Повелитель майя

– Набатун-Сеель, – повторил, обращаясь к Гонсало, Эронимо, прежде чем они уснули. – Так, должно быть, зовут вождя того селения, из которого мы убежали.

– Да. Думаю, что так оно и есть. И местный вождь с ним, похоже, не дружит. Судя по всему, нам наконец-то повезло.

На следующее утро три женщины-майя принесли испанцам горячую жидкую кашу. На этот раз она была сладковатой.

– Укеха… укеха, – сказала, улыбаясь, одна из туземок, накладывая жиденькую кукурузную кашу в миску Риты.

Туземки жестами показали Эсмеральде и Рите, чтобы те быстро ели и следовали за ними. Уходя, испанки бросили взгляд на Гонсало, но тот в ответ лишь пожал плечами.

Чуть позже явились два индейца – молодой мужчина и морщинистый старик. Они жестами велели Гонсало выйти вперед и присесть на землю. Когда он это сделал, туземцы заставили его встать. Тот, который был повыше ростом, произнес какое-то слово, а его товарищ, присев на корточки, наглядно продемонстрировал, каким образом Гонсало должен присесть перед ними. Солдат, стоявший с опущенными руками, засомневался. На его лице появился вызов. Схватив Гонсало за руки, индейцы заставили его присесть именно так, как им хотелось.

Морщинистый индеец, встав перед ним, вытащил нож с иссиня-черным, похожим на стекло лезвием длиной около четырех дюймов. Испанцы уже видели такие ножи, когда были в плену. Старик схватил несколько прядей волос Гонсало и, переглянувшись с молодым индейцем, отрезал их почти у самых корней. Испанец старался сохранять невозмутимость. Едва заметное выражение страха и негодования на его лице сменилось отрешенным взглядом, когда он понял смысл происходящего. Гонсало вспомнились двое мужчин с обритыми головами, которых он видел на берегу моря, а также презрение, с которым разговаривал с ними предводитель воинов, приказывая дать воды потерпевшим кораблекрушение… Закончив с Гонсало, индейцы принялись за остальных.

Старик дал Эронимо и Дионисио плетеные корзины и куда-то увел. Второй индеец повел остальных испанцев на площадь, откуда они направились в лес следом за двенадцатью местными жителями.

Гонсало, Рамиро, Алонсо и Пабло, идя по лесу, то и дело переглядывались.

– Ну вот, – нахмурился Пабло, – смотрите, куда мы попали. Не похоже, что мы тут почетные гости.

– Угомонись! – бросил Рамиро, взглянув на старого моряка.

Возможно, он сказал это слишком громко. Или же сопровождавшие испанцев индейцы не услышали реплику Пабло и уловили единственное слово, которое произнес Рамиро. Как бы то ни было, туземцы с силой ткнули боцмана сзади в ребра острой палкой. Он упал. Послышались крики. Лицо Рамиро покраснело от гнева. Поднимаясь с земли, он машинально оттолкнул направленную на него острую палку, однако ему тут же ткнули ею в спину. Тихо застонав, Рамиро снова зашагал по тропе вместе с остальными.

Испанцы и их сопровождающие пришли на поляну, которая была выжжена до черноты – должно быть, когда-то здесь стояло селение, сгоревшее во время войны. Земля была покрыта пеплом и полусгоревшими стволами. Кое-где виднелись одиноко стоявшие деревья – с обугленной корой и без листьев. Веток у них почти не было – лишь несколько искривленных сучьев чернели на фоне светлого тропического неба. Над землей колыхались облачка и завитки дыма. Эта странная поляна – символ опустошения – резко контрастировала с окружавшими ее зелеными джунглями.

Вскоре индейцы заставили испанцев приступить к работе: те должны были с помощью веревок растащить недогоревший подлесок. Туземцы оставили наиболее тяжелые стволы, очистив их от сучьев, и поручили Гонсало и его товарищам убрать с поляны остальное – все, что только можно было утащить. Пленники проработали несколько часов, но им удалось убрать лишь незначительную часть камней и обгоревших деревьев. Работавшие рядом с испанцами индейцы собирали даже самые маленькие веточки и камешки, пока крохотный участок почерневшей земли не был очищен полностью.

Они трудились все вместе, до тех пор пока во второй половине дня на поляну не пришли женщины. Они принесли несколько высоких сосудов с водой и передали их мужчинам. Эсмеральда помогала раздавать кукурузные клецки, смешанные с тестообразной кашей; все это было завернуто в листья, не дававшие еде засохнуть. Работая, испанка все время смотрела вниз, поскольку уже заметила: женщины-майя говорили лишь тогда, когда к ним обращались мужчины, и даже в этом случае их реплики были очень короткими. Эсмеральда изо всех сил старалась, чтобы этот день прошел благополучно – день, который начался с приготовления горячей пищи и долгой ходьбы через лес с тяжелой корзиной, наполненной едой. Когда женщина передавала клецки Гонсало, они обменялись взглядами, исполненными тревоги и в то же время решимости.

Один из индейцев приказал женщинам, принесшим сосуды с водой, подойти к мужчинам и напоить их. Рита, за плечами которой висел на ремнях тяжелый сосуд, с трудом удерживала равновесие. Гонсало подумал, что ей дали сосуд с водой, а не корзину с пищей, как Эсмеральде, потому что она была моложе. Моложе, но не сильнее.

Когда Рита подошла к нему, он приподнял пальцами ее подбородок и, посмотрев ей в глаза, не увидел в них ни гнева, ни негодования, ни надежды. Гонсало попытался заговорить с ней, но, почувствовав на себе взгляд старшего из работавших индейцев, замолчал. Вскоре после того, как мужчины напились, женщины отправились по тропе обратно в селение. Рита шла последней, с трудом справляясь с непривычной для себя ношей.

Неся на спинах большие пустые корзины, Эронимо и Дионисио вышли из селения вместе с четырьмя индейцами и часа три молча шагали по тропе, которая, похоже, тянулась на северо-восток. Эронимо доброжелательно улыбнулся одному из индейцев. Тот поднял брови, посмотрел на своего товарища и, наклонив голову к плечу, насмешливо спародировал улыбку Эронимо. Другие индейцы засмеялись и, приблизив лица к лицу священника, сделали то же самое. Эронимо встревожился; один из индейцев тут же толкнул его в спину, заставляя идти быстрее, и опять засмеялся.

Наконец после долгой и утомительной ходьбы по джунглям они вышли на низкий болотистый берег моря, покрытый мангровыми зарослями и водорослями. Приближаясь к кромке воды, Эронимо увидел вдалеке еще одну полоску земли, тянущуюся полукругом к северу. Похоже, они находились у края большой бухты. Прежде чем спуститься к воде, индейцы ненадолго остановились, и Эронимо, удивляясь самому себе, стал с восхищением смотреть на кристально чистую голубую воду, искрившуюся в лучах солнца. Ему никогда не нравилось море, и он смог перенести путешествие из Испании в Новый Свет только потому, что все время мысленно твердил себе, что направляется служить Господу. Море казалось ему слишком пустынным, слишком беспокойным, слишком огромным и слишком непредсказуемым по сравнению с тихой и столь знакомой кельей в монастыре. Однако в этот день, после продолжительного хождения по джунглям прозрачная морская вода показалась Эронимо освежающей и манящей.

Чуть позже индейцы повели их с Дионисио вдоль берега – туда, где в море впадал маленький ручеек. Туземцы скрылись в зарослях кустарников и вынесли оттуда большую сеть. Встав по двое с каждой стороны, они начали заходить в воду, а затем выходить из нее, действуя с исключительной сноровкой. Когда индейцы вытащили сеть обратно на сушу, Эронимо увидел, что в ней трепещет большое количество рыбин. Чешуя некоторых из них была очень яркой: оранжевой, синей, зеленой. Поначалу испанцы лишь наблюдали за действиями туземцев, но затем те жестами приказали им складывать улов в корзины. Священник с энтузиазмом принялся за работу и схватил самую крупную рыбину, но тут же выронил ее: плавники больно резанули его по ладоням. Индеец, стоявший к Эронимо ближе остальных, толкнул его и что-то сердито проворчал. Священник снова запустил руки в трепещущую массу. Влажные спины рыб, извивающихся в агонии, стали покрываться тоненькой пленкой крови, капающей из его пораненных ладоней.