Алмаз Тёмных

Моё детство было обычным, как и у многих других детей, имеющих любящих родителей. Мама работала продавцом в кондитерской, а отец занимался ремонтом электронных приборов и бытовой техники в сервисном центре. Если покопаться в истории моей семьи, можно было найти личностей с иным родом занятий, и где — то в мамином шкафу лежал килт и плед с орнаментом клана Барнетт, — вещи, напоминавшие о прошлом её рода. Пришли другие времена, и прошлое лишь иногда давало о себе знать в виде слабого огонька семейных воспоминаний и легенд.

Этот весенний вечер должен был стать для нашей семьи обычным, как всегда. К тому времени, как родители возвращались домой, я уже обычно приходила из школы, чтобы помочь маме с ужином. Так было и промозглым мартовским вечером, когда за шумом дождя не было слышно другого шума, происходящего буквально на соседней улице. Там находилась кондитерская, где работала мама. Отец заходил за ней, и они вместе шли домой… Именно там произошла бандитская перестрелка, стоившая жизни нескольким прохожим, не успевшим укрыться. Полиция прибыла на место, когда всё уже было кончено.

Родителей в тот вечер я так и не дождалась.

Так бывает — жизнь рушится в один миг, и ты ничего не можешь с этим поделать. Ни слёзы, ни сожаление, ни страстное желание повернуть время вспять — ничего не может помочь, и осознание собственного бессилия обрушивается на вас, как поток мутной и холодной воды. А если в этом мутном потоке оказывается девочка, которой только тринадцать лет, шансов выплыть, без потерь для душевного равновесия, нет никаких.

Последующие две недели пролетели как в тумане, и у меня осталось стойкое ощущение, что события идут своим чередом, а я не принимаю в них никакого участия. Молчаливое сочувствие соседей и знакомых родителей, организация кремации, сообщение каким — то родственникам мамы в Шотландию, в Абердиншир… Социальные службы так и не получили ответа от тамошней нашей родни, в связи с чем мне предстояло отправиться в определённое детское учреждение — за неимением ближайших родственников в Ирландии. Сложно сказать, осталась ли в живых эта родня вообще.

Съёмную муниципальную квартиру нужно было освободить, и отдельные дорогие и памятные вещи позволялось хранить на складе социальной службы до моего совершеннолетия. Я почти ничего не взяла с собой, чтобы не предаваться воспоминаниям о прежней жизни слишком часто и не плакать по ночам в подушку.

Не стану утомлять вас подробностями семи месяцев проживания в государственном приюте Дублина — это типичное учреждение подобного рода, с отдельными классами для мальчиков и девочек, — как и в простой школе, — серое, скучное, безликое, правильное. Смутная надежда на ответ шотландских родственников вскоре приказала долго жить, и я смирилась с этим фактом, обзавелась двумя — тремя подружками, и основные свои усилия направила на учёбу. Так хотели бы родители, вне всяких сомнений.

И тогда жизнь рухнула во второй раз.

Как — то утром дежурная воспитательница, мисс Эрлих, которую мы за глаза звали Щепкой (прозвище, с лихвой описывающее душевные и внешние достоинства его обладательницы), позвала меня в кабинет директора. Директор, господин Грэхам, пожилой дядька с вечно заспанным видом и неприятным взглядом чересчур прозрачных, рыбьих, глаз, разговаривал с какой — то посетительницей. Поначалу у меня ёкнуло сердце — я решила, что мамина троюродная кузина из Шотландии, наконец, решила забрать меня к себе. Однако, присмотревшись к гостье, я поняла, что никаких родственных связей между нами не имеется.

Γостья была очень высокой, тонкой в кости женщиной лет тридцати — тридцати пяти, чья фигура и лицо были изрядно «подправлены» с целью добиться увеличения частей, на которых сэкономила природа. Не надо даже сильно напрягать мозги, чтобы догадаться: губы, грудь и попа. Судя по выражению лица господина Грэхама, эти улучшения воспринимались им на «ура». Дополняли образ женщины: чёрные гладкие волосы, спадающие до лопаток, броский макияж и яркий разноцветный маникюр, туфли на высоченных каблучищах. Мне сразу вспомнилось, как мама говорила, что гламурная лаковая обувь днём — полный отстой. Как — то не вязался со всеми этими деталями строгий деловой костюм в серую и чёрную клетку.

Женщина была красива и хорошо одета, но мне она не просто не понравилась, она вызвала интуитивное чувство отвращения, как будто я увидела пятно плесени на булочке, казавшейся свежей при первом взгляде.

— Пэнти, — начал директор, — познакомься. Это госпожа Элизабет Кейн, владелица частного приюта для одарённых девочек.

Госпожа Кейн послала мне улыбку своих кроваво — алых губ.

— Здравствуйте, госпожа Кейн. — Заученно — вежливо произнесла я. — Я не знаю, в чём заключается моя одарённость, о которой говорит господин директор.

Я, конечно, немного лукавила в своей скромности. Все знали, кто решает для старшей группы девочек задачи по математике и физике. На уроках по этим дисциплинам, да и по многим другим, мне просто было нечего делать, настолько всё было легко и просто. Но первый же взгляд на Элизабет Кейн давал понять, как мало она похожа на искательницу детских талантов. Кроме того, на столе директора были разложены крупные объёмные цифро — портреты наиболее симпатичных девочек из приюта, и среди них — мой портрет тоже. Съёмка производилась несколько недель назад — чтобы участвовать в отборе для какого — то благотворительного фестиваля. Так поясняла мисс Эрлих, лично помогая нам делать красивые, «взрослые», причёски. Остальные нам втихаря завидовали и шептались по углам, «как повезло смазливым куклам».

Фото на столе, гостья со своей фальшивой сладкой улыбкой… Мне стало не по себе. Под двумя перекрёстными взглядами в маленьком кабинете было, как будто, тесно и тяжело дышать.

— Пэнти… Пантисилея, правильно? — Ласково сказала госпожа Кейн. — У тебя красивое имя, как и ты сама. Таким умненьким и хорошеньким девочкам нечего делать среди серой массы посредственностей.

— Меня всё устраивает, — поспешила заверить я.

Женщина рассмеялась, и её серебристый, глубокий, грудной смех заставил директора заискивающе улыбаться.

— Я думаю, мы всё решили. Документы о переводе уже подписаны. Мы попросим мисс Эрлих приготовить твои вещи, а ты, милая девочка, пойдёшь со мной.

— Но я хотела бы попрощаться с подругами!

Директор Грэхам покачал головой:

— Не будем отвлекать никого от занятий, Пэнти. Вот ответ от твоей родни из Шотландии, — он неторопливо подошёл к столу и вынул из ящика распечатанный конверт. — Они согласны с твоим переводом в особую школу. Они ведь никогда тебя не видели. Согласись, глупо рассчитывать на то, что незнакомые люди вот так примут ребёнка, до недавнего времени даже не зная, о его существовании. Письмо будет приложено к твоему личному делу… Не надо цепляться за настоящее, надо идти вперёд.

В моих ушах еще звучали эти слова, когда я понуро брела за весело щебечущей госпожой Кейн, неся чемоданчик со своими вещами. Она уверенно села за руль маленького красного «Фиата» последней модели. В Ирландии не часто встретишь женщину за рулём, это довольно длительное время запрещалось Тёмными — как для женщин человеческой расы, так и для эльфиек.

— Не будь такой букой, Пэнти Мун! — Госпожа Кейн тряхнула гривой своих чёрных волос, переливавшихся, согласно последним модным тенденциям, серебристыми и синими потоками искр. — Ты должна улыбаться и быть приветливой.

— Я бываю приветливой с теми, кого хорошо знаю!

— Привыкай. — А вот это уже было сказано веско, жёстко, и — без малейшей тени игривости.

Автомобиль резво тронулся с места. Мы быстро миновали знакомую мне часть Дублина и даже проехали мимо Эльфийского квартала. Мне доводилось бывать здесь на экскурсии в картинной галерее, произведшей на меня огромное впечатление. Творчество эльфийских художников так мало походило на наше: эльфам не свойственно авангардное искусство, которым сейчас напичканы человеческие музеи.

Если верить навигатору, мы ехали в квартал Брэй. Довольно странное место для приюта, или какого — то там интерната: дорогая недвижимость, дорогие отели, места развлечений, и дома отнюдь не самых бедных горожан.