Страница 15 из 31
Но если некое коллективное благо все-таки будет создано, человек, не приложивший никаких усилий, получит ровно столько же пользы, сколько и те, кто отдал все силы для победы. Даже тот, кто вообще не участвует в политике, выигрывает от уменьшения загрязнения воздуха в своем городе, от более эффективного сдерживания внешних врагов страны, от системы социального страхования по старости и инвалидности, от перераспределения богатства в пользу группы, членом которой он является. Нерационально нести тяготы ради того, что произойдет в любом случае, независимо от твоего участия или неучастия. Для участника большой группы рациональна только одна политическая деятельность – неучастие в политике. Люди рациональные всегда будут пытаться стать «безбилетниками», чтобы получить все выгоды от коллективных действий, ничем при этом не жертвуя и ни в чем не участвуя.
Разумеется, когда «безбилетниками» попытаются стать все, никто никуда не поедет: массовой коллективной деятельности просто не будет, в том числе и той, что нужна для создания или поддержания Большого Правительства. Олсон пишет, что этот железный закон коллективного бездействия знает только два исключения. Первое относится к ситуациям, в которых с коллективным благом связаны выборочные (исключающие) стимулы, что отчасти придает ему характер частного блага. Например, врач платит взносы в Американскую медицинскую ассоциацию, а в обмен получает издаваемые ею журналы, и при этом Ассоциация использует часть собираемых средств на поддержку своей лоббистской деятельности, нацеленной на создание или поддержание коллективных благ для медиков. Второе исключение возникает в тех случаях, когда людей принуждают участвовать в предоставлении коллективного блага. Например, правительство заставляет граждан платить налоги, используемые для финансирования национальной обороны. Во всех остальных случаях, когда нет ни выборочных стимулов, ни принуждения, действует железное правило: разумный человек не участвует в массовой коллективной деятельности[89].
Единственный недостаток этого построения состоит в том, что оно противоречит реальности. Похоже, мы угодили в пропасть между неоспоримой логикой и неопровержимыми фактами. Проблема, как всегда в таких случаях, возникла из-за расплывчатости идей и ложных неявных предпосылок. Что имеет в виду теоретик общественного выбора, заявляя, что участие каждого отдельного человека в массовой политической акции «иррационально»? Не ставит ли он под сомнение неявные базовые допущения о действительных или возможных целях и средствах индивида?
Для ответа на этот вопрос нужно обратиться к тому, что экономисты называют функцией полезности. Это причинное отношение между индексом полезности U, который измеряет чувство благополучия, и всеми переменными (С1, С2…, Сn), функцией которых является этот индекс, иными словами,
U = f (С1, С2…, Сn).
А что представляют собой эти С? Экономисты обычно считают, что это товары и услуги, купленные на рынке и потребленные человеком, чью функцию полезности мы рассматриваем[90]. Это, как не устают отмечать люди, далекие от экономической теории, чрезмерно узкое понимание того, что определяет чувство благополучия нормального человека; идея homo oeconomicus – «чуть больше Скруджа, но куда меньше, чем нормальный человек» – вызывает лишь насмешки у всякого, кто знаком с искусством, литературой и историей, не говоря о психологии[91]. Экономисты возражают, что для анализа множества важных проблем эта функция полезности вполне адекватна и что, изменив ее, мы просто исказим изначальную элегантность замечательно консервативного аналитического инструмента. В этом возражении есть смысл. Но остается вопрос: достаточно ли стандартной функции полезности для анализа политической деятельности?
Экономисты начинают понимать, что ответ – «нет». По словам Амартии Сена, «чисто экономический человек – это практически социальный идиот». Сен убеждает сторонников функции полезности «разработать более продуманную конструкцию». Дуглас Норт недавно высказался в том же духе: «Индивидуальные функции полезности куда сложнее, чем простые допущения, на которые опирается неоклассическая теория. Задача социолога расширить теорию так, чтобы та предсказывала, когда люди будут действовать подобно безбилетникам, а когда – нет. Без расширенной теории мы не сможем объяснить множество вековых изменений, инициируемых и осуществляемых в результате деятельности больших групп»[92]. Это верно. Но чем заменить традиционный анализ?
Норт утверждает, что избежать аналитического тупика поможет понимание идеологии. «Ее фундаментальная задача, – заявляет он, – зарядить массы энергией, чтобы они начали вести себя противно простому, гедонистическому, индивидуалистическому подсчету издержек и выгод. Это главный пункт всех идеологий, потому что без такого поведения невозможно ни удержать существующий порядок, ни разрушить его»[93]. Это наблюдение подсказывает способ согласовать экономическую теорию с политическими фактами, но не рассеивает туман иррациональности над политической деятельностью масс, поведение которых и было причиной современного роста государства – либо напрямую, либо через последующую ратификацию органами власти.
Должны ли мы заключить, что историческая последовательность великих событий есть результат иррационального поведения, т. е. что действия, вдохновленные идеологией, и иррациональные действия – лишь разные названия одних и тех же явлений? Думаю, нет. Напротив, я полагаю, что мы можем модифицировать функцию полезности и связать ее с идеологией таким способом, который в то же время сделает ее психологически правдоподобнее и уберет тень, которую отбрасывает на массовую политическую деятельность давнее подозрение в иррациональности[94].
Вспомним, что идеологии выполняют четыре функции: познавательную, эмоциональную, программную и сплачивающую. Не будь этой четвертой функции, у нас не было бы оснований определять идеологию как основу рационального участия в массовой политике. В этом случае идеология позволяла бы нам воспринимать и истолковывать социальные явления, давать им нравственную оценку и заключать, что определенные политические позиции или движения заслуживают поддержки. Но и тогда отсутствовала бы личная заинтересованность в участии в любых политических акциях. Чтобы рационально участвовать в массовых политических акциях, следует рассчитывать на выгоду от этого участия. Сплоченность, четвертая функция идеологии, и есть та самая выгода.
Если бы функцию полезности индивида постулировали экономисты-неоклассики в привычном для них духе, сплоченность оказалась бы бесполезной – «экономический человек» заботится только о собственном потреблении экономических товаров и услуг. Но, разумеется, в реальности большинство людей ценят и другие вещи. Одним из важнейших источников чувства благополучия является представление человека о самом себе, то, что я буду называть его самовоспринимаемой идентичностью. Рассел Хардин приводит пример молодого американца, живущего в 1943 г., который «должен пойти в армию, потому что участие в войне было самым важным испытанием для его поколения мужчин. Не стоит оценивать издержки и выгоды его выбора – этот выбор слишком принципиален, чтобы заботиться об издержках и выгодах… здесь дело в том, чтобы быть мужчиной своего поколения». Имея в виду такого рода поступки, Ричард Остер и Моррис Силвер призвали экономистов и других обществоведов понять, что «уровни удовлетворенности индивидов зависят от того, в какой степени они в собственном восприятии соответствуют определенным идеальным типам (или образам)»[95]. Не обязательно, чтобы идентичность, как в примере Хардина, имела настолько абсолютный приоритет, который заведомо исключает все компромиссы с экономической стороной жизни. Для целей данного утверждения достаточно признать идентичность одной из переменных функции полезности[96].
89
Olson, Logic of Collective Action, pp. 2, 51, 60–65, 133–134; Bruno S. Frey, Modern Political Economy (Oxford: Martin Robertson, 1978), pp. 92–93, 97–98. Ср.: John Mark Hansen, „The Political Economy of Group Membership,“ American Political Science Review 79 (March 1985): esp. 93. Гэри Беккер отмечает, что «упор на проблему „безбилетника“ во многих дискуссиях об эффективности групп давления слегка чрезмерен, потому что политический успех требует не абсолютной, а относительной степени контроля над „безбилетничеством“». См. Gary Becker, „A Theory of Competition among Pressure Groups for Political Influence,“ Quarterly Journal of Economics 98 (Aug. 1983): 380. Но остается вопрос: каким образом большая группа политических активистов держит под контролем «безбилетников»? Все упоминаемые Беккером средства (с. 377) попадают в одну из двух категорий Олсона (выборочные материальные стимулы или принуждение), а потому никак или почти никак не применимы во многих случаях массовой коллективной деятельности.
90
Детально проработанную модель политического поведения, основанную на такой функции полезности, см.: Becker, „Competition among Pressure Groups,“ esp. pp. 372, 374. Превосходное обсуждение традиционной неоклассической функции полезности и доказательство ее непригодности для анализа политической деятельности см.: Howard Margolis, Selfishness, Altruism, and Rationality: A Theory of Social Choice (Chicago: University of Chicago Press, 1982), esp. pp. 6—11, 66–69. Марголис проявил тонкое понимание проблемы социального выбора, но предложенное им решение, «дарвинистская» модель, представляется неудачной.
91
G. Warren Nutter, Political Economy and Freedom: A Collection of Essays (Indianapolis: Liberty Press, 1983), p. xiii. Наттер добавляет (с. xiv), что «никакая теория социального поведения не может считаться полной, если она не учитывает страсти толпы, рвение мученика, верности дворцового охранника, ненасытности убежденного эгоиста».
92
Amartya K. Sen, „Rational Fools: A Critique of the Behavioral Foundations of Economic Theory,“ Philosophy & Public Affairs 6 (Summer 1977): 336; North, Structure and Change, p. 46. Амира Гроссбард-Шехтман (Amyra Grossbard-Shechtman) отмечает, что «экономисты, вообще говоря, понимают, что функции полезности должны включать биологические и культурные факторы, но исследование этих факторов они оставляют ученым таких дисциплин, как психология, биология или антропология. В принципе такое разделение труда может оказаться эффективным, но на практике работы с использованием действительно междисциплинарного подхода крайне редки» (из рецензии на Microeconomics and Human Behavior: Toward a New Synthesis of Economics and Psychology by David A. Alhadeff, Journal of Economic Literature 21 (June 1983): 553–554. См. также рецензию Роберта Дорфмана (Robert Dorfman)на George Stigler, The Economist as Preacher and Other Essays by (Journal of Economic Literature 22 (March 1984): 105) и James E. Alt and K. Alec Chrystal, Political Economics (Berkeley: University of California Press, 1983), p. 7).
93
North, Structure and Change, p. 53. Буквально о том же говорит Сартори, когда характеризует «идеологическую политику» как «ситуацию, в которой шкала полезности каждого агента изменена идеологической шкалой». См.: Sartori, „Politics, Ideology, and Belief Systems,“ p. 410. Сходное замечание делают Brian Barry, Sociologists, Economists, and Democracy (Chicago: University of Chicago Press, 1978), pp. 39–40; Albert O. Hirschman, Essays in Trespassing: Economics to Politics and Beyond (New York: Cambridge University Press, 1981), pp. 239–240; idem, Shifting Involvements: Private Interest and Public Action (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1982), pp. 85–90.
94
Рассел Хардин выступил против этого подхода, названого им «модифицированной теорией коллективной деятельности». Russell Hardin, Collective Action p. 14. Но после того, как в самом начале он его отмел, он признал его в превосходной главе 7 (с. 101–124), которая неизвестно зачем получила оправдывающееся название «Внерациональные мотивации» („Extrarational Motivations“). Нет разумных оснований для того, чтобы считать стремление людей к так называемым неэкономическим целям иррациональными или внерациональными. Быть рациональным значит соотносить средства и цели. Природа целей ничего не говорит нам о том, рационально ли стремление к ним. Глубокие соображения о рациональности см.: Sen, „Rational Fools,“ pp. 342–344; Jon Elster, Sour Grapes: Studies in the Subversion of Rationality (Cambridge: Cambridge University Press, 1983), esp. pp. 1—42. То, что я называю рациональностью, соответствует «узкой» рациональности Элстера. То, что Элстер называет «широкой» рациональностью, лучше бы назвать иначе.
95
Hardin, Collective Action, p. 109; Richard D. Auster and Morris Silver, The State as a Firm: Economic Forces in Political Development (Boston: Nijhoff, 1979), p. 50.
96
Джон Элстер пишет: «…мое представление о самом себе вовсе не добродетель: оно есть то, что определяет, что считать добродетелью». Он добавляет, однако, что здесь мы вступаем на «зыбкую почву, где лучше избегать притязаний на ложную точность», потому что у нас нет «адекватной понятийной схемы для работы с такими вещами». См.: Jon Elster, „Rationality, Morality and Collective Action,“ неопубликованная лекция, прочитанная под эгидой фонда George Lurcy, University of Chicago, May 1984, p. 29. Сравни его предположение, что идентичность личности может являться всего лишь «побочным продуктом» в «Sour Grapes» (с. 93, 100, 107–108). Есть любопытная аналитическая идея (Sen, „Rational Fools,“ pp. 337–341), включающая метаранжирование, т. е. ранжирование рангов предпочтений (или функций полезности), возможно, в связи с принадлежностью к определенной группе или с идеологическими убеждениями. См. также: Albert O. Hirschman, „Against Parsimony: Three Easy Ways of Complicating Some Categories of Economic Discourse,“ American Economic Review 74 (May 1984): 89–96. Хиршман (с. 92) ссылается на предложение Алессандро Пицорно, согласно которому участие человека в коллективной деятельности следует рассматривать как «вклад в личное и групповое чувство идентичности». Дополнительное обсуждение метапредпочтений (metapreferences) см.: Hirschman, Shifting Involvements, pp. 68–71.