Сломанные куклы

— Откуда ты, милый мой, такой изгвазданный-то появился?

Действительно, кроссовки Глеба, все в подсохших кляксах садоводческой грязи и городских луж, уж очень сильно и заметно нарушали аккуратное пространство крохотной прихожей.

— С задания. С боевого подвига.

— Вона чего! Когда приехал, говорил ведь, что на диване нынче все дни лежать будешь, да за пескарями поедешь на Бузянку, а сам-то по ночам не пойми чем занимаешься. Подвиги он двигает…

Старушка иронически удивилась.

— Мам, ты только не переживай.

— А чего переживать-то! Живой, не выпивши, — и то ведь хорошо. Давай ванну наберу, погреешься, или как? Рубашку снимай, простирну тоже, чтобы второй-то день не носить…

— Мам, брось! Не надо ничего мне стирать! Я в гостинице отдам в прачечную, так удобней.

— Ну вот, удумал еще! Удобней! Нешто там чужие-то люди хорошо сделают! Рукава-то все растреплют, а ворот таким же грязным, непростиранным и останется! И носки снимай, быстро…

Силу и волю у человека отнимают в большей степени не холод, не голод и не страшные лишения, а то, когда вокруг него все долгожданно становится мягким, теплым и чистым.

Капитан Глеб, посмеиваясь, сдался без особых встречных условий, быстренько нырнул в старый спортивный костюм, который матушка сохраняла к его приездам чистым и глаженым уже долгие годы, и босиком прошлепал в ванную.

Через дверь донеслось опять ласково:

— Коврик положи под ноги-то, чтобы не холодно было на пол мокрому вставать… Селедочки-то тебе почистить? У меня картошка еще с обеда осталась.

— Согласен.

Горячая вода была действительно хороша. Но ванна, их чудесная домашняя ванна, когда-то в детстве просторная, как океан, опять оказалась маленькой… Пришлось в истоме плавно согнуть ноги в коленках.

Стукоток ножей и вилок на кухне был мил и неспешен. Там же еще бормотало местным негромким голосом радио.

Зная, что нет рядом никаких забот и неприятностей, Глеб уснул.

И пробуждение его было таким же плавным и несерьезным.

— Эй, мореходец! Жив ли ты там? Не потонул?

— Не, мам, у тебя здесь погибнуть никак нельзя! Глубины не те.

— Выходи, выходи, давай! Почти час уж как без ответа бултыхаешься! Хватит. Давай быстро за стол, остывает уже все!

Тридцатилетние табуреточки поскрипывали, знакомый рисунок потертых фаянсовых тарелок обещал привычные вкусы и запахи.

— Селедочки сейчас тебе положить?

— Мам, давай-ка я лучше начну с борща.

Старушка села напротив и, опять просияв тихой усталой улыбкой, поставила бледные руки под свое морщинистое лицо:

— Кушай, кушай…

Здесь не нужно было что-то изображать или притворяться. Глеб просто плотно и вкусно поел.

— Похоронили-то они Маришку где?

И траур в эти минуты был тоже неуместен. Прожевав, Глеб нахмурился, желая быть точным.

— Не знаю, мам, забыл уже здесь многое… Виталик говорит, что на каком-то новом кладбище, в Покровах вроде. Про остальное не знаю.

Совсем было пригорюнившись, матушка вдруг легко взмахнула ладошкой:

— Дак это же хорошо! В Покровах-то и храм от новых могилок недалеко, видно его через березки, и от дороги совсем рядом, идти если. Автобус туда тоже хорошо ездит, утром и вечером по два раза. В прошлый-то раз, когда дядьку Васю Сизова хоронили, там глины по осени было много, с ближнего-то краю, а сейчас уже, небось, песку все больше на могилках-то, если к деревьям будут дальше копать… А кто на сороковинах-то у них был?

— Много людей. Знакомых человек пять-шесть.

— Ну и ладно.

Железный чайник потихоньку начинал бренчать на электрической плите тонкой помятой крышкой. Глеб ждал еще вопросов. Чудесная и долгая ванна помогла сосредоточиться, как всегда. Он уже знал, что будет отвечать. Лгать матушке было неправильным, да и не хотелось.

— Что-то там у ребят-то твоих, не ладится, что ли, если ты переживаешь так сильно?

— Да, мам, нехорошая история произошла. Вдобавок и у Назарова с женой немного не так получается, и Жанна никак в себя после всего этого не придет… Еще и Марек интересную супругу себе выбрал.

— Ты бы лучше сначала со своей семейной жизнью разобрался… — матушка поднялась переставить тарелки. Горячую мисочку с отварной картошкой и намасленную селедку поставила перед Глебом. — Решил бы сначала свои непонятности, а потом бы уж и чужим людям помогать бросался.

— Чего ты встреваешь-то? Сами бы меж собой понемногу и разобрались, небось, не маленькие… А что, если не получится у тебя помочь-то им?

— Очень хочу, мама, чтобы получилось. Очень.

Все шло по плану. Все было вкусно и знакомо. Глеб улыбался про себя, чувствуя легкость и силу в чистом и теплом теле. Матушка, шурша вязаными тапочками, взялась наливать себе чай.

— Виталик один и остался путный-то у вас. Хороший мужичок, хозяйственный. Он все так же на производстве-то и трудится, да?

— Ага.

— Что ж ты теперь, из-за этих забот-то, на рыбалку свою никак и не выберешься? А ведь отдыхать домой приехал… Не забудь, нам с тобой еще к тете Тоне в гости сходить бы надо, она завтра возвращается, за котами-то своими любимыми ко мне придет, все равно про тебя спросит, обязательно ведь захочет увидеть. Тортик купить какой бы надо.

— В прошлый-то раз… — добрая старушка опять удивительно славно просияла лицом, — перед отъездом, за день, по-моему… да, за день, вспомнила! Собрались мы тогда у меня, подруги наши еще из «каскадника» пришли, провожать-то ее… Вот и стали в лото играть. Так она, Тонька-то, шесть рублей у всех у нас выиграла! Представляешь, еще и смеется над нами, жухало еще то! Мы ее проверять два раза хотели, так она ка-ак смахнет все поставки с карт-то своих и кричит сразу же: «Все, все, я выиграла!»

— Ты чай или кофе свой будешь, на ночь-то глядя?

— Чайку, мам, вместе с тобой.

— Сейчас чашку твою любимую достану.

И чашка, и тишина…

Как будто за стенами этой маленькой квартирки не было ничего страшного и неправильного; не злились друг на друга неплохие знакомые люди; не скрежетали по близким душам глупые и грязные деньги…

— Вот, смотри, какие я шкарпетки Тонькиной внучке из старой-то шерсти связала! Скоро два исполнится, такая шустрая пампушка бегает!

Глеб с удовольствием подержал в руках крохотные пушистые башмачки:

— Молодец ты, мам.

— А то не молодец! Тонька-то сроду вязать ничего не умела, вот я и придумала ей для внучки-то подарок такой сделать. Тонька же ее только чупсами да сникерсами все время пичкает, а вещицу какую-никакую ребенку никак не догадается купить!

Потом они пили чай молча. Матушка немного похрустела карамелькой, Глеб же просто наслаждался вкусом крепкого напитка.

— Ты вот приехал, отдыхаешь тут, а работа твоя как? Не в отпуске же, небось, числишься? Кто-то тебя подменяет там или как?

— Секретарь у меня есть, мам, хороший. Со всем справляется.

— Секретарь?! Мужик, что ли?

— Нет, что ты! — Глеб белозубо расхохотался. — До этого я еще не дошел. С моими делами в мое отсутствие справляется женщина. Хорошая… Звать ее Наталья Павловна.

Старушка сверкнула на него по-над чашкой зорким взглядом.

— Наталья, говоришь… Молодая? У вас с ней что, отношения?

Смеяться от души было и приятно, и интересно. Глеб ликовал, наслаждаясь домашним уютом.

— У Натальи Павловны со своими детьми отношения и с мужем-майором. А мне она просто помогает.

— Просто, просто… Знаю я тебя, зимогора этакого!

— Не гневайся так, о лучезарный микроскоп души моей!

Не в силах терпеть дальше свою напускную серьезность, матушка хихикнула сквозь тонкие морщинистые пальцы.

Ради этой улыбки он был готов на многое.

— В гостиницу сейчас-то? Или как? Поздно ведь…

Почему-то пряча глаза от кухонного света, Глеб, помедлив, ответил.