Страница 35 из 39
Весной 1858 г. Чичерин выехал за границу. В Вене он вступил в серьезную дискуссию с Лоренцом фон Штейном, одним из своих учителей в науке о политике. В Турине большое впечатление на него произвели сессия парламента и свобода прессы. Вскоре он отправился во Францию и некоторое время находился при дворе великой княгини Елены Павловны, жившей тогда в Ницце. Осенью он прибыл в Лондон. Его основной целью была встреча с Герценом, возросший скепсис которого в отношении либеральных реформ в России был, по мнению Чичерина, опасен. Чичерин надеялся, что сумеет воздействовать на Герцена и убедить его в том, что подлинная задача русской эмигрантской прессы – это побуждение правительства к реформам при одновременном сдерживании растущей нетерпеливости радикалов[322].
Однако достичь этой цели оказалось невозможным. Дискуссии Герцена с Чичериным, подробно описанные обоими, по сути, привели к окончательному разрыву их тактического союза. Чичерин суммировал разногласия в открытом письме, которое в декабре 1858 г. появилось на страницах герценовского “Колокола”[323]. Он обвинял Герцена в том, что тот полагается на “поэтические капризы” истории (а не на исторический Разум), прислушивается к голосу необузданных страстей и взывает к грубой силе. Он предупреждал Герцена, что отсутствие умеренности и здравого контроля крайне опасно для дела либеральных реформ в молодом, неразвитом обществе, и заявлял, что революционное нетерпение будет лишь играть на руку реакции.
Герцен, в свою очередь, написал Чичерину частное письмо, которое позднее опубликовал в “Былом и думах”. Он приписывал Чичерину гегельянскую веру в разумную последовательность исторических эпох (“если прошедшее было так и так, настоящее должно быть так и так и привести к такому-то будущему”)[324], от чего сам полностью отказывался, видя в этом “геометрическую сухость доктрины”, “алгебраическую безличность” догмы[325]. Обвиняя Чичерина в подмене веры в Бога культом государства, он признавался: “Ваша светская, гражданская и уголовная, религия тем страшнее, что она лишена всего поэтического, фантастического, всего детского характера своего…”[326] В другом месте он охарактеризовал воззрения Чичерина как “философию бюрократии”[327]. Ниже мы увидим, как далеки от истины были эти слова.
Многие русские либералы примкнули к Чичерину, но большая группа не желала отойти от Герцена. По мнению Кавелина, “открытое письмо” Чичерина было изменой политической оппозиции и поддержкой правительства[328].
Из Лондона Чичерин вернулся в Европу. Он познакомился там со многими учеными и государственными деятелями, такими как А. Тьер и И. Пасси. Общие впечатления его от Запада были очень благоприятны: он не обнаружил здесь никаких признаков упадка, и это усилило его веру в исторический прогресс[329].
Путешествие Чичерина по Европе продолжалось три года; когда он вернулся, “Манифест” об освобождении крестьян был уже подписан и издан. Чичерин считал Реформу высшим достижением российского законотворчества и негодовал на атаки против нее левых радикалов. Он был возмущен революционными прокламациями, особенно “Молодой Россией” Заичневского – прокламацией, которая соединяла революционный призыв к уничтожению правящих классов, включая и царствующее семейство, с коммунистическим стремлением к всеобщей национализации хозяйства. Чичерин знал, что Чернышевский не одобряет такой экстремизм, но считал, что российский радикализм в целом виновен в возможном провале реформ. В результате он оказался на правом фланге русского либерализма, а затем последовал окончательный разрыв с Кавелиным.
В начале 1861 г. ученый совет Московского университета предложил Чичерину должность экстраординарного профессора государственного права. Он принял это предложение и тотчас же был вовлечен в вихрь политических беспорядков, создаваемых нескончаемыми студенческими выступлениями. Хотя Чичерин был настроен к властям критически, он все же настаивал на том, чтобы не делать никаких уступок студентам до полного восстановления порядка. Его излюбленной максимой были слова “либеральные меры и сильная власть”[330]. Длинные письма Чичерина на политические темы, написанные его брату, петербургскому чиновнику, читались молодому императору и его окружению. Чичерин надеялся оказать влияние на правительство, но, что характерно, боялся оказаться скомпрометированным в глазах общественного мнения. Его письма высоко оценивались в правительственных кругах, хотя награждения, которые он за них получал, не слишком его радовали. Чичерина пригласили печататься в полуофициальном органе Министерства внутренних дел (от чего он, конечно же, отказался), а цензоры получили инструкцию, запрещающую какую-либо критику его вводной лекции[331]. Его встревожило непонимание того, что главным условием его общественной значимости была независимость.
Однако Чичерин принял одну, особенную привилегию и согласился стать одним из учителей наследника престола, великого князя Николая Александровича. В 1864 г. он сопровождал цесаревича в путешествии в Европу, которое закончилось болезнью и смертью наследника. Сам Чичерин за границей также тяжело заболел. Во время болезни он испытал нечто вроде религиозного откровения, в результате которого он укрепился в убеждении, что христианство – это не “религия прошлого”, как он считал ранее, но вечная истина, неизбывный элемент Абсолютного Духа[332].
Несмотря на определенную непопулярность своих политических воззрений, Чичерин пользовался большим успехом среди студентов: он был если не любим, то, несомненно, глубоко уважаем ими. Куда хуже складывались его отношения с коллегами, которые не выносили его откровенности и нетерпимости к карьеристской посредственности, его упорного стремления к соблюдению законности. Следуя своему принципу послушания праву, а не людям, Чичерин ставил авторитет права над указаниями начальников и мнением большинства. Это привело к серьезному конфликту с большинством университетского совета и последовавшему демонстративному прошению об отставке в начале 1868 г.
После отставки Чичерин обосновался в своем имении, писал книги и принимал участие в деятельности тамбовского земства. Его уход из политической жизни вовсе не был окончательным, поскольку все его сочинения так или иначе имели политическое содержание. Так, например, как он сам признавал, два тома “Собственности и государства” (написанные в 70-е годы) задумывались как средство к продвижению либеральных реформ и попытка противостояния социалистическим идеям революционного движения[333]. После убийства Александра II он решил вернуться к активной политической жизни. В стремлении оказать влияние на нового императора, побудить его к продолжению пути “либерализма сверху”, по которому шел его отец, Чичерин написал статью “Задачи нового царствования” и послал ее К. Победоносцеву, который ознакомил с ее содержанием влиятельного министра внутренних дел графа Лорис-Меликова. Эта статья, отражавшая идеи философии “либеральных мер и сильной власти”, стала тогда исчерпывающей консервативно-либеральной политической программой[334]. В ней доказывалось, что политическая свобода должна быть принята как отдаленный идеал и что правительство и русский народ должны быть подготовлены к ее постепенному введению. Как первый шаг в этом направлении Чичерин предложил пополнить состав Государственного Совета выборными представителями земств, установив таким образом “живую связь” между правительством и обществом.
322
Чичерин Б. Н. Воспоминания: путешествие за границу. М., 1931. С. 49–50 (далее: Воспоминания, 2).
323
Переиздано в: Чичерин Б. Н. Несколько современных вопросов. М., 1862.
324
Герцен. Былое и думы. Т. 2. С. 252.
325
Там же. С. 253.
326
Там же. С. 254.
327
Там же. С. 250.
328
Чичерин. Воспоминания, 2. С. 54–67.
329
Там же. С. 126.
330
Чичерин. Воспоминания, 2. С. 28–29.
331
Там же. С. 49–51. Вопреки своему желанию, Чичерин не мог избежать покровительства цензуры: в 1862 г. русские цензоры получили секретную инструкцию, запрещающую критику его политических статей из журнала “Наше Время”. См.: Лемке М. Эпоха цензурных реформ. 1859–1865 гг. СПб., 1904. С. 95.
332
Там же. С. 148–149.
333
Чичерин. Воспоминания, 4. С. 108.
334
Подробное содержание статьи с обширными цитатами содержится в: Чичерин. Воспоминания, 4. С. 123–130.