Страница 20 из 43
Николас Клюващев – достопримечательный и достоверный персонаж правдоподобной мещанской Московии. Стяжал себе сомнительную славу тем, что от природы был безрод и безбород.
В лето 1725-го весьма безуспешно на Москве-реке рыбьим промыслом занимался, по результатам коего и принялся за написание Мокрых путевых заметок.
Внук его, Антон Пирамидкин собрал и упорядочил труды деда, из чего вышло
Ветхая и беспристрастная общеевропейская история
Вступительная страница
Заселение Европы русиатами
Сначала средневековая демократическая Европа жила свободно и счастливо. А потом пришло татаро-славянское Иго. Русские вАрвары и варвАры сожгли Рим, наглухо заколотили Константинополь и распространили по всему материку красную бубонную чуму.
Вместе с тем, орды трудовых мигрантов из Средней Руси познакомили просвещённых европейцев с balalayka, banya и samogon, что, само по себе, и неплохо, но вкривь изменило привычный уклад жизни галлов, германцев и прочих поляков.
Некогда цветущие и благоухающие города стали заполняться отбросами, погрязли в грязи, помои выплёскивались прямо из окон на головы прохожих, а те, в свою очередь, не стесняясь, справляли нужду в фонтаны на площадях, чему есть архитектурные подтверждения.
Сама небоустремлённая готическая архитектура выродилась в пигмейские барокко и постмодерн. Деревянные языческие идолы заняли место величественных стоунхеджей и колоссов родосских. Вера была поколеблена. И лишь Святая Инквизиция встала на неравную борьбу с восточной ересью.
Огнём и мечом, крестом и гильотиной очищалась измученная Европа. Всё не впрок! Великие полководцы, гениальные императоры и железные канцлеры захлёбывались в красно-жёлтой заразе, самовоспроизводящейся, подобно крысам и тараканам.
*****
Ох-ох-ох! Плохо у меня с животом. Ну, что такое – сало? Сало – это свиной жир, засоленный и слегка подмороженный (опционально). Не плох в кулинарии и под яйцами на сковородке холостяка. А русские его жрут в чистом виде, как холодную закуску, как закуску под vodka. Жрут с плохо побритой шкуркой (аналог цивилизованной жвачки), жрут с картошкой и просто так, даже с ЧЁРНЫМ хлебом. Тяжёлый продукт, давящий своим присутствием и в душе, и в желудке.
При чём тут История? А История Свиньи и Свинства ничуть не беднее Истории Человечества. Попалась тут в руки книжка замусоленная, Библия («книжка» – так и переводится). Там некий Иисус трансплантацией душ из ёкнутых холопов в проходящих мимо свиней занимался. Что они (свиньи и холопы) в кошерном Израиле делали автор скромно умалчивает. И надо же, получилось! Ёкнутыми стали свиньи, и в воду с обрыва – плюх. А что холопы? Холопы Иисуса распяли.
Вы спросите: почему именно – сало и русские? А потому, что хохлы – это они же.
*****
Вокзал. Перрон. Отходящий поезд. Император щурится из-под куцего козырька фуражки.
Доктор в круглых очёчках, с пухлым саквояжем в руке и фамилией Чехов в паспорте огрызается на пассажирку с картиной, корзиной, картонкой…
– Что это Вы, дамочка, собачкой своей кусаетесь? Я же ничего плохого Вам не сделал. Просто подошёл, ничего не успел сделать…
– А вы, гражданин, не лезьте, куда вас не спрашивают. Вы электричку ждёте? Ишь ты, плацкарта дальнего следования. Вот и поездуй себе с богом, будьте любезны.
Володя освободил свою бритую голову от проводов с ушными затычками, сквозь папиросу выдохнул мне в лицо:
– А песни твои – говно.
– Я знаю. Они – для копрофагов.
Хотел было о стихах его что-нибудь добавить, но глядя на большие маяковские кулаки, воздержался. Мы всегда как-то смешно выходили из бара – такой большой и такой маленький, и по дороге к привокзальному буфету подбирали неуклюжие рифмы из каждой канавы.
У Володи был Неразменный трёшник. Три рубля, которые всегда возвращались к владельцу. Вдруг:
– Лиля! Лиля, милая, наконец-то! – Володя стал счастлив. Счастье – это такое уёбищное состояние, когда мозг не то, чтобы выносит, а конкретно консервирует на одном тупо избранном объекте. Как у попов, например.
Лиля припорхала, не касаясь ногами земли, худенькая и прозрачная. Прозрачная, брик! – я даже видел револьвер в её сердце. Они поцеловались. В смысле: Ли с Вовкой.
– Россия в огне – это потрясающе! – англицкий журналист, Герберт Уэллс, фонтанировал соплями – Огне страсти.
Бла-бла-бла, как будто Россия без огня бывает. На этом перроне весь цвет Всемирной литературы собрался, что ли? Вон, на Николашку и внимания никто не обращает.
Хотя… я понимаю, что, когда обратят внимание, это для него может закончится плохо.
– Кстати, мужчина в клетчатом костюме, начирикайте (twitter.com) что-нибудь о десяти днях, которые, бля буду, потрясут мир. Это Я дал ему ссылку.
Мы прощались скупо, по-мужски, без слёз и курицы на дорожку, Лиля заламывала руки (ОМОНа тогда не было, было ЧК) всё было весенне.
– Встретимся после выстрела в доме № 3 по Лубянскому проезду, кв. № 12.
– Когда, точнее?
– 14 апреля 1930 года в 10.15 утра.
О Смерти и Любви
– Какого хуя, Оля? Я спрашиваю: какого…
– Подожди, дай отдышаться. Чего ты мельтешишь? Какого, да какого – они все одинаковые. Дай лучше зажигалку.
– Ты убила его!
– Он ко мне приставал, домогался.
– Он охранником был в магазине. Пытался отобрать у тебя вещи, которые ты спиздила.
– Ага, Робин Гуд хренов. «Грабь награбленное».
– Оля, ты можешь быть серьёзной?
– Нет, Игорь, ну что ты опять эту заунывную песнь завёл? Пираты Карибского моря, Анжелика маркиза ангелов…
– Тебе денег что ли не хватает?
– Ну, денег у нас пока что… есть. Любви мне не хватает.
– Что?
– Любви. Ни одна тварь, которая меня не знает, меня не любит. Ни одна тварь, которая меня знает, меня не любит тем более (ты – не в счёт). Не к кому мне подойти, положить голову на плечо, оросить слезами его Versace. Ни у кого для меня не находится той жилетки, в которую можно от души просморкаться, когда совсем уж хуёво.
– А убивать-то зачем?
– Убивать? Так и меня скоро убьют. Вон, слышишь? Менты уже поехали. Смерть, мой друг, это такая простая штука, вокруг которой навертели кучу шеюсворачиваемых условностей. Смерть, смерть, смерть… Жизнь, жизнь, жизнь… Загробная жизнь бла-бла-бла. Самые мерзкие, лживые, лицемерные убийцы – это священники. «Мы тебя убьём, но всё будет хорошо, ты отправишься к Богу». Там лучшая жизнь. Да дерьмо это собачье! Нет жизни лучше или худше. Тьфу ты ёб! хуже. Вот она, здесь и сейчас. С монеткой за щекой или с кровью на пальцах. Ты вообще когда-нибудь задумывался: а что такое смерть? Там, за ней – Ад, Рай, Валгалла? Фигушки. Это всё книжки. Трусливых, трясущихся над своей удобно пристроенной жизнёнкой авторов. Смерть – это математический конец. Даже не ноль, где можно уйти в минус. Абсолютный ноль. Но это уже по Кельвину, не будем углубляться в физику. Эзотерически смерть – «покидание души непригодного для дальнейшего обитания бренного тела». Игорь! Это звучит также, как покидание язычка пламени спички, от которой ты прикурил и дунул на неё. Никакая энергия не существует сама по себе. Для неё необходимы две основополагающих: источник энергии и потребитель энергии. И куча производных от них, конечно. На этом, блядь, ещё Ломоносов вагон екатерининской бумаги извёл.
Там, за чертой, нет ничего. Понимаешь, вообще ничего. Это как сон без сновидений. Он лишает тебя сомнительных радостей бодрствования, но также страданий, тоски и печали. Всё по-честному – либо свет, либо тьма, либо белое, либо чёрное. Ты уже не проснёшься никогда и не о чем беспокоиться. Некому беспокоиться. Смерть – это вечный покой. Не его ли мы ищем в своих загнанных затюканных жизнях? Смерть – это такая невозвратная офигенно жирная точка, на которую не у всех хватает духу. У трусов хватает духу поставить эту точку в жизни другого. По этой логике – я трус. У меня там не просто точки, многоточия на многих страницах. Но ты разве не заметил, что я сама себе уже давно намазала лоб зелёнкой? Я не боюсь умереть. Боли боюсь, как и любое рефлексирующее существо. Конечно же мне бывает больно, конечно же, я отдергиваю руку от горячего чайника. Как нормальный здоровый человек, время от времени я хочу есть, пить, секса. Это естественно, это Природой (Богом, привет, православные) заложено. Но стоит ли ради только этого жить?