Безымянное проклятье

— Грейнджер, — прошептал он, обводя расчёской и пальцами её ухо. Не в силах сопротивляться этой магии, она откинула голову к противоположному плечу, открывая ему больший доступ. Малфой медленно и глубоко дышал, будто сдерживая себя, и на её жест отреагировал резким выдохом.

Ей пришлось закусить щёку изнутри, чтобы стон не сорвался с её губ, когда она ощутила кончик его носа, обводящий контур её ушной раковины. Драко не забывал массировать кожу головы пальцами, а расчёской проводить линию вдоль позвоночника. Горячее дыхание на её шее и за ухом заставляло Гермиону трепетать от невысказанных тайных желаний. Ещё никогда прежде она не желала мужчину так сильно. Она наивно полагала, что знала все тайны соблазнения, всю возможную страсть, которая могла в ней уместиться. Никогда ранее она не предполагала, что будет готова разорвать рубашку на мужчине только оттого, что он расчешет ей волосы.

Лёгким движением Малфой переместил её голову на другой бок. Гермиона больше не была хозяйкой своему уму и телу. Все чувства, казалось, были сконцентрированы на этих прикосновениях и более чем невинных ласках. Она плавилась от горячих рук Драко под его нарочито медленным дыханием и желала только того, чтобы это никогда не кончалось.

Всевозможные обвинительные мысли давно покинули её голову. Кто она такая перед этой бездной — тёмной, затягивающей и прекрасной? Кто она такая, чтобы сопротивляться этой сладкой смерти, этому падению: столь чувственному и желанному? Она была готова отказаться от чего угодно, лишь бы он не останавливался.

Ещё до того, как он произнёс слово, Гермиона остро ощутила потерю. Он опустил руки и сказал:

— Всё. — Его голос был настолько хриплым, что ему пришлось откашляться.

Она резко развернулась в странном подобии высокого кресла без спинки и неверяще переспросила:

— Всё?!

Малфой стоял к ней близко. Слишком близко. Его щёки, обычно бледные, сейчас заливал румянец. Дыхание было затруднено, и он смотрел на неё с невыносимой обречённостью в горящих глазах.

— Всё, — ещё раз сказал он, и от его голоса пружина, затянутая в ней, стремительно распрямилась.

Второй раз в жизни Гермиона поцеловала его сама. Подтянула к себе за рубашку и впилась в его губы, пытаясь передать, что именно он сделал с ней своей игрой. Никаким словом, никаким действием невозможно было остановить то, что началось ещё с первым касанием расчёски. Прижимаемая ранее футболка скользнула меж ними, и Малфой сдался под этим напором.

***

Не то чтобы он не хотел, нет. Он безумно её желал. И знал, что ещё чуть-чуть, едва он ответит, и уже не сможет остановиться. В этом больше не будет никакого смысла. Зачем? Он сделал всё, что мог, чтобы перестать её расчёсывать вовремя. Чтобы сдержать обещание и не дотронуться до её кожи рукой. Конечно, он знал, как на неё это действовало. Он читал её, следовал подсказкам её тела, распаляя всё сильнее и сильнее. И волей-неволей разгорался сам. Он пытался дышать медленней, он старался вспоминать составы сложных зелий и лекции профессора Бинса, но ничто, ничто не могло ему помочь. Хотел ли он причёсывать её дольше? Пропускать сквозь пальцы локоны, ощущать их мягкость? Чувствовать, как его затягивает дурманом от её запаха? Конечно. Всего этого он желал, но остановился, как последний дурак, пытаясь образумить их обоих. Но уже было поздно.

Был ли он ответственен за то, что подвёл их к черте, за которой не было возврата? Был. Но именно она её переступила. Отважная и прекрасная, не заботясь о своей полунаготе, притянула его к себе и поцеловала. Он мог бы ещё побороться за благоразумие их обоих, если бы её футболка была на ней. Если бы эта бесполезная вещица предательски не упала бы к его ногам и он не ощутил бы под своими ладонями пылающее обнажённое тело.

Мягкая грудь легла в его ладонь, и её обладательница мгновенно отозвалась низким стоном, прикусив его губу. Не было никакой возможности остановиться, не было никакой надежды на спасение. Лишь эта сладость, скользящая из уст в уста, лишь эта жажда прикосновений, заставляющая её срывать с него одежду, лишь этот пожар в крови, который гнал их в объятия друг друга и ещё, ещё ближе.

Кто именно превратил этот странный предмет мебели в кровать, он не знал и не хотел знать. Он мечтал об этом, но боялся. Боялся, что она одумается, а он не сможет остановиться. Боялся, что это сведёт его с ума, но как только они оказались в горизонтальном положении, Грейнджер сама начала стягивать с себя джинсы. А он не мог оторваться от неё, целовал всюду, куда мог дотянуться, сходил с ума от её аромата, мягкости и горячности. Не было ничего важнее потребности ощущать её и растворяться в этом всепоглощающем чувстве.

Целуя её грудь, он впервые услышал, как она стонет его имя. Сладострастно тянет гласные, срываясь в конце. Он хотел бы впитывать каждое движение, каждый звук, каждое прикосновение. Он хотел бы делать всё медленно, изучать друг друга шаг за шагом, растягивать прелюдию до нестерпимого жара в груди. Но этот жар уже был в каждом из них, он был меж ними. Он уже управлял их торопливыми движениями, их спешным избавлением от остатков одежды, их ослепляющей потребности соединиться в первобытном танце влюблённых страстных тел.

— Гермиона, — выдохнул он, едва очутившись внутри.

Ни с одной ведьмой он не ощущал потребности так остро. Потребности отдавать, потребности дарить, потребности чувствовать, что ей тоже хорошо. Думать не о себе, а о ней. Искать все эрогенные зоны, открывать чувствительные местечки, скользить по ним губами, сминать в руках, прикусывать и целовать, целовать, целовать… Срывать с губ стоны и возвращать свои, утопать в страсти и нежности, ощущать приближение её оргазма, как своего собственного.

— Гермиона, — прорычал он, падая на неё, взрываясь фейерверком чувственности и пульсируя там, внутри неё, и вместе с ней.

Наверное, как Грейнджер теряет магию, он начинает терять память. Ведь он уже не может вспомнить — каков был секс с другими. Он не помнит своих ощущений, он не помнит, что ему было хорошо. А было ли? Даже его первый раз, казавшийся таким фееричным раньше, походил сейчас на блеклое воспоминание, лишённое жизни. И лучше бы ей готовиться к тому, что так просто он её не отпустит. Не теперь.

Мягкая ладошка скользнула по его плечу на спину, и он приподнялся на локтях, уже ощущая знакомую сонливость.

— Грейнджер, — тихо позвал он, убирая с её лба прилипшую прядь волос. Она казалась расслабленной и умиротворённой. Сейчас для Малфоя она была по-неземному прекрасной — яркий румянец окрашивал её щёки, а губы, пухлые и алые от поцелуев, мягко улыбались, глаза были закрыты.

— Тш-ш-ш, — мгновенно отозвалась она, закрывая ему рот ладонью. Меж бровей образовалась маленькая складка, будто она о чём-то думала. Он, не отдавая себе отчёта, поцеловал её руку, складка мгновенно разгладилась, и она снова улыбнулась. — Не порти момент, Малфой.

Хриплый шёпот в её исполнении завораживал. Вместо ответа он поцеловал её в щёку и скатился в бок. Судя по её размеренному дыханию, она тут же уснула. Драко хотел бы понаблюдать за тем, как она спит. Немного. А затем разбудить поцелуями по всему телу и повторить. И ещё. Но сонливость накатывала на него мягкими волнами и противиться им не было никакой возможности. В последний раз скользнув по её щеке, он собственнически её обнял и тут же провалился в сон.

***

Его аромат проник к Гермионе в сон задолго до того, как она проснулась сама. Ощущение близости его тела на удивление успокаивало и умиротворяло. Будто всё встало на свои места, и она очутилась в самом защищённом месте на Земле. Когда-то давно в детстве она так ощущала себя в родительском доме. До того, как поехала в Хогвартс. Там она надолго потерялась — магический мир не был ей родным, но и дома её больше не понимали всецело. Отец старался разобраться в предметах волшебной школы, но сколь не был его энтузиазм велик, внимание быстро ускользало. Он путался в тех или иных терминах, и, в конце концов, Гермиона перестала его мучать разговорами. Так со временем она проводила всё больше дней каникул у друзей — в Норе.