Страница 16 из 31
Люди обретают и поддерживают свои идентичности в рамках групп: сначала в семье, потом в разных первичных и вторичных референтных группах[97]. Тибор Скитовски заявляет, что «желание принадлежать к группе, утверждение и укрепление своего членства в ней – глубоко укорененное и очень естественное побуждение, свойственное не только человеку и возникшее раньше него, объяснимое самым базовым из побуждений, желанием выжить»[98]. Хотя социобиологический редукционизм Скитовски не бесспорен, стремление принадлежать группе не вызывает сомнений. Виды групп, к которым хочет принадлежать индивид, определяются тем, какого рода личностью он хочет быть, и для обычного человека это вопрос первостепенной важности. Люди страстно желают поддержки, которую дает принадлежность к тем, кого они считают «своими». В отсутствие такой принадлежности и участия в решении стоящих перед группой общих задач люди чувствуют себя отчужденными и подавленными[99].
Принять идеологию значит присоединиться к сообществу людей, близких по мысли и настроению. «Мнения, – пишет политолог, – это невидимые клубные карты общества. Они говорят нам, кто похож на нас, а кто может выступить против нас. Общность мнений – узы очень крепкие». Не случайно христиане обращаются друг к другу «брат», а коммунисты – «товарищ». В отличие от неоклассических экономистов, христиане и коммунисты давно поняли важность идентичности и ее связь со сплоченностью или солидарностью. И вовсе не случайно, что исторически именно эти две системы верований сумели мобилизовать на массовые политические акции больше людей, чем любые другие. «Сколь бы абсурдной ни казалась коммунистическая идеология со стороны, она наделяет своих приверженцев непротиворечивым представлением об истории, которое даже самому примитивному гражданину позволяет ощутить, что в его жизни есть смысл; тем самым, эта идеология… удовлетворяет важнейшую духовную потребность»[100]. Усваивая ценности и принципы избранных ими сообществ, объединяемых убеждениями, люди не только проникаются уважением к себе, но и превращаются в достойных доверия последователей, которые будут действовать в соответствии с своей идеологией невзирая на внешние материальные соблазны или даже вопреки им.
Мы имеем все основания, для того чтобы переписать функцию полезности для нужд теории общественного выбора в виде:
U = f (С1, С2…, Сn, I),
Понятно, что поведение, нацеленное на максимизацию такой функции полезности, нельзя назвать иррациональным, даже если время от времени оно требует отказываться от потребления экономических благ и услуг ради того, чтобы подтвердить собственную идентичность через поступки, укрепляющие сплоченность индивида со сходно мыслящими людьми. Идеологически мотивированная деятельность такого рода совершенно рациональна, и не стоит ставить клеймо иррационализма на тех, кто участвует в политических акциях, даже в массовых. Истина, как кратко выразился Сэмюель Боулз, в том, что «люди участвуют в политике и чтобы получить что-то, и чтобы быть кем-то»[101].
Признание факта идеологической приверженности позволяет не только объяснить массовое участие в политической деятельности, но и понять, почему одни проблемы вызывают более массовые и более страстные политические акции, чем другие. Многие политические вопросы явно не будоражат умы и сердца населения. Выпустит ли местная электростанция облигации со сроком погашения двадцать лет или тридцать? Следует ли законодательному собранию штата начинать свою ежегодную сессию в январе или марте? Кому поручить управление казенными лесами – министерству сельского хозяйства или министерству внутренних дел? Все это заботит немногих. Но другие вопросы, напротив, так волнуют граждан, что из-за вспышек взаимного недоверия и враждебности даже простое публичное обсуждение проходит не без проблем.
Когда предметом споров служат вопросы преимущественно экономические (оставим в стороне такие взрывоопасные, но не связанные с экономикой темы, как смертная казнь или аборты), граждане распадаются на два больших класса: один связан с сохранением существующего экономического строя (зачастую капитализм против социализма); а другой с конфликтами в сфере распределения (богатые против бедных). Два этих больших класса вопросов одинаково взывают к моральным соображениям, отличным от инструментальных. Речь заходит не о том, что лучше или хуже технически, а о проблемах добра и зла[102]. Те, кто предлагает решать эти проблемы «прагматически», обречены на провал, что доказывается поразительным примером неспособности неоклассических экономистов заполучить достаточную политическую поддержку для таких «эффективных» схем, как единовременные денежные выплаты бедным или рыночные стимулы (налоги/субсидии) в качестве инструмента борьбы с загрязнением окружающей среды[103]. Оружием неоклассической экономики бастион идеологии не разрушить.
Вопросы о сохранении экономического строя чаще всего возникают либо когда этому строю серьезно угрожают внешние агрессоры, либо когда он, по мнению масс, функционирует плохо. Большие войны (или угроза такой войны) и глубокие экономические кризисы неизбежно вызывают Великие Дебаты и соответственно идеологический раздор. Те, кто, подобно Кейнсу в 1936 г., предлагает «спасти капитализм» таким серьезным расширением полномочий и функций государства, как «обобществление инвестиций», неизбежно спровоцируют сопротивление защитников статус-кво, и не столько потому, что консерваторы сомневаются в целительной силе предлагаемых решений, сколько потому, что в их глазах столь масштабные реформы «революционны», а значит, морально предосудительны. Поскольку приверженцы соперничающих идеологий считают, что характер экономического строя определяется тем или иным решением политического вопроса, постольку они будут рассматривать его с моральной, а не с инструментальной стороны, и ринутся на борьбу, кипя политической страстью и готовые к боям на баррикадах. На кон, говорят они, поставлена «сама цивилизация» или «само будущее нашего общества».
Споры о распределении в рамках существующего экономического строя не вызывают столь эмоциональной реакции, хотя и они провоцируют горячие идеологические баталии. Когда последствия предлагаемых реформ особенно серьезны, как в спорах о «прогрессивном» подоходном налоге, дебаты выливаются в столкновения по поводу природы существующего экономического строя. (Поразительным примером является конфликт по вопросу о подоходном налоге 1890-х годов, который мы будем анализировать ниже.) Но даже в менее значимых случаях, как в спорах о налоговых лазейках, регулировании предприятий инфраструктурных отраслей или охране природных ресурсов, неизбежно всплывают идеологические разногласия, потому что разные решения этих вопросов по-разному сказываются на богатстве, благополучии и общественном статусе разных групп и потому что при этом неизбежно поднимается вопрос о честности и справедливости. Идеологии охотно берутся за решение этих проблем. С другой стороны, система взглядов и мнений, которую эти проблемы не интересуют, по определению не является идеологией. Плачевная неспособность общественных наук наметить ориентиры для «решения» проблем распределения на самом деле неизбежна.
Анализ идеологии
Будь у каждого своя собственная идеология, отличная от идеологии всех остальных людей, социальным наукам не было бы толку от идеологии как прикладной аналитической концепции. В этом случае идеологию трактовали бы так же, как экономисты традиционно трактуют вкусы потребителей: признают их чрезвычайную важность, однако ввиду того, что их нельзя ни измерить, ни наблюдать непосредственно, предполагают, что они постоянны, а потому в причинном анализе поведения потребителей ими можно пренебречь. В случае идеологии такой подход (точнее, отсутствие подхода) неприемлем. Как писал Сартори, идеология «важная переменная для объяснения конфликта, консенсуса и сплоченности… и решающая переменная в объяснении манипулирования массами и их мобилизации»[104]. Чтобы понять главные события современной политической истории, в том числе рост правительства, необходимо разработать аналитическую основу для изучения идеологии.
97
Murray Webster, Jr., Actions and Actors: Principles of Social Psychology (Cambridge, Mass.: Winthrop, 1975), pp. 377–396; Elisha Y. Babad, Max Birnbaum, and Ke
98
Tibor Scitovsky, The Joyless Economy: An Inquiry into Human Satisfaction and Consumer Dissatisfaction (New York: Oxford University Press, 1976), p. 115. См. также: Wilhelm Röpke, A Humane Economy: The Social Framework of the Free Market (Chicago: Henry Regnery, 1971), p. 91. Согласно социологу Амитаи Этциони, «индивидуумы функционируют как члены социальных групп, а это значит, что они эмоционально привязаны друг к другу, и эти связи дополняются когнитивными и нормативными узами… Чем шире масштаб организации, тем сильнее и глубже ее воздействие на своих членов» [здесь масштаб означает «число социальных областей, в которые проникла организация»]. Amitai Etzioni, „Societal Turnability: A Theoretical Treatment,“ in The Economic Consequences of Reduced Military Spending, ed., Bernard Udis (Lexington, Mass.: Lexington Books, 1972), p. 362.
99
Sherif, „Self Concept,“ p. 154; Babad, Birnbaum, and Be
100
Be
101
Samuel Bowles, „State Structures and Political Practices: A Reconsideration of the Liberal Democratic Conception of Politics and Accountability,“ in Capitalism and Democracy: Schumpeter Revisited, ed. Richard D. Coe and Charles K. Wilber (Notre Dame, Ind.: University of Notre Dame Press, 1985), p. 164. Ср.: Mancur Olson, The Rise and Decline of Nations: Economic Growth, Stagflation, and Social Rigidities (New Haven, Co
102
Robert Cameron Mitchell, „National Environmental Lobbies and the Apparent Illogic of Collective Action,“ in Collective Decision Making: Applications from Public Choice Theory, ed. Clifford S. Russell (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1979), pp. 110–111; Karl-Dieter Opp, „Economics, Sociology, and Political Protest,“ in Theoretical Models and Empirical Analyses: Contributions to the Explanation of Individual Actions and Collective Phenomena, ed. Werner Raub (Utrecht: E.S. – Publications, 1982), pp. 166–185. Опп отмечает (с. 180), что «действие в соответствии с усвоенными нормами внутренне благотворно, а отклонение от этих норм приводит к внутренней ущербности». Остается вопрос: что определяет ту степень, в какой человек позволяет моральным нормам диктовать ему участие в коллективных действиях? Проницательный анализ этого вопроса см.: Michael Hechter, „A Theory of Group Solidarity,“ in The Micro-foundations of Macrosociology, ed. Michael Hechter (Philadelphia: Temple University Press, 1983), pp. 16–57.
103
Стив Келман проинтервьюировал «вашингтонских чиновников и общественных деятелей, принимающих наиболее активное участие в формировании экологической политики, но не работающих в Управлении по охране окружающей среды» и обнаружил «в реакции респондентов идеологический раскол между либеральным и консервативным подходами». Экономисты говорят: «Используйте рынок» – и все сторонники и оппоненты включают автопилот и начинают выступать за или против «рынка», даже не пытаясь выслушать то, что экономист пытается рассказать о технической эффективности предлагаемого решения. См.: Steven Kelman, „Economists and the Environmental Muddle,“ Public Interest (Summer 1981): 107, 109, 122. См. также: Henry J. Aaron, Politics and the Professors: The Great Society in Perspective (Washington, D.C.: The Brookings Institution, 1978), esp. pp. 146 167.
104
Sartori, „Politics, Ideology, and Belief Systems,“ p. 409.