Безымянное проклятье

Прикосновение её руки начало обжигать кожу. Совсем недавние, совершенно ненужные фантазии вновь оживали в его воображении, реагируя на тепло её тела в такой непосредственной близости. Её бедро задевало его руку, и ему казалось, что та скоро воспламенится от желания схватить её в охапку, посадить к себе на колени и начать целовать. Целовать щеки, что за время его заточения несколько утратили краски, губы, искусанные в своей совершенной задумчивости. Запутываться пальцами в невозможно прекрасных, тяжёлых прядях волос. И как он мог посметь назвать их вороньим гнездом? Или они были тогда иными? Не думать. Не думать о прошлом, думать лишь о настоящем. Вдыхать аромат миндаля и бергамота, вспоминать её очертания под насмешливыми пузырьками плотной пены, что скрывали все, что было возможно, но, тем самым, ещё больше распаляя воображение. Распаляя его фантазии и дикое, необузданное желание.

Он почти решился. Он почти поверил, что стоит попробовать. Он почти повернулся к ней лицом, почти протянул руку навстречу, когда реальность обрушилась на него ледяным дождём. Тяжело вздохнув, Гермиона сказала:

— Как же мне было бы проще, будь рядом Рон.

========== VII ==========

— Помнишь, что я говорил по поводу первого дня в Хогвартсе? Из всего Слизерина лишь Забини чувствовал себя в своей тарелке. У него было довольно… вольное воспитание. Конечно мы знали друг друга, но виделись до Хогвартса всего несколько раз. Но каждый раз я запоминал надолго. И не только я.

Драко вглядывался вдаль тёмной комнаты, и Гермиона знала, что он путешествует по своим детским воспоминаниям, будто проживая их вновь. Его губы подрагивали, сдерживая улыбку. Всё его лицо смягчилось, глаза смотрели на прошлое открыто и приветливо. Он сидел глубоко в кресле, весь его вид говорил о полной расслабленности, и Гермиона внезапно поняла, что впервые видит настоящего Малфоя. Неприкрытый привычной холодностью и сарказмом Малфой действительно выглядел иначе, и она вдруг осознала, что он красив. Конечно, это не добродушная красота Рона, который поражает всех своим обаянием. И не дерзкая красота Гарри, который был сплетением воска и стали. Сейчас Драко Малфой выглядел так, каким бы стал не будь войны. Никуда не делся трусливый парнишка, обижавший её в школе, он всё ещё был где-то там, в глубине серых глаз. Но здесь, рядом с ней, сидел красивый молодой мужчина, и она не могла не признаться самой себе, что ей хотелось бы его коснуться. Как тогда, во время их первого разговора, ощутить живое тепло и стук его сердца под своими пальцами.

Вчерашней ночью, когда она, пытаясь утешить, присела на подлокотник его кресла, ей на долю секунды показалось, что ему тоже хотелось прикоснуться к ней. Но это мгновение закончилось раньше, чем Гермиона смогла его обдумать и понять. Нет, вероятнее всего, ей просто показалось. С этим уровнем загруженности, которую она ощущала в последние дни, это неудивительно.

Они просидели всю ночь без слов, каждый в своих размышлениях. К её удивлению, эта тишина не была неловкой или угнетающей. Такая тишина иногда сопровождала её посиделки с Гарри, если им выдавалось вместе работать над расшифровкой какого-либо текста по просьбам аврората. Конечно, у авроров был и собственный криптолог, но Гермионе Гарри доверял больше, и работала она быстрее. И вот, когда работа уже была сделана, чай выпит и все слова сказаны, они сидели в её гостиной перед огнём или на кухне, каждый думал о своём, и это было невероятно чудесно. Рон, привыкший жить в шумной семье, всегда пытался заполнить каждое мгновение если не разговорами и шутками, то звуком радио. Ему было неуютно слышать тишину даже у себя дома. Поэтому Гермиона полностью звукоизолировала свой кабинет чарами — из-за постоянного шума у неё начинала болеть голова.

Сейчас же, наслаждаясь тишиной с Драко Малфоем, Гермиона очень остро поняла, что будет по этому скучать, когда всё разрешится. Ей хватило мужества признать: ей будет не хватать остроумных замечаний, полных живого сарказма. Она будет скучать по тому времени, когда сложный мозговой штурм можно разделить на двоих и твой напарник не будет тебе в этом уступать. Особенно тосковать она будет в моменты научных прозрений, когда твой собеседник может подхватить твою фразу и закончить её за тебя. И этот взгляд — горящий тягой к знаниям и азартом разгадать загадку. Стоило только Гермионе заикнуться о своих разработках Рону или даже Гарри, всё, что она получала, — вежливо прикрытую скуку или, ещё хуже, открытое выражение неудовольствия.

Она ощущала это всю свою жизнь и привыкла к тому, что окружающие люди не интересуются её знаниями, если это только им не было выгодно. Привыкла к тому, что никто не придаёт знаниям ценности, не интересуется ничем, кроме узкого круга собственных увлечений. Рон до сих пор шутливо ворчит, что их дом больше похож на библиотеку.

Здесь же она могла смело высказывать свои теории и догадки, не боясь показаться непомерно умной. Ей не нужно было сдерживать себя в обсуждении происхождения того или иного заклятия или расшифровки состава зелья. Гермиона будто заново научилась дышать, когда заметила искренний интерес в глазах Драко Малфоя, который так часто доводил её до слёз в школьные годы.

Наблюдая за тем, как Малфой воссоздаёт в своей памяти давно минувшие дни, она задумалась над тем, что её ждёт дальше. Намного дальше — через пять, десять, пятнадцать лет? Останутся ли шутки Рона над её любовью к книгам такими же безобидными, как сейчас? Сможет ли она жить в этом информационном вакууме, где ей не с кем обсудить научную статью или даже прочитанную книгу? Достаточно ли в ней смирения знать, что твой богатый внутренний мир никому не будет интересен?

— Впервые я увидел Блейза на своём пятом дне рождения. — Голос Драко вырвал её из сумбурных мыслей и зазвучал в этой уютной тишине оглушительно. — Родители чинно сидели за столом, накрытым в саду, а мы бегали от своих нянек-домовиков. Вообще, это была достаточно популярная меж нами игра — кто лучше спрячется от своего домового эльфа. На это время мы им запрещали использовать эльфийскую магию для поиска и разбегались по всему поместью. Забини… — Драко не выдержал и расхохотался. — Оборвал все мамины лилии. Их было очень-очень много, поверь. Он их все оборвал и спрятался под ними. Никакому домовику не пришло в голову искать ребёнка в букете, пока кто-то случайно на него не наступил. Знала бы ты, какой был скандал. Лилии — мамины любимые цветы.

— Мне пришла идея, какие именно письма мы будем отправлять Блейзу.

— Ты ведь всё-таки достала нужную книгу вчера?

— Да.

Гермиона ругала себя весь вечер перед сном. Она не смогла продержаться и дня без работы. Почти с самого утра стало понятно, что самостоятельно отдыхать она не умеет. За день она успела навестить родителей, Поттеров, пробежаться по магазинам и даже провести генеральную уборку в доме, что, с использованием магии, занимало совсем не много времени. И к вечеру она сдалась и занялась накопившейся рабочей корреспонденцией. А перед сном аппарировала к дому на площади Гриммо и нашла ту самую книгу, позволяющую путём многосоставных чар доставить письмо получателю, лично избежав лишних рук.

— Так, и какая у тебя идея насчёт писем?

Гермиона заговорщически улыбнулась.

— Завтра увидишь.

***

Субботнее утро всегда было неприкосновенным в семье Забини. В любые времена суббота была свободным днём, когда каждый из домочадцев мог самостоятельно составлять свой распорядок дня. Вплоть до обеда к дому даже не подпускали сов, чтобы они ненароком не потревожили нежившихся в кровати хозяев.

Суббота в семье Забини была главным выходным.

Но сегодня явно что-то пошло не так. Чья-то наглая сова, непостижимым образом обошедшая защиту, настойчиво стучала клювом в окно спальни Блейза в половине одиннадцатого утра.

Мысленно посылая в отправителя несколько заковыристых сглазов, Забини открыл окно, зажмурившись от хлынувшего из-за портьер солнечного света.

Небольшая бурая сова с важным видом уселась на подоконник и протянула лапу с привязанным пергаментом, больше похожим на записку, чем на письмо. Оно гласило: