Страница 21 из 31
Наконец, нужно четко представлять себе самую большую опасность: исследователь может превратиться в идеолога. В области общественной мысли идеологию от науки отделяет лишь тонкая грань, «поскольку и корни, и плоды последней очень часто бывают пронизаны идеологией»[141]. Но при всей своей близости идеология и общественная наука не одно и то же, и существование идеологии не исключает возможность общественной науки. Как подчеркивает Гирц, они используют разные символические стратегии:
«Наука описывает структуру ситуаций таким образом, чтобы отношение к ним не выходило из границ беспристрастности. Она использует стиль сдержанный, сухой, предельно аналитический; избегая семантических средств, которые гарантированно возбуждают нравственные чувства, она стремится к предельной интеллектуальной ясности. Идеология же описывает структуру ситуаций так, чтобы отношение к ним отражало приверженность. Она использует стиль витиеватый, живой, гипнотический. Описывая нравственные чувства теми средствами, которых избегает наука, она стремится побудить к действию.
Общественная наука диагностирует и критикует; идеология оправдывает и извиняет»[142].
Дэвид Джоравски пишет, что «анализ идеологических убеждений не устраняет высказываний, тревожно сходных с обвинениями»[143]. Изучение социальных ценностей и мнений исподволь подталкивает к аргументам ad hominem[144]. Но все же практику общественной науки и профессию идеолога разделяет резкая граница. Нормы общественной науки – подчеркнуто нейтральная терминология, открытость для критики, эмпирическая проверка и положительное отношение к новым (и потенциально разрушительным) фактам. Идеологию отличает уход в оценочную защиту, эмоциональность выражений и постоянная ориентация на действие. Наука в своей чистой форме стремится просто понять. Идеология стремится прежде всего создать политическую вовлеченность и толкнуть на политическое действие. Поэтому наука и идеология выполняют разные функции. Бдительное отношение к фундаментальным различиям их символического слога защищает потенциального потребителя общественной науки от подмены ее идеологией.
Глава 4
Кризис, разрастание государства и идеологический сдвиг: к пониманию эффекта «храповика»
Чтобы понять рост Большого Правительства, нужно изучить последовательность ключевых событий, приведших к расширению масштаба полномочий государства. Суть вопроса заключается во времени событий, а его сущность – право на принуждение. Рост государственных доходов, расходов и занятости – всего лишь производные явления, происходившие с той или иной задержкой по времени, а порой знавшие и краткосрочные попятные движения. Глубинный же процесс заключается в нарастании власти государства в сфере принятия экономических решений.
Смешанная экономика возникла в результате политического процесса. Поэтому ее возникновение следует анализировать конкретно. По словам Джозефа Рейда, «нельзя пренебрегать сроками и мотивацией… Объяснение исторических событий следует строить в динамике, а не выводить из одних только последствий». Джеральд Уолтмэн соглашается, что «ни одна модель, пытающаяся „объяснить“ государственную политику, не должна игнорировать процесс выработки решений»[146]. Чтобы понять, как политическая экономия перешла из начального состояния (скажем, в 1900 г.) к конечному (скажем, в 1985 г.), следует рассмотреть, как она менялась в этом промежутке. Если изображать эти изменения как единый большой скачок или поступательное движение по фиксированной линии тренда, мы получим искаженную картину. Напротив, если понять смысл изменений в каждом большом временнóм отрезке этого периода (1900–1915, 1916–1918, 1919–1931 и т. д.), а отрезки разметить по аналитически релевантным ключевым событиями, то интересующие нас изменения станут понятны ipso facto[147] без дальнейшей суеты. Попытка понять почти вековой процесс без рассмотрения составляющих его ключевых отрезков времени не просто неуместна, но и вводит в заблуждение.
Если расширение полномочий государства вызвано кризисом, новые в фундаментальном смысле полномочия от этого не становятся преходящими. Поскольку посткризисное общество неизбежно сильно отличается от докризисного, кризисы вполне заслуженно признаны ключевыми историческими событиями; они заметно меняют ход исторического развития. Как заметил Уильям Грэм Самнер, «невозможно ставить на обществе эксперимент и прекращать его по желанию. Эксперимент проникает в жизнь общества, и извлечь его уже невозможно»[148]. Чтобы понять последовательность событий, сыгравших решающую роль в становлении в США современной смешанной экономики, следует поместить в фокус нашего исследования ряд ключевых кризисных эпизодов, три из которых были исключительно важными – две мировые войны и пропасть Великой депрессии.
Эта методологическая перспектива принципиально отличается от квазистатистического подхода многих экономистов (и немногих политологов), занимавшихся изучением роста правительства. Обычно они трактуют все происходившее как проявление монотонного тренда, включая временны́е ряды индекса размеров правительства, как если бы это был результат единой базовой инвариантной структуры поведенческих отношений. Любое сколь угодно значительное кратковременное отклонение от тренда они рассматривают как временное или даже случайное, т. е. как преходящее нарушение естественного хода вещей, не затрагивающее базовой структуры. Иногда они просто исключают из анализа всю информацию о кризисных периодах[149]. Такой подход, возможно, уместен при изучении совокупных инвестиционных расходов, совокупных семейных сбережений или других показателей экономического поведения за длительные периоды, но в исследовании роста Большого Правительства он недопустим и обманчив.
Расширение масштаба полномочий государства зависело от предшествующего пути, где каждый шаг политической экономии определялся тем, где она находилась в данный момент. Политические сторонники роста правительства на каждом этапе черпали мотивы и ограничения в своих собственных представлениях о потенциальных возможностях и опасностях, о выгодах и издержках альтернативных решений в сложившихся обстоятельствах. В свою очередь, их представления определялись их пониманием прошлых событий. После того как кризис заставил расширить масштабы полномочий государства, подлинный «возврат к нормальности» стал невозможен.
Необратимость обеспечивается не только «сухим остатком» институтов, вызванных к жизни кризисом (скажем, административных органов и правовых прецедентов): лишь немногие из них учитываются в традиционных измерениях размера правительства. Куда важнее то, что нельзя вернуть назад базовую структуру поведения, потому что кризисные события создали новое понимание правительственной деятельности и новое отношение к ней. Иными словами, каждый кризис изменял идеологический климат[150]. Может показаться, что посткризисные экономика и общество возвращались в докризисное состояние, но это лишь видимость. Менялась основа умов и сердец тех, кто прошел через кризис и обрел опыт расширенных полномочий государства (т. е. источник поведенческой реакции на будущие чрезвычайные ситуации). Эксперимент, как признавал Самнер, всегда проникает в жизнь общества, и удалить его уже невозможно.
141
Seliger, Ideology and Politics, p. 156. См. также: Gouldner, Dialectic of Ideology and Technology, pp. 17, 19, 34–36, 112, 115.
142
Geertz, „Ideology as a Cultural System,“ pp. 71–72. См. также: Seliger, Ideology and Politics, pp. 154–159; North, Structure and Change, p. 55.
143
Joravsky, Lysenko Affair, p. 195 (см. также p. 3, 358, n. 7).
144
Ответ на аргумент, основанный не на его сути и объективных рассуждениях, а на личности того, кто выдвинул этот аргумент (лат.). – Прим. перев.
145
Перевод стихотворения взят на сайте http://liberty-belarus.info, перевод статьи Хиггса «Кризис, разрастание государства и идеологические сдвиги: две гипотезы об «инерционном феномене». – Прим. перев.
146
Joseph D. Reid, Jr., „Understanding Political Events in the New Economic History,“ Journal of Economic History 37 (June 1977): 303, 328; Jerold Waltman, „Origins of the Federal Income Tax,“ Mid-America 62 (Oct. 1980): 158. См. также: James E. Alt and K. Alec Chrystal, Political Economics (Berkeley: University of California Press, 1983), p. 126.
147
В силу самого факта (лат.). – Прим. перев.
148
Essays of William Graham Sumner, ed. Albert G. Keller and Maurice R. Davie (New Haven, Co
149
Например, Алан Г. Мельтцер и Скот Ричард, исследовавшие рост правительственных расходов в 1937–1977 гг., полностью выбросили данные за 1941–1945 гг. См.: Allan H. Meltzer and Scott F. Richard, „Tests of a Rational Theory of the Size of the Government,“ Public Choice 41 (1983): 403–418. Дамодар Гуджарати представил перечень шестидесяти принятых конгрессом законов, чтобы продемонстрировать «усиление регулирования в США», но за период 1939–1953 гг., на который пришлись Вторая мировая война и Корейская война, в этом перечне представлен лишь один закон (закон Тафта – Хартли 1947 г.). См.: Damodar Gujarati, Government and Business (New York: McGraw – Hill, 1984), pp. 7–9.
150
Рассел Хардин в другом контексте отмечает, что «во многих ситуациях выбора то, что случилось в прошлом, имеет фундаментальное значение… потому что прошлая жизнь… могла изменить вкусы» (Russell Hardin, Collective Action (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1982), pp. 82–83).