Страница 36 из 39
Среди других его предложений было освобождение российских крестьян от опеки сельских общин, уравняв их тем самым перед законом с остальной частью населения[335]. Это было, в сущности, требование перехода российского крестьянства из состояния закрытого сословия, живущего по своим собственным узаконениям, в класс свободных земледельцев, полноценных членов общества.
Любопытно, что Лорис-Меликов из всех предложений Чичерина заинтересовался главным образом его проектом ограничения свободы печати при гарантированной свободе научных исследований; он даже счел возможным поручить Чичерину воплощение в жизнь этого достаточно неблагодарного замысла[336]. Однако дни самого министра были сочтены: Александр III предпочел прислушиваться к советам крайних реакционеров Победоносцева и Каткова.
Другим значительным эпизодом в общественной жизни Чичерина стали выборы его на должность московского городского головы (в конце 1881 г.). Он исполнял эту должность с большим достоинством, ни в чем не уступая бюрократическому нажиму и опираясь на активную поддержку выборной Московской думы, но срок его службы оказался неожиданно коротким. Его речь по случаю царской коронации 16 мая 1883 г. содержала призыв к объединению сил российского местного самоуправления; этот призыв был немедленно истолкован как требование конституционного ограничения бюрократического абсолютизма, и Чичерин был вынужден подать в отставку[337].
Последующие годы ознаменовались наступлением реакции и последовательными шагами по пути ликвидации либо максимального снижения воздействия “великих реформ” Александра II. Для Чичерина это стало горьким разочарованием. Он твердо решил защищать принцип местного самоуправления, представленный в деятельности земств. Не отказываясь от своих взглядов на прогрессивную роль государственной централизации, он предлагал децентрализацию некоторых функций государства и дошел в защите этого тезиса до конфликта не только с центра-лизаторски настроенной бюрократией, но и с представителями губернских земств, стремящихся к контролю финансов и деятельности уездных земств (именно это было главным поводом в его конфликте с председателем Московской губернской управы Дмитрием Шиповым)[338].
К концу жизни Чичерин пришел к выводу о невозможности ограничения власти бюрократии без ограничения абсолютной царской власти, о том, что никакая форма правопорядка не может быть соединена с деспотической личной властью. Убежденный в этом, он провозгласил необходимость преобразования российского абсолютизма в конституционную монархию[339]. Однако в это время его настроение становилось все более пессимистическим. Он предсказывал большие потрясения, революции и войны, победу в международных отношениях грубой силы (приводя в пример Германию Бисмарка), упадок демократии и неизбежный триумф социалистического деспотизма[340]. Е. Н. Трубецкой точно подметил, что Чичерин был тогда гегельянцем, лишенным гегелевской веры в конечную победу разума, “он производил впечатление, что для него мировой разум был весь в прошлом”[341].
Научное наследие Чичерина поистине впечатляюще. Кроме фундаментальных трудов по русской истории, он писал на самые разные темы. Его чисто философские труды – это “Наука и религия” (1879), “Мистицизм в науке” (критика Вл. Соловьева, 1880), “Положительная философия и единство науки” (1892) и “Основания логики и метафизики” (1894), переведенные на немецкий язык (“Philosophische Forschungen”. Heidelberg, 1899). Свои политические, правовые и экономические воззрения он изложил в большой работе “О народном представительстве” (1866, 2-е изд. 1899), в двухтомнике “Собственность и государство” (1882–1883) и в трех томах “Курса государственной науки” (1894–1898). Связь его теории права с метафизикой подробно изложена в блестящей “Философии права” (1900). Пять томов его “Истории политических учений” (1869–1902) принадлежат к лучшим образцам научных трудов XIX в.[342] Однако все эти работы были слишком серьезны и глубоки, чтобы возбудить живой интерес среди российской интеллигенции; нередко совершенно ошибочно его труды считали слишком оторванными от насущных проблем, они требовали слишком больших умственных усилий, а их идеи почти всегда были направлены против течения. В конце своих воспоминаний Чичерин с грустью размышлял об этом: “Писать ученые сочинения составляет в России самое неблагодарное ремесло, особенно когда не отдаешься современному течению и стараешься сохранить требуемое наукой беспристрастие. Книга выходила за книгою, не встречая ни отзыва, ни признательности. Я не замечал, чтобы высказанные мною, часто совершенно новые мысли были кем-то усвоены или развиты”[343].
Глядя в прошлое, мы можем все-таки смягчить этот горький вывод. В 90-е годы, в период поднимающейся реакции против господства правового позитивизма и возрастания интереса к философскому подходу к праву, работы Чичерина стали вызывать больший интерес, даже если он сам этого и не замечал. По мнению М. Н. Покровского, П. И. Новгородцев, вскоре ставший ведущей фигурой неоидеалистической школы русской философии права, в начале 90-х годов испытывал глубокое влияние Чичерина[344]. Мнение Покровского о том, что Чичерин значил для либеральных публицистов то же, что Плеханов для социал-демократии[345], – пожалуй, преувеличение. Консервативный либерализм Чичерина, как я показал, никогда не пользовался популярностью и тем более не был доминирующим в российском либеральном движении. Однако несомненно, что его философия права стала отправной точкой своеобразной антипозитивистской тенденции в российской либеральной философии права, анализ которой и является предметом изучения данной книги.
3. Российская история и будущее России
Философия права Чичерина и его воззрения на историю были неотъемлемой частью большого спора о национальной идентичности и дальнейшем развитии России. Именно такая перспектива дает возможность скорректировать мнение о Чичерине как чистом теоретике, взгляды которого якобы не были связаны с ключевыми проблемами русской мысли.
Как историки России Кавелин и Чичерин были основателями так называемой государственной школы российской историографии. Они поддерживали воззрение, что государство в России было более автономно и было более сильным в своих отношениях с общественными силами, чем это было на Западе; эти качества были выражены настолько сильно, что государство стало главным действующим лицом российской истории. На Западе сословия были сильными и независимыми от государства даже при абсолютной власти, а в России сословия создавались сверху, в государственных целях, и не имели никакой автономии. По мнению Кавелина, в этом состояло коренное различие, резкий контраст между путями европейского и российского исторического развития в прошлом. На Западе, утверждал он, все строилось “снизу”, в России же – “сверху”. Таким образом, в трудах Кавелина соединились западничество, как программа будущего развития России, с необходимостью принимать во внимание своеобразие российской истории[346].
Позиция же Чичерина по этому вопросу – это предмет спора. Некоторые специалисты по российской историографии подчеркивают принципиальное согласие его теории с концепцией Кавелина[347]; однако другие настаивают на том, что в его концепции своеобразие России представлялось весьма относительным и что, по сути, он считал русскую историю вариантом европейской модели исторического развития[348]. Такая интерпретация и в самом деле имеет под собой серьезные основания. Достаточно привести слова самого Чичерина: “Ход русской истории представляет весьма замечательную параллель с историей Запада. И здесь и там общее развитие начинается с появления германской дружины, подчиняющей себе туземцев. И здесь и там за первым дружинным периодом следует эпоха развития вотчинного начала, когда общество дробится на множество отдельных союзов, основанных на праве собственности. В России, как на Западе, рядом с вотчинным устройством возникают вольные общины с державными или полудержавными правами. И вотчины, и вольные общины почти одновременно на Востоке и на Западе уступают место единодержавию, заменяющему средневековые дробные силы и соединяющему землю в единое государство. Наконец, для довершения сходства, Россия, как западные народы, проходит через период земских соборов, за которым следует полное владычество самодержавия.
335
Там же. С. 127–128.
336
Там же. С. 133–134.
337
Там же. С. 233–243.
338
Чичерин Б. Н. Вопросы политики. 2-е изд. М., 1905 С. 102–215. Ср.: Шипов Д. Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918 С. 52.
339
См.: Чичерин. Россия накануне XX столетия. Берлин, 1900. С. 180.
340
Чичерин. Воспоминания, 4. С. 300–301.
341
Трубецкой Е. Воспоминания. С. 122.
342
Это мнение разделяет в том числе и В. Д. Зорькин. См.: Зорькин В. Д. Из истории. С. 15–15.
343
Чичерин. Вопоминания. 4. С. 310–311.
344
См.: Покровский М. Н. Историческая наука и борьба классов. М., 1933. Т. 2. С. 175–176.
345
Там же.
346
См.: Кавелин К. Собр. Соч. СПб., 1897. Т. 1. С. 566–568.
347
См.: Рубинштейн Н. Л. // Русская историография. М.—Л., 1941; Советская историческая энциклопедия. Т. 4. М., 1963. С. 621 (статья “Государственная школа”).
348
Такое мнение было высказано Зорькиным. (Зорькин В. Д. Из истории. С. 89–96).