Страница 28 из 79
— Приятно было вас всех повидать. Думаю, нам пора?
Рон кивнул, но не успел он встать, как Молли вновь была в боевой позиции. Она тоже встала, но Гермиона уже вышла из-за стола и пошла по направлению к камину.
— Нет, постой! А ты, Рон, никуда не пойдёшь, пока я с тобой не поговорю! Слышишь, стой!
— Молли, я думаю, не стоит портить вечер выяснением отношений, — изо всех сил стараясь сдерживаться, насколько возможно, мягко ответила Гермиона.
— Нет, я выскажу всё! Ты не достойна моего сына! Уткнулась в свои книжки и за ними света белого не видишь! Да где ж это видано, чтобы женщина не хотела родить от любимого мужчины? Ты и не любишь его, только пользуешься его добротой и держишь при себе как верную собачонку.
Этого Гермиона вытерпеть уже не могла.
— Хватит! — Она резко развернулась, и свет замигал от её едва сдерживаемой магии. — Вы можете не любить меня, вам может не нравиться мой образ жизни, вам может наплевать на мои интересы, но вы никогда, слышите, никогда не можете указывать мне, кем быть и что делать! Рон знал, на что шел, мы знакомы с ним большую часть своей жизни и, думаю, его любви хватает, чтобы принимать меня такой, какая я есть.
За её речью наблюдали все, но она была слишком подавлена и зла, чтобы рассматривать реакцию окружающих. Всё её внимание было сосредоточено на Молли Уизли, в девичестве Пруэтт, которая, в своё время, была лучшей выпускницей и выдающейся волшебницей. Мысли летали в её голове, сталкиваясь друг с другом и рождая новые. «Где ж это видано, чтобы женщина не хотела родить от любимого мужчины?» «Нет, в чём она преуспела? В блестящих чарах по чистке картофеля и мытья посуды?» «Как долго ты планировала пудрить мозги моему сыну?» «Я захотел от тебя детей ещё тогда, в день победы».
Она перевела взгляд на мертвенно бледного жениха и спросила:
— Рон? Ты идёшь?
Она старалась придать своему голосу стойкости, но всё равно ей казалось, что вопрос прозвучал жалобно и даже жалко. Гермиона зажмурилась, чтобы не видеть метания на лице Рона, и, не дождавшись ответа, шагнула в зелёное пламя камина. Она не обернулась.
***
Как только Гермиона вывалилась из камина на ковёр, её едва не стошнило от отвращения всей создавшейся ситуации. Она не могла думать ни о чём, кроме как несправедливости судьбы к ней. Почему на неё свалились все трудности именно сейчас? Как так вышло, что отлаженная, прекрасная жизнь чуть меньше чем за месяц превратилась в катастрофу? И кто виноват в том, что Гермиона всё более и более путалась в своих чувствах и желаниях? Может, она уже начала сходить с ума?
Обхватив себя руками, будто было холодно, она поняла, что не в состоянии даже заплакать. Черт бы побрал весь этот стресс. Ей было невыносимо жаль себя. В пустом, тёмном доме, слушая завывание ветра за окном, который будто плакал вместо неё, Гермиона чувствовала своё невыносимое одиночество. Разве не должны муж и жена быть самыми преданными друг другу людьми? Разве не обязаны они вступаться друг за друга перед нападками общества?
Промчавшись в свой кабинет, она взмахом палочки запечатала дверь и добавила пару звукоподавляющих чар. Меньше всего ей хотелось сейчас слушать Рона, что бы он ни хотел сказать: обвинить или, наоборот, извиниться. Ей не хотелось быть камнем преткновения в большой и дружной семье. Ей не хотелось быть регулярно осуждаемой за глаза и изредка порицаемой публично. И уж точно ей не хотелось слышать каждую субботу якобы скорбные вздохи Молли и её же псевдо тонкие намёки.
«Как она может осуждать меня? — рассуждала Гермиона, вышагивая по своему кабинету из угла в угол. — Как она может только на основании собственного опыта осуждать мою жизнь и мои желания? Неужели она думает, что только из-за того, чтобы выйти замуж, она порвала со своей семьёй, все остальные должны мечтать о том же? Что это универсальный рецепт счастья и других просто не существует? Почему же она не требует этого от своей дочери? Что-то я ни разу не слышала от Джинни, чтобы та жаловалась на притесняющую их мать! Почему я? Вот почему я? И, Мерлин, почему именно сейчас?»
Выдохшаяся, она опустилась в рабочее кресло и унылым взглядом окинула ворох исписанного пергамента и закрытую толстую книгу, которая, возможно, содержала в себе ответ на одну из её проблем. Гермиона понимала, что, несмотря на усталость, вряд ли сможет уснуть в таком взвинченном состоянии. Ещё меньше ей хотелось застать возвращение Рона и продолжить выяснение отношений уже в спальне. Никогда ранее она не вставала между ним и его семьёй и в ней не было достаточно моральных и физических сил, чтобы выяснить, чью сторону он принял. Ей оставалось лишь одно — работать над переводом. Отбросить ненужные мысли, структурировать свой мозг и не думать о личных проблемах. Только о работе.
Устав от весьма однообразного оглавления, она взяла в руки книгу, раскрыла её наугад и перелистнула вперёд, в поиске свежей главы. Не пытаясь прочесть, что именно за заклинание ей попалось, она принялась за работу.
Только работа.
Не представлять Рона, который, возможно, пытается до неё докричаться сквозь звукоподавляющие чары или вскрыть защиту на двери.
Только работа.
Не вспоминать перекошенное в «праведном» гневе лицо будущей свекрови и ядовитые слова, сказанные ею сегодня вечером.
Только работа.
Не вспоминать подозрений о якобы её недостаточной любви к Рону и оттого нежеланию родить ему детей.
Только работа.
Не думать о том, кто был всему молчаливым свидетелем. Не представлять его возможную реакцию на весь этот цирк. Не пытаться спрогнозировать его горькие слова о том, что семья Уизли её недостойна.
Только работа, работа, работа, работа…
Где-то на задворках сознания Гермиона отметила, что злость заставляет её работать гораздо быстрее обычного. Перо летало по пергаменту, который становился всё длиннее и длиннее, рука и пальцы онемели от напряжения, глаза слезились из-за усталости и скупого освещения, но она не собиралась останавливаться. Она не читала, не вглядывалась в текст и не пыталась собрать переведённые буквы в слова. Гермиона будто растворилась в нём, и все беды и переживания ушли так далеко, что её уже больше не волновали. И только переведя последнее предложение и поставив последнюю точку, Гермиона ощутила тревогу. Перед глазами поплыли цветные круги, в ушах барабаном загремел стук её сердца, а голова и вовсе, казалось, пустилась в пляс.
Так Гермиона-пока-ещё-Грейнджер во второй раз в жизни упала в обморок. И в этот раз от перенапряжения.
========== XVIII ==========
Гермиона плыла в темноте. Не было картинок, света, звуков и волнений. Она просто дрейфовала в кромешной тьме, и та её не пугала. Она подружилась с темнотой ещё в детстве, когда силой своей стихийной магии призывала к себе «светлячков». Маленькие, мягко мерцающие горошины летали по комнате, и каждый вечер Гермиона звала на одного меньше. Именно тогда она перестала бояться темноты — когда погас последний из светлячков, её окружила приятная, домашняя темнота ночи, желающая ей только добра.
Вот и сейчас тепло и покой завладели её разумом, и она совсем не хотела возвращаться к своим переживаниям. Туда, где её переполняли сомнения и страх. Лучше было остаться здесь, в шёлковой, обволакивающей темноте, где её никто не найдёт и не достанет. Слишком давно она не ощущала себя настолько отдохнувшей и умиротворённой.
Но всё прекрасное, как и ненавистное нам, временно. Гермиона ощутила еле заметное прикосновение к своим волосам. Ласковое, словно южный ветер. Потом ещё одно и ещё и поняла, что просыпается.
Оставаясь с закрытыми глазами и всеми силами стараясь не выдать своего пробуждения, она пыталась осознать, где она и что с ней произошло? Последнее её воспоминание — расплывающиеся перед глазами строчки древнего проклятья, которое переводила не глядя на время и не жалея собственных сил. Вероятнее всего, она уснула от истощения. Или упала в обморок, а затем уснула. Пальцы Рона никогда не были так осторожны с её волосами, и она ни за что на свете не смогла бы спутать прикосновения Драко Малфоя.