Страница 33 из 43
– Сейчас, ребята, я вам сбацаю! Менструатор есть?
– Чего?
– Медиатор. А я что сказал?
Русский фашизм
– Папа, папа, можно я сегодня пойду на подводную лодку?
– Нет, конечно! Зачем это тебе?
– Ну, они такие прикольные, русские…
– Дикие медведи. У них большие зубы, они тебя съедят.
– У них большие зубы…, и они улыбаются…
– Кристиан, объясни своей сестре, где опасность в этом мире и где её нет. Раз и навсегда.
– Мило, мы с тобой были в Стокгольме, помнишь? Зоопарк, мишка в клетке?
– Да, помню я всё, Кристи. Я не маленькая! Я просто хочу на лодку.
– Я тоже хочу, только папе ничего не говори.
– Дочки! Послушайте меня. Только что русские уничтожили ещё один наш город. Дети, женщины, старики сгорели под его обломками. Там не было наших солдат! Русские жгут мирные беззащитные города. Это – фашисты!
– Папа, можно я пойду сегодня вечером к фашистам?
Горький парк
Шёл я по улице. Дурацкий такой: на штанах карманов двадцать, футболка жёлтая «1С», я там не работал, брат подарил. Ушёл из КБ, совсем. Жена ушла к другу. Ну, друг – не друг – одноклассники. Лето. Июнь. Солнце…
Навстречу идёт красивая незнакомка.
– Привет, – она говорит.
– Привет.
Присели на заборчик рядом с автобусной остановкой. Нам оказалось в одну сторону. Подошёл автобус, длинный и пустой.
– Не садись. Он поворачивает.
– А ты откуда знаешь?
– Я здесь живу. Все маршруты наизусть…
– Нет, откуда знаешь, куда мне ехать?
– Не туда?.. А, может, пойдём в «не туда».
– А где это?
– В двух шагах от нас. Как Рай и Ад.
– В который из них?
– Тот, что ближе.
Мы пошли гулять в Парк Горького. На входе толпа взъярённых скинхедов. Один из них берёт меня за грудки:
– Ты видел их? Куда они пошли?
– Кто?
– Черножопый ублюдок с белой блядью.
– Нет, не видел.
Отпустили нас, они побежали дальше.
– Мы же их встретили, – говорит мне моя попутчица уже у реки.
– Кого?
– Смугленький парень с русской девушкой.
– А.… ты об этом. Но мы же не встречали «черножопых ублюдков с белыми блядями»?
– Смотри, – говорю, – они, как скелеты динозавров.
Карусели, горки…
Она ходит и не верит.
– Хочешь включу?
Здесь надо сказать:
Я сезонно подрабатывал оператором аттракционов. На ВДНХ, в Сокольниках… ну, по всей Москве, в принципе.
Лампочки зажглись, тележки заелозили.
– Нельзя, – говорит Юрка, охранник.
Как ни упрашивал, не разрешил.
Красно-Коричневое
Смерть, позволь нам быть твоей чумой
© Семейка Адамс
Это было летом 1993-го года. Шёл я через Красную площадь к метро Китай-город. Рядом с Историческим музеем. Прямо у входа в храм стоял длинный столик-лоток с печатной продукцией: книги, газеты и т.п. Пробежался я взглядом по названиям изданий, по заголовкам сплошная дерьмократическая муть. Услужливый продавец мне:
– Покупай! Всё самое свежее.
Верно говорит бородач. Чего бы почитать в метро? Спрашиваю:
– А есть что-нибудь патриотическое?
Лоточник на минуту задумался, словно впервые разглядывая свой «жёлто-голубой» товар:
– Нет… «Патриотического» (кавычки отчетливо звучали в тоне его ответа) ничего нет.
Я отворачиваюсь от него, начинаю уходить. И тут же слышу радостный окрик:
– Эй, парень, погоди. Вот, специально для тебя, Гитлер есть!
Он не выдержал брезгливый укор в моём тяжёлом взоре. Смутился, стал перекладывать свои книжки с места на место…
А вот, что я сочинил чуть позже. Точно никто не знал, чем закончится противостояние Верховного Совета с могучей ельцинской бандой. В кровавую развязку никто из наших не верил. Но готовились: московский воздух уже слегка отдавал мертвечинкой.
Осень. Скоро мой День рождения
Осень. Красно-жёлтые взрывы уже впереди.
Осень выдрала сердце из моей груди.
Дождь соберу в ладони, сохраню до весны.
Посмотри мне в глаза, прочитай мои сны.
Отпылала, отпела развратница Лето.
Ты устала гулять, ты вернулась, но не будем об этом.
Заходи, друг Сентябрь, да тащи за собой прихлебателей в дом.
Нынче праздник у нас, я угощаю кровью своей и вином.
Только Осень смотрит сочувственно и чуть свысока.
Брось ты это, дождливая, не жалей меня, дурака.
Коли камень на сердце – так, знать, место пустое не по душе.
Я всё думал: «ещё», а вдруг оказалось «уже».
Ты считай мне года, Осень-кукушка, ну, сколько ещё?
Всё, что было – то было. Только, кажется, было не всё…
Я скрипичным ключом вскрою душу, как дверь, ты закроешь за мной.
Пожелай мне холодного сна до встречи с тобой.
19 СЕНТ 1993
И. Иванов
Движение внутрь
Привет, Кизи!
Где я здесь, а где Вулф? На всех: Электропрохладительный кислотный тест.
Извините, я тут вмешался бесцеремонно в классику и включил механический шейкер. Фанаты «Теста…» не обижайтесь. Это даже не пастиш. Это такой прикольный трип. Ну, вы же берёте с собой попутчиков?
Если получилось плохо, застрелите меня из шприца.
Мы начинаем движение внутрь себя, чтобы дать возможность Космосу вдохнуть нас. Волшебный психоделический экспресс несётся с сумасшедшей скоростью, окружённый бешеной пульсацией сменяющих одна другую фантастических картин. Нервная динамика абстрактных геометрических цветовых построений и пятен уступала место разноцветным вращающимся фонтанам и вспыхивающим фейерверкам.
Неземные дворцы вливались в нефы соборов; в причудливых изгибах сюрреалистичной архитектуры вырастали огромные пирамиды, пронзённые длинными шеями золотых драконов, их мощные челюсти клацали, роняя крупные искры в распростёртую водную гладь, и зелёная синь с шипением поглощала их. Мы слышали звук каждого цвета, мы видели формы и движение музыки, вихреобразные запахи и спиральные вкусы выстраивались в решётчатые поверхности. Всё это длилось столетия и, в то же время, не продолжилось и одного мига. Потому, что время перестало существовать, Оно перестало БЫТЬ, даже не начавшись. Но время не определяет пространство, как и пространство не определяет время. Потому, что они равнозначны. Потому, что они – одно и то же по своей сути, но никак по-другому не взаимосвязаны. Трансцендентны, вот.
Энн заглядывает в мои глаза всеохватным взглядом и, хотя я не произношу ни слова, взгляд её полон кислотного взаимопонимания: наши мозги – это единый мозг, мы проникли друг в друга, мы слились, вот мы с тобой и поболтаем, ты и я, и говорит:
– Ну да, ну да, ты и вправду думаешь об этом, я знаю, что ты думаешь. А ты знаешь, что думаю по этому поводу я. Точно, – будто и впрямь только что прочла мои мысли и поняла, что в башке у меня – ничего, кроме нелепейшего на свете дерьма, которое она сама же туда и засунула. Круг замкнулся.
Я уже различаю в волосах у неё, вместо сапфиров и изумрудов, светящиеся в сумерках древесные гнилушки, которые при свете превратятся в заплесневелую рассыпающуюся труху. Но – какая разница? Это не важно. Это – её Вещь. Вещь – сама в себе. А все Вещи постоянно изменяются, перетекают из одного состояния в другое. Люди и Вещи – равнозначны.
Я не проронил ни слова, ни одного чертовского звука не брякнул. Даже если и захотел, то не смог бы: язык мой, мускульный гидростат, начал вдруг неукротимо удлиняться. А внешне это было незаметно. Потому, что рос он не наружу, а внутрь, через горло в желудок и дальше, не позволяя говорить, но совсем не больно, не перекрывая дыхания, необычно только и неожиданно… и фиг с ним. Это просто – моя Вещь.