Страница 37 из 43
Мало, мало мы читаем Данте. Нет хуже пытки – видеть страдания человека, и не иметь возможности уменьшить их. Вы пробовали на вкус свои слёзы бессилия? Они нестерпимо горче слёз какой-то там физической боли… Он, несчастный, сначала мстит за свои обиды саморазрушением, потом, глядя уже с последнего порога ужасается своему поступку, и понимает, что мстил не тем, что боль-то принёс совсем другим людям, что месть слепа и никогда не попадает туда, куда надо. И что глупость обходится так дорого.
Самое страшное – ничего уже нельзя изменить. Исправить, теперь ты знаешь, как – но – Блядь! Блядь! Блядь! – не можешь. Даже опростоволосившийся старик в постели с цветущей девушкой не чувствует себя так погано. Это называется «Танталовы муки» – в литературе, в жизни всё гораздо хуже. В смерти – всё проще и бескомпромиссней. Есть посев, готовый к жатве – есть коса у тётки в белом. А там, за косой нет ничего – ни рая, ни ада. Настолько пустота, что и тебя даже нет. Это не больно, как сон без картинок. Но боль и картинки – это признак жизни? Есть одно пугающее слово:
ПУСТОТА
Вот, это, пожалуй, и всё. А вы что думали – я психоаналитик какой? Просто опыт имею: тоже прыгал в юности. С третьего этажа… Ладно, ладно, не прыгал – упал, не сломал даже ничего себе, просто ударился больно. Тут злопыхатели и подхватят: «Ага, упал-ударился, понятно теперь, откуда такие ебанутые тексты…» О, Deus Pater! Я упал, но ударился не головой, а совсем даже наоборот – другим местом.
Ну вот, мы, наконец-то и в Аду. Здравствуйте
А теперь… Когда мы все умерли, давайте по-честному. Не надо кричать о своей боли. Аня! У тебя же, один хрен, ничего не болит.
– Ты посмотри на эту железяку!
– Это штык времен первой мировой, ничего страшного.
– Он во мне насквозь – ничего страшного?
Я сложил два пальца, средний и указательный и воткнул их ей в живот. Ну, как воткнул? Сделал вид, что втыкаю. Не помогло – не поверила, я «распорол» её пальцами от живота до горла, до того места, где у мужчины кадык.
– Разве больно?
– Я совсем ничего и не почувствовала…
– Дура! Ты не можешь чувствовать ни физически, ни морально. Идиотка, ты – труп.
– Врёшь!
– Вообще-то, я сказал бы тебе, оставь эти словечки (и понятия, что мы в них с серьёзным видом вкладывали) там, наверху. Для живых, наивных, глупых, они, может быть, и поверили бы, если услышали. Тебе-то это зачем? Ты – проклятая душа, бедная бледная тень…, и я такой же. Это просто так, чтобы тебе в вечной скорби не скучно было. И, да, в Аду я не сумею соврать, даже если очень захочу. А потому что наши мысли не скрывает даже паутина вербального общения. Я фигню сморозил? Зато заумный термин во фразу впихнул.
– Ты просто мудак.
– Если в изначальном смысле этого слова, это, как раз, не имеет здесь никакого значения.
– Здесь – где?
– Просто здесь, и всё остальное, что можно было раньше себе вообразить, теперь для нас не существует.
Бесконечный багровый закат. На небе, изнанке Земли, разбухшая, пропитавшаяся умирающей кровью вата. Мегатонны красно-чёрной, скрученной влажными клубами, зловонной дряни. Как дым из трубы. Трубы крематория. Мы – всего лишь пепел. Серый безымянный порошок. Пирокластическая масса, и много-много кальция. Того, что не был вымыт из организма при жизни спиртом. И ещё: я как был дураком, так и остался. Смерть не делает человека умней, просто слегка подретушировывает внешность. Не люблю длинные слова, я в них путаюсь, но иногда они просто навязываются.
– Так, куда же мы идём?
– Да, никуда мы не идём. И никогда уже не сможем производить со своим телом эти нелепые движения, приводящие к падению и выставляя перед собой в последний момент, предотвращая падение и тем самым перемещая себя на убийственный миг в пространстве, одну из своих нижних конечностей. Тела-то нет больше.
– Смерть на тебя нехорошо влияет.
– Ну, познакомь меня хотя бы с одним, на кого она повлияла хорошо. Хотя… недовольных я здесь ещё не встречал что-то. Ответ очевиден – мы все никакие.
Демон разрушения
Я уже и не вспомню точно, когда впервые встретился с ним лицом к лицу. Я, конечно, не узнал его. Не знал, кто он есть на самом деле. А он улыбнулся и протянул мне руку:
– Я теперь всегда буду рядом, – сказал.
Семь лет назад солнце уж слишком щедро заливало дни моей жизни. Слишком – так не могло продолжаться долго. Так не бывает. Наверное, стоило задуматься, насколько плохо всё это может кончится. Но я был опьянён счастьем. До слепоты, до полного отрешения от мира. И влюблён. Тогда Ангел вытащил меня из ямы серой зимы и увёл в бесконечное лето.
Ну да, это мне оно казалось бесконечным. Как в Раю. На самом деле, это был не Рай, откуда ему взяться на Земле? Тогда мне было всё равно. Радостно всё равно.
А что же Демон? Я думаю, он уже тогда подглядывал за мной. И вот он наносит удар за ударом. Я падаю, встаю, снова падаю.
В конце концов, он убил моего Ангела и поселился в его теле.
Он долго обманывал меня, а я вёл бой с невидимкой. С оборотнем злым, весёлым и коварным. Бой? Ой ли! Отбивался и пытался выжить. Пока ещё пытаюсь.
Но почему я? Почему ты, исчадие ада, выбрал именно меня? За какие такие сверхсмертные грехи или, напротив, незаурядную святость? Не свят я и не грешен более других, я – человек толпы, такой же, как и все…
Я понял вдруг. Демон разрушения у каждого есть свой. Просто не все говорят об этом. Не признаются даже себе, что демон этот – часть их самих.
Когда я был маленьким
Когда я был маленьким (это – правда, это было), я и представить себе не мог, что ёлка на Новый год может быть ненастоящей, не живой (и боже упаси, не думал я, что мы их убиваем!). То есть, я, конечно, подозревал о существовании искусственных ёлок, более того, встречал их в виде украшений в витринах разных магазинов, этаких манекенов-деревьев рядом с манекенами-людьми, но…
… Однажды, после спектакля…
Отец мой в молодости своей какое-то время работал техником в одном небольшом, но вполне художественном театре, а я, шпингалет, частенько ошивался за кулисами в свободное от школы время. Там было интересно, особенно зимой, когда на улице мне холодно и скучно: я не любил ни санки, ни коньки, ни лыжи, хотя родился и всё детство, и всю юность, да и всю жизнь, наверное, проживу у огромного городского парка, меня в нём, может быть, и похоронят (ни фига себе – как многа букафф в одном предложении). Вот летом – то другое дело. Но я отвлёкся.
И вот, в какой-то вечер мир Мельпомены мне открыл ту жизни грань, где фальшь, обман – её привычная и гармонично вписанная часть… И вот: Блять! Яблоки бывают восковыми!!! Это я о реквизите. Не все. Но восковые – тоже. Не помню точно материал, из которого они были сделаны, тогда их называли так. И боль – не в хрустнувших зубах, а в розовых очках, линзы которых вдруг покрылись паутиной трещин. Мне показалось, что я слишком рано повзрослел, и успокоило лишь то, что стал мудрее, вкусил (в обоих смыслах) жизненного опыта.
Вот, думал я, также и с ёлками: пластмассовые – не для домашнего праздника, лишь бутафория холодных витрин, вместе с такими же снежинками и звёздами. Недоразвитая 3D-реальность. Но не мешает никому, напротив, тщится разыграть какую-никакую радость. Наивно и в подражании своём – искренне. Театр – может быть, и не весь мир, но часть его уж точно.
Нет, даже то время, в преимуществе своём: со вполне ещё нормальными людьми и для нормальных же людей, не было идеальным. Не сказка, но и не ложь. Но, главное, то время позволяло мне верить, если я этого хочу. То Время не было Прошедшим, заканчивающимся Настоящим, оно имело Будущее. Не только в обещаниях, это Будущее реально наступало с каждым новым днём. Без обмана. И свет был виден впереди, да и не в темноте брели мы…