Безымянное проклятье

Она касалась его всего несколько раз, но ей до безумия хотелось узнать, каково ощущать его пальцы на своём теле? Меняется ли выражение лица перед тем, как его накрывает волной оргазма? Какие звуки он издаёт во время соития? Прорываются ли сквозь стиснутые зубы стоны, или он молчит и лишь прерывисто дышит? А, может, он рычит? Она могла бы ещё долго пытаться представить, каков он в сексе, но все её фантазии прерывались строгим голосом внутри: «Ты не можешь узнать. Ты не можешь проверить, правдивы ли твои догадки. Твоё любопытство неуместно и пагубно. Ты никогда не осмелишься изменить Рону, ведь ты любишь его. Даже в своём собственном сне. Особенно в собственном сне».

«Очнись! — говорила она сама себе. — Рано или поздно он покинет твою голову, и ты понятия не имеешь, чем всё это закончится. Как он посмотрит на тебя, когда будет уже вне твоей головы? Ты не можешь быть уверена в том, что это всё не обман. Даже если тебе кажется, что он проявляет к тебе интерес. Да и это неудивительно, Гермиона! Он уже месяц не общался с живыми женщинами! Его манера поведения — вынужденная мера, даже если он сам этого не осознаёт. Сможешь ли ты смотреть ему в глаза, если ты перешагнёшь эту грань? А Рону? Рону сможешь?»

Головная боль присоединилась к усталости, и Гермиона сдалась. Ей действительно нужен был отдых, но как показал опыт — снотворное зелье вряд ли ей в этом поможет. Горячая ванна, мятный чай и долгий сон — вот, на что она могла надеяться. Надеяться, даже признавая, что этого для неё катастрофически мало.

========== XVII ==========

— Гермиона, давай поговорим.

— Не сейчас, Рон.

— Твоё «не сейчас» длится почти неделю! С того самого времени, как ты принесла в дом эту чёртову книгу!

Гермиона устало прикрыла глаза и потёрла ноющие виски. Да, эта книга забирала её внимание уже шестой день, и сейчас она лишь заканчивала переводить оглавление, разбитое по названиям семейств. У каждой семьи был отдельный раздел, который, в свою очередь, был разделен на несколько подразделов, специализирующихся на разных направлениях магии. Будь то чары, зелья или проклятья — все они были удобно отсортированы, и каждое занимало в оглавлении отдельную строку. И если бы не большое количество материала, Гермиона бы давно уже с ним покончила.

— Сегодня мы идём на традиционный субботний обед в Норе, и я не приму отказа!

Такой тон у Рона проявлялся очень редко, но означал крайнюю степень «мирной» раздражительности. Перечить в таком случае означало навлечь на себя взрыв, который совершенно не входил в планы Гермионы.

Почти всю неделю она практически жила в собственном кабинете, изредка прерываясь на еду. Рон пытался дважды вытащить её из-под вороха пергамента, но безуспешно. Кажется, всю неделю он стойко терпел её затворничество и, наконец, плотину прорвало.

Разумеется, ей совершенно не хотелось посещать Нору. Более того, ей было бы лучше побольше поспать: всю неделю она терзала себя неполноценным сном, уделяя всё внимание книге. Тем более в этот раз ей не удастся так легко отвертеться от вопросов Молли. Придётся включить все свои дипломатические способности, чтобы семейный обед не перерос в масштабный скандал.

— Хорошо-хорошо. — Стрелка часов отмерила только одиннадцать часов утра, но Гермиона ощущала себя отчаянно уставшей. Ей осталось совсем немного, буквально пять строчек, и она сможет выдохнуть хотя бы на время.

С Малфоем они тоже почти не общались. Каждую ночь она устремляла бесцельный взгляд в потолок или камин, пока Драко копался в свитках пергамента того, что она перевела за день. Она не хотела разговоров, не чувствовала в себе сил поддерживать беседу или что-либо обсуждать. Она хотела лишь тишины и принятия. После вечно хмурого Рона, который от безделья слонялся целый день по дому и временами громко ворчал, ей хотелось, чтобы её просто принимали, какой она есть. Грустной, уставшей, не желающей кого-либо развлекать и нуждающейся в уединении.

Малфой, казалось, понимал её без слов. Быть может, он тоже устал от ожидания и неизвестности, которые вскоре, вероятно, будут окончены. Нервозность витала меж ними в полутёмном помещении, скрываясь в торопливом шорохе пергамента и едва заметном треске поленьев в камине.

Мысленно вернувшись к настоящему, Гермиона собрала, как могла, пергаменты и расставила по местам книги, которые ей уже не были нужны. Монотонная работа позволяла вернуться в настоящее и привести мысли в порядок, и это было как раз то, что ей необходимо. Обед в Норе. Она должна быть в мысленной панике, но вместо этого чувствовала лишь полное безразличие к грядущему событию.

Первая мысль, которая посетила её по прибытии в Нору, была такой:

«Здесь слишком шумно».

Она уговаривала себя, что просто сильно устала. Что головная боль не добавляет радостных красок и без того тягостному, в её понимании, обеду. Когда-то эта незамысловатая болтовня и гомон помогали ей расслабиться и почувствовать себя дома. Ощутить, что всё хорошо, война позади, жизнь продолжается и впереди их ждёт лучшее будущее. Но сейчас всё в этой обстановке казалось ей раздражающим. Не радовали также подозрительные взгляды Молли в её сторону, которые та безуспешно старалась скрыть.

«Это добром не кончится, — думала Гермиона, уныло размазывая по тарелке луковый суп. — Что-то должно произойти, и вряд ли это будет что-то приятное».

И, как по команде, улучив в разговорах мимолётный перерыв, хозяйка Норы, слегка прочистив горло, обратилась к Гермионе:

— Дорогая, ты что-то совсем не ешь и выглядишь бледно. Плохо себя чувствуешь?

Гермиона подняла голову от своей тарелки и натянуто улыбнулась:

— Ну что вы, Молли, просто голова болит.

— Да, она совсем себя не жалеет, — пытался вступиться за неё Рон, но на него внимания никто не обратил.

— Что ты, деточка, я знаю, какой утомительной может быть первая беременность. Все эти головокружения и токсикоз по утрам. Ты зря не пришла ко мне за советом, я знаю прекрасный рецепт нужного зелья…

Апатичный было ко всему Артур заметно оживился, и не успела Гермиона ответить, как он спросил:

— Беременность? Вас можно поздравить? Что же вы молчали!

— Нет. Никакой. Беременности. — Даже она понимала, что ответила слишком резко, но ничего поделать с собой не могла. Вся обстановка действовала ей на нервы, а острая боль в висках не прибавляла благожелательности. — И я надеюсь, что ещё лет десять нас не нужно будет с ней поздравлять.

Если раньше гости не прислушивались к их разговору, то теперь все звуки смолкли. В абсолютной тишине Гарри закашлялся, подавившись водой, а Рон слишком сильно воткнул вилку в свой салат. Звон металла о стекло ввернул ещё одну спицу в висок Гермионы, и она, не справившись, слегка зажмурилась. Грозу было не миновать.

— Вот как… — Молли вновь вернулась к трапезе, и все с облегчением вздохнули, но Гермиона знала, что это лишь начало. Она знала, что хозяйке дома нужен был разгон, слишком внезапна была эта новость.

«Уютная» тишина и впрямь продлилась недолго, и, как только присутствующие вновь попытались завести непринуждённый разговор, Молли сразу вернулась к оставленной ранее теме.

— И как давно ты это решила?

Вопрос был с подвохом, но отступать Гермиона была не намерена.

— Я знала это всегда.

— Вот как. — Молли отставила приборы и чуть нагнулась вперёд, явно пытаясь «задавить авторитетом», но она забыла, что Гермиона не была её дочерью и не реагировала на подобные угрозы. — И как долго ты планировала пудрить мозги моему сыну?

— Мама! — возмущённо воскликнул вышеупомянутый сын, но Молли оборвала его грозным взглядом.

Гермиона тоже отложила приборы и скрестила руки на груди. В любом случае при такой усталости и головной боли ей кусок в горло не лез и вряд ли у неё разыграется аппетит после этого разговора.

— Я никогда не вводила никого в заблуждение. Наша жизнь с Роном и тем более планирование совместных детей никоим образом вас не касаются.

Пока Молли разгонялась для нового витка разговора, Гермиона поднялась и оглядела притихший стол. Рон низко опустил голову, но кончики его ушей пылали, и она знала, что ему стыдно за всю эту сцену.