Страница 32 из 39
Таким образом, бывший апологет прямой представительной демократии стал пламенным поборником “железной дисциплины” и “применения диктаторской власти отдельных лиц”. Неудивительно, что он поддержал требование Троцкого о “милитаризации труда”[285]. Тот факт, что это требование было почти единогласно отвергнуто, доказывает только то, что ленинская эволюция в этом направлении была слишком стремительна, чтобы стать с ходу приемлемой, и что некоторые элементы демократии еще не были уничтожены в большевистской партии.
Идея прямой народной демократии в осуществлении правосудия разделила ту же судьбу. За захватом власти Лениным последовал декрет от 7 декабря 1917 г., который отменил “все существующие судебные учреждения” и учредил народные суды с выборными судьями. Эти новые суды должны были действовать в соответствии с требованиями “революционного сознания”, или “классового сознания трудящихся”, что означало, среди всего прочего, учет классового происхождения преступника и классового характера преступления (“было ли оно совершено с целью реставрировать власть класса-угнетателя или нет”)[286]. Однако очень скоро оказалось, что социалистический характер наскоро устроенных судов не мог быть гарантирован, что их приговоры весьма отличались от того, что ожидало от них партийное руководство. Очень часто народные судьи были слишком снисходительны; в других случаях они были варварски жестоки, но в то же самое время весьма далеки от социалистической системы ценностей. (Так, например, в сельских местностях “смертный приговор выносился в случаях простого воровства и иногда приводился в исполнение на месте”[287].) Поэтому их последующее развитие было легкопредсказуемо: “народные суды” уступили репрессивной централизованной системе судопроизводства; всецело политизированная система подчинилась приказам партийного руководства[288]. Однако была и общая платформа, объединявшая теоретиков этой системы и теоретиков децентрализованного “народного суда”: все они настойчиво отвергали независимость судопроизводства и подчеркивали, что классическое буржуазное понятие права, не говоря уже о верховенстве закона, неприменимо к советским условиям.
Таким образом, различие между Плехановым и Лениным в их отношении к государству и праву можно определить как различие между взглядом на закон как на инструмент классовой диктатуры (диктатуры в смысле социального доминирования) и взглядом, утверждающим, что диктатура класса может и должна быть не ограничена законом; между взглядом на государство как на аппарат подавления и взглядом, утверждающим, что необходимость установления пролетарской государственности оправдывает полное исключение свободы (поскольку, в конце концов, “пока есть государство, нет свободы. Когда будет свобода, тогда не будет государства”)[289]. Плеханов не смог преодолеть русского традиционного правового нигилизма, но по крайней мере двигался в этом направлении; Ленин же далеко зашел в противоположном направлении, вернувшись к революционной традиции русского правового нигилизма в его анархистской и якобинской (ткачевской) формах[290]. Понятно, почему Плеханов считал победу ленинизма победой Бакунина и Нечаева, победой азиатской России над западной[291]. Можно употребить другие слова, но следует согласиться с тем, что эта победа была страшным ударом по правовой культуре в России.
Конечно, этот вывод имеет смысл, только если предположить, что правовая культура действительно существовала в дореволюционной России. Правда, многие авторы, как, например, Самуэли, пытались доказать, что это не так, что правовая культура в западном смысле слова всегда была чужда русским. Однако стоит отметить, что после реформы 1864 г. правовая культура в России, несмотря на многочисленные препятствия, развивалась по восходящей и что, по крайней мере в некоторых отношениях, ее успехи были действительно впечатляющи. Гольденвейзер писал об этом:
“Первые [новые] суды были открыты в Петербурге в 1866 г., а в декабре 1917 г. народный комиссар юстиции подписал декрет о закрытии всех судебных учреждений и отмене адвокатуры. Как много было сделано за это короткое время! Свод решений гражданского апелляционного суда Сената может с успехом выдержать сравнение со сводами решений верховных судов Франции, Германии, Британии или Америки. И наша адвокатура, в лице ее лучших представителей, была, конечно же, не хуже, если не лучше, чем адвокатура в любой из западных стран”[292].
Аналогичную оценку можно найти в мемуарах Вацлава Ледницкого, сына Александра Ледницкого, знаменитого русского адвоката (польского происхождения) и выдающегося деятеля партии кадетов. В конце девятнадцатого и в начале двадцатого века Россия была “законопослушным государством – несмотря на частые прегрешения его бюрократии, злоупотребления властью тем или иным царским правительством и проступки некоторых низших или высоких чинов. Его суды демонстрировали высокие стандарты честности и справедливости и были независимы.
В то время как критика русской самодержавной системы как таковой вполне обоснованна, послушание закону все же действительно существовало не только в теории; оно стало реальным и продуктивным фактором в русской жизни”[293].
Вероятно, эта картина несколько идеализирована, но нельзя отрицать, что в России были заложены основания правовой культуры, хотя и не столь прочно защищены. Даже в последние десятилетия своего существования Российская империя была далеко не правовым государством. Тем не менее она развивалась в этом направлении.
Я не ставил своей целью представить и исследовать этот исторический процесс. Эта книга посвящена истории мысли и поэтому рассматривает только теоретические достижения. Но поскольку интеллектуальная история является частью общей истории, будет справедливо утверждать, что знание достижений России в философии права может дать дополнительные аргументы в споре о том, существовала или нет правовая культура в России.
Как я пытался показать, ведущая интеллектуальная традиция России девятнадцатого века отразила глубокие сомнения по поводу западного “духа закона”, сомнения, которые часто ожесточались до негодования и сознательного противодействия. Многие российские мыслители, включая и Ленина, не могли представить свободы в рамках закона; они определяли свободу по-анархистски и часто попадались на дилемме Ленина: либо свобода, либо государство. Бакунин выбирал свободу, Ленин – государство, но в обоих случаях альтернативы были одни и те же: либо анархизм, либо авторитаризм; либеральные же решения проблемы отбрасывались как замаскированное рабство. Объяснить это можно без обращения к идее извечной “русской души”, но все же в общем верно и то, что развитие русской правовой мысли отставало от развития русских судебных учреждений и препятствовало их воспитательному влиянию на русское общество. В целом роль идей – даже самых радикальных – была до удивления консервативной в этом отношении.
Тем не менее это только часть правды. История русской мысли доказывает, что такое положение дел также менялось в лучшую сторону. Шесть мыслителей, представленных ниже, свидетельствуют, что господствующей русской традиции недоверия к праву противостоял все более укрепляющийся образ мышления, возвышающий закон и акцентирующий необходимость превратить Россию в правовое государство. Сила этого движения может быть оценена не числом его приверженцев, а скорее уровнем его теоретических достижений. Как мы увидим, этот уровень был высок – может быть, слишком высок для того, чтобы быть понятным и распространенным среди широкой публики, включая и тех, кто называл себя либералами. Другими словами, это движение было ограничено рамками достаточно узкой интеллектуальной элиты, но само его существование было исторически важно. Высокий уровень его теоретических достижений был бы невозможен без значительного прогресса в общем уровне правовой культуры Российской империи.
285
См.: Deutscher I. The Prophet Armed. L., 1954, а также: Liebman. Leninism under Lenin. P. 326.
286
См.: Liebman. Leninism under Lenin. P. 326.
287
Ibid.
288
Е. Пашуканис, главный советский теоретик права того времени, заметил: “Революционная законность для нас на 99 % политическая задача”. См.: Пашуканис Е. Б. Положение на теоретическом правовом фронте (К некоторым итогам дискуссии) // Советское государство и революция права. 1930. № 11–12. С. 49.
289
Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 33. С. 169.
290
См.: Weeks, Alfred L. Peter Tkachev: the Foreru
291
См.: Плеханов. Год на родине. Т. 2. С. 267. Плеханов называл крестьянские восстания, подготовившие победу большевизма, “варварской реакцией против реформ Петра Великого” (Там же. С. 209).
292
Гольденвейзер А. А. В защиту права. С. 211–212.
293
Lednicki W. Pamiętniki. L., 1963. Vol 1. P. 309.