Волчье лезвие

– …Вечером он пришёл ко мне, сел рядом, взял за руку и не отпускал. И ночь была тихая-тихая: волки ушли, а он остался со мной… и долго был рядом… до сего времени. Знаю, его смерть необходима, но можно ли было избежать хоть одной из этих? – она обвела рукой около сотни деревянных птиц, что взлетали во всех направлениях среди угрюмого полумрака под вековыми дубами.

***

На третий день с рассветом начался таг.

Солнце приближалось к зениту. Дозорный раз за разом поглядывал на западную стену. Предполуденные лучи разогревали ему плечи и спину, так же, как и что происходит на таге – его любопытство.

По дороге от тёмной стены лесов, за которыми высились горы с белыми вершинами, приближались два всадника.

Когда Ирм с Бёрном въехали в крепость, дозорный уговорил Ирма подняться, чтобы поболтать о походе. И вот, почёсывая бороду, растрёпанную ветром, он дивился причудам Лесной Девы.

Ирм рассказал ему, как в полумиле от стоянки гепидов нашли скот; как к концу дня отряд встретил Хагана и Бёрна, которые задержали ранее пленённых крестьян: они возвращались назад в деревню. Крестьяне поведали о том, что Лесная Дева с братьями увели их из лагеря, опоив дурманом гепидов.

…Дозорный обернулся на скрип пустой повозки, покидавшей крепость; у конюшни фыркали лошади. Марпий снимал с них сбрую, и они прядали ушами и мотали хвостами. Ирм уже прошёл мимо пустой площади. Все отправились на таг. В остальном крепость жила как в обычные дни: въезжали-выезжали повозки, дымили кухня и кузница, сновали туда-сюда слуги.

Западные ворота остались у Ирма за спиной, и он ступил к подножию пригорка с поляной для тага. Вокруг неё уже расселись зеваки. Справа от тропы к валунам, на которых сидели вожди фаров, на траве, устроился Лег и в задумчивости ерошил волосы.

На пути к нему Ирм обошёл двух альдиев – парня и молодую женщину. За ними присматривал лангобард с копьём. «Прелюбодейка», – вспомнил Ирм, что говорили ему о таге дозорные, но затем его мысли вернулись к прошедшим дням, когда вместе с Бёрном вёз Пию и её брата обратно в деревню.

Тогда Пиа сидела на лошади, позади него. Иногда она обнимала его торс, прижималась уже недетской грудью. И щекой. Ирм сдерживал скакуна, потому как его лёгкие жадными глотками вбирали благоухание ячменя и цветочных полян, теснили сердце к рёбрам, и оно скакало резвым жеребёнком.

– Пусти коня быстрей, – говорил ему Бёрн резким голосом, – тут пути на полдня, а время уже к ночи.

– Никуда не сбежит твоя невеста, – отбрыкивался Ирм. – Успеем.

Но Бёрн так и бурчал о её прелестях всю дорогу до деревни Пии, а затем и до Турина.

…Ирм не заметил, как преодолел около пятидесяти шагов, что отделяли его от Лега; как не слышал, что говорили вожди, выходя в центр круга, а потому вопрос Лега: «Как Пиа?» – сбил с толку так, что пока не сел на траву – молчал.

– Где Бёрн? – спросил Лег, пристально вглядываясь в лицо Ирма.

– Она на месте. К невесте пошёл, – повернулся Ирм к Легу.

Губы Лега дёрнула усмешка:

– Твой отец не разрешит тебе на римлянке жениться, а в наложницы не возьмешь. Сам знаешь, рабов не берём… Только если на войне, – сорвал он стебелёк, стал мять в руках и опять взглянул на Ирма.

– …мост в том месте позволит нашим альдиям и римлянам быстрее возить продукты в Турин и Папию, – громогласный голос убеждал собравшихся вождей.

В говорившем Ирм узнал Граусо. Тот поднялся с валуна, левая ладонь обхватила кожаный пояс с золотыми украшениями, а правая рука рубила тёплый воздух. Пот пропитал расшитую льняную тунику без рукавов и вылепил причудливые складки на спине.

– С чего взял, что хочу жениться? – сорвал Ирм сразу несколько стеблей, но тут же разорвал на мелкие куски и выкинул.

– Пропади моя борода, да у тебя глаза пьяные, словно полынного вина перебрал. Лучше среди наших найди.

– Мои альдии подъезжают на повозках с другой стороны и реку не переходят, – парировал другой вождь, с не менее вычурным поясом и потными складками на груди.

– Разберусь без тебя, – и ещё несколько стеблей разлетелись на мелкие кусочки. – Что тут? Опять мост? О нём спорили, ещё когда только сошёл снег.

Агилульф встал с валуна, его пальцы стиснули посеребрённый пояс:

– Решим так: кто переходит реку, пусть пришлют по плотнику, а кто нет – по челядинцу.

Вожди одобрительно загудели, закивали.

«С мостом решили. Хорошо. Будет ещё ближе до её деревни», – скакнуло сердце Ирма.

Агилульф говорил с Мунихом, но слова не долетали до Ирма. Он лишь видел, как Агилульф разводил руки в стороны – так и обнял бы гастальда, будь тот не так широк в талии. Щёки Муниха краснели и краснели, и стали как наливное яблоко на дереве. Наконец он кивнул и поднялся:

– Таг должен определить наказание для Рогарита, епископа Турина. Выслушаем его брата.

Вожди запустили пальцы в бороды, переглядываясь. Раздались голоса:

– Таг должен выслушать виновного.

– Где он? Пусть явится.

Муних сел на место, кивком головы и ленивым взмахом рукой пригласил Агилульфа.

Пять шагов приблизили Агилульфа к середине круга.

– Прошу простить моего брата, он раскаялся в своём проступке. Он так мучился от осознания вины, что перелечил душу вином, а потому не может мыслить разумно. Я запер его в темнице. Но прежде он сказал, что согласен уплатить фельгельд в королевскую казну: двести золотых монет.

– Надо, чтобы он сам признал на таге вину, – прозвучал хриплый голос Граусо.

– Если кто желает, может поговорить с ним в темнице, – отрезал Агилульф, когда вернулся на место.

– Давай последних, – крикнул Муних в сторону тропы.

Подталкиваемые тупым концом копья, парень с молодая женщина в тёмно-серых коротких туниках без поясов покорно проследовали в центр круга, где они встали на колени лицом к гастальду.

– Говори, – ткнул Муних в парня.

– Я… я застал жену с соседом, – залепетал молодой альдий, – они… они… и я убил его, а её… прошу осудить по cadarfada16.

– Всё верно говорит твой муж? – упёр Муних кулаки в бёдра.

Молодая женщина, казалось, уже умерла – так она скрючилась в спине, а руки свисали вялой листвой.

– Да, – выдавила она с кивком.

– За убийство заплатишь казне десять золотых, а ещё десять родичам убитого. Её утопят в тихой запруде, не позднее, чем завтра, – озвучил Муних приговор.

Над поляной воцарилось безмолвное единодушие.

Пока Муних вершил суд над альдиями, Агилульф зевал. После разговора с Гизой уже вторую ночь ему снилось, как Ольф клял дрянное пиво. Он просыпался в сумраке спальни, куда прохладный ветерок заносил сквозь оконный проём лунные блики и бросал их на стены. Ладонь нащупывала упругости служанки. Она с проворством ласки выскакивала из сна, чтобы похоронить его дурное видение в почтительных ласках.

…«Cadarfada требует смерти – как можно избежать её на войне, если даже таг неумолим? Но если…» – поднялся Агилульф и приблизился к осуждённым:

– Почему сам не убил жену? Ещё десять золотых фельгельда за второго убитого, и всё. Не пришлось бы её топить.

Парень поднял голову, глаза расширились, ладони стискивали друг друга до белых суставов:

– Я… я не смог, – пал он ниц, и рыдание разлетелось по поляне.

– Не смог или слишком дорого для тебя?

Агилульф остановился напротив молодой женщины:

– Сколько живёте? Дети?

– Две зимы. Нет, – помотала она головой с чёрными прядями.

– Вижу, ты и семя закинуть жене не можешь, – встал Агилульф за их спинами. – Пусть он сам убьёт ее…

Да, верно! Так и надо, – заговорили вожди, – … когда выплатит пятьдесят золотых в королевскую казну и столько же герцогу.

Тучный Граусо вскочил с места:

– За прелюбодеяние полагается немедленная смерть. Так требует cadarfada.

– Её смерть неизбежна, но не раньше, чем муж заплатит за неё, – ответил Агилульф.

– Сто золотых за всю жизнь не заработает, – выкрикнул один из вождей.

16

Обычай