только это имело значение.