Страница 32 из 43
– Я дал вам волю…
Но тот, кто дает свободу рабу своему, признает себя побежденным. Мы вправе и в силах взять больше, чем имеем.
Господь не отвернулся, на этот раз Он даже не пожал плечами. Разве можно переспорить Бога? Свобода, данная Им, оказалась ценнее Его самого.
Романтика, когда уходят
Ночью улицы становятся длиннее, чем днем. Свобода и одиночество.
Лишь шаги по влажному тротуару сквозь мелодию спящего города. Ноктюрн – музыка ночных настроений. Сеть прозрачных и ничего не значащих границ.
Но Она уходила. Женственность, желание и наивность. Шаг за шагом по жизни, от первого порока к последнему. От первородного греха – к не искупаемому, смертному. Шаг за шагом – и гордость, покорность, недосягаемость и доступность. Божественная бледность вовне, непроглядная темнота внутри.
Не пустота, Тайна. Я, я молил:
– Остановись же!..
В пространстве и, если можешь, во времени… Руки, белые, тонкие: уверенность и нежность. Изящество и точность в каждом движении. Но холод, холод в прикосновениях. Стихи и эмпирические поцелуи, как классика, вечные и мёртвые. Вера, Надежда, Любовь – в Её ли руках?
– Да стой же, тебе говорю!
Она всё же остановилась. Серый осенний плащ негодующе взмахнул крыльями, как потревоженная птица.
– Ну, – полуоборот, пустая, знаешь, пустая, не ко мне, даже не к кому-то ещё, просто так – ко всему миру улыбка. Холод на улице или холод в тебе? Ты – осязаемая оболочка призрака той женщины, которую я знал столько лет.
– Куда ты теперь?
Небесное электричество в глазах, притягивающее, пугающее. Красивое и загадочное, как Северное сияние. Вечное ожидание вопросов, но даже не обещающее ни единого ответа.
Она выше меня, по земному, физически выше. Наверное, и от этого тоже Ей всегда легко быть со мной высокомерной.
– Пьеро… А ты знаешь, что такое дистимия? Это расстройство настроения, резкие переходы от эйфории к депрессии. Как и любое другое расстройство организма, она может быть лёгкой, поверхностной, или безнадёжно глубокой. Так вот, ты не просто болен, ты опасен для окружающих. В твоем случае психический недуг перетекает в соматический и распространяется на других людей…
– Могла бы просто назвать меня идиотом.
– Да нет, идиотизм – болезнь не заразная. По крайней мере, до сих пор прецедентов не было.
Милый мой самоотверженный врач, лекарь души, патологоанатом.
– Так всё же, куда ты?
– Холодно, – сказала она и скрестила на груди руки. И ещё:
– Ты, может быть, знаешь, когда выпадет снег?
– Снег?
– Ну да, замороженный дождь.
– Зимой. Тебе-то зачем?
– В том-то и дело, Пьеро: ни мне, ни тебе, ни кому-то еще. Просто – снег.
– Бог с ним… Я хочу, чтобы ты не уходила. Не так… Я не хочу, чтобы ты уходила.
– А я и не ухожу. Все это время – дни, недели, годы, секунды – меня просто не было. Не было с тобой.
– Но ты…
– «Ты» – всего лишь местоимение, вместо имени. И это всё, что было у тебя и всё, что осталось. Ты меня (тоже местоимение), меня по-настоящему, вполне, законченно, личность, индивидуум, хотя бы особь (не в худшем смысле этого слова) никогда не знал. Понимаешь, я не хочу быть какой-то составляющей твоей жизни, вообще чьей-либо жизни, частью, аксессуаром…
– Ты с ума сошла!
– Ой ли? Мне кажется, только сейчас я очнулась. Я жгла себя изнутри, я была готова на все снаружи. На жизнь, на смерть, менять их местами, смешивать друг с другом и смеяться над результатом. Идти на ДА, или идти на НЕТ. Не думать о будущем и не помнить о прошлом… Многое другое, многое… Только всё это называется просто и незамысловато – Глупость. Без комментариев, без купюр.
Она коснулась моей щеки – нежные холодные пальцы.
– Прощай. Навсегда…
Опустить над городом флаг
Мне снилась армия Северной Кореи…
Едва японские десантные катера подошли к берегам полуострова полусвободы, из земли, из камней вырос железный кордон автоматчиков в нашей белёсой «афганской» форме.
Заработали пулемёты с моря, подкосились первые ряды защитников. Но: ни звука из их уст. Только сухой свинцовый стрекот, и кроваво чавкающие разрывы гимнастёрок – ярко и контрастно. Был дан ответный огонь: комариные 5.45 в бронированные шкуры левиафанов. Не безрезультатно: десант затаился в трюмах и забыл, что он десант. Солдаты Солнца падали, сражённые, но не прятались за камнями. И в эти минуты полусвобода становилась Свободой.
У меня на нагрудном кармане, где сердце, тоже расцвёл неправдоподобно алый, первый в этой весне гибискус.
Она убьёт Путина
Человек – существо земное. Хуже всего себя чувствует в подвешенном состоянии. Даже лежать под землёй проще – по крайней мере – стабильность. Человек больше всего боится непонятного. Не страшного, нет, с этим можно бороться – непонятного, бороться с которым – неизвестно как.
А это, между прочим, Сессиль. Та самая ебанутая француженка. Отсидела на Родине 6 месяцев за терроризм, бежала с группой алжирских головорезов. И теперь скрывается от всего мира. Но не боится никого, даже себя, своей совести, с восхищением смотрится в зеркало каждое утро. Уважает себя и заставляет уважать себя других. А за то, что просто человек. И Человек с большой буквы.
– А хочешь я убью Путина?
– Хочу, – быстро ответил я. Но, подумав, переспросил:
– Зачем?
В чём смысл отрезать нитки у марионетки? Втыкать иголки в картонную маску?
– Ты плохо знаешь Вуду, мальчик. Да, ты не ощущаешь сакральность. Ты плоский. Spirituellement plat.
Она меня, сорокалетнего мужика, пизда смазливая, называет мальчиком. Впрочем, мы почти ровесники.
– Ты убиваешь…
– Да. А ты по утрам смываешь мои кровавые следы со своих плеч.
– А Путин…
– Что Путин? Такая же пляжная обезьяна на цепочке, как Саркози, например. Немного более капризная… Самовлюблённая – вот слово вспомнила.
– Я поняла одну офигенную вещь. Убить в этом мире легко любого, запросто. Только не все знают об этом, не все знают, как. Остаётся единственный вопрос: кого?
– И зачем…
– Не болтай глупости! – Бросила крик мне в лицо. – Это l'expression absurde… как это по-русски? Мудацкое слово! Убей его из своего языка.
Ну, это её речевой оборот без моей редакции.
Действительно, зачем оно нужно это «зачем»?
Оговорочка по Фрейду
Во времена былые, в 90-х прошлого века, играли с парнями из «Душа и Тело» на базе МАСТа. Было там и другого народу полно. Например, Вася Счастливцев со своей знаменитой в узких кругах «Не хочу пить димедрол, дайте только рок-н-ролл». И непонятные ни в словах, ни в мелодиях металлисты. И ещё кто-то… А нас, «ДиТ», почему-то, коллеги называли панками.
Друзья, кто слышал мои песни, чего там панковского? А ведь львиную долю материала и для «ДиТа» тогда сочинял я. Примитив-рок и Панк-рок – это не одно и то же. Но сейчас не об этом.
Был там ещё такой виолончелист Костя Клюев. Худенький в очках. Классический. Тёрся постоянно среди нас со своей виолончелью. Не, в натуре. Старенький добротный инструмент. Не Страдивари, конечно, но звучал весьма неплохо. Даже я на нём скрипеть немного научился.
А дело в том, что Костя, хоть и надоедал всем своим бесконечным гундением, но поиграть с кем-нибудь серьёзно наотрез отказывался. Вот и жил, как Призрак Оперы в актовом зале МАСТа. Он по ночам, наверно, исполнял свои бредовые ноктюрны.
И как-то раз… Как-то раз подходит Костя ко мне какой-то не такой. Я пригляделся – пьяный. Ну, ни фига себе! Костя Клюев – пьяный!
– Понимаешь, – говорит, – мне баба не дала.
– Ну и что? Дать тебе шнур от микрофона?
– Нет. – серьёзно так, – дай на гитаре слабАю что-нибудь.
А сцена, как раз, наша была. Не жалко. Всё-таки – музыкант, со струнами получше всех нас обращаться умеет. Взял он гитару, поёрзал на стуле: