Повелитель майя

Индейцы медленно шли по направлению к испанцам, однако за несколько ярдов от них остановились.

– Байтал чеш титокок? – сказал один из них и стал ждать ответа.

Гонсало выступил вперед и вытянул перед собой руки, чтобы показать, что в них ничего нет.

– Я вас не понимаю, – произнес он так спокойно, как только мог. – Но мы – друзья. Мы не собираемся причинять вам вред. Мы были пленниками, – продолжал он, показывая на стоящих позади него людей, – и сейчас всего лишь пытаемся уйти подальше от тех, кто причинил нам вред и убил наших товарищей.

Он замолчал и опустил руки вдоль туловища.

Вышедший вперед индеец повернулся к соплеменнику, стоявшему позади него, и спросил:

– Чи начаж эл ож?

Он явно не понял того, что только что услышал.

Четверо индейцев, подойдя друг к другу, повернулись спиной к чужеземцам и стали о чем-то перешептываться. В конце концов туземец, заговоривший первым, жестом пригласил испанцев следовать за ним. Гонсало, немного посомневавшись, сделал своим товарищам знак, чтобы они так и поступили. Возглавляемая им вереница зашагала по тропе.

Они двигались быстро, и Эронимо крикнул, что Дионисио не может идти с такой скоростью. Индейцы остановились и подождали. Однако когда Дионисио вновь начал отставать и Эронимо опять сказал об этом, половина индейцев – включая тех, что несли убитых животных, – продолжили идти дальше.

Там, куда они пришли, их, конечно же, уже ждали. Селение мало чем отличалось от того, которое испанцы уже видели; одно очень важное обстоятельство было совершенно таким же. Когда испанцы дошли до центральной площади, глаза каждого из них невольно устремились в одну и ту же точку – на каменное сооружение, которое оказалось поменьше, чем в предыдущем селении, однако было покрыто такими же блеклыми резными изображениями. Лестница из неотесанных камней, сложенных друг на друга, вела к вершине, на которой находился алтарь.

Эти камни тоже были выщерблены во многих местах, однако кое-что тут было не так, как в первом селении. На фасаде не было больших голов божеств с крючковатыми носами, лишь переплетение прямоугольных узоров и барельефы – фигуры с мордами, как у животных. Резные изображения уже изрядно искрошились и в некоторых местах были оплетены проросшими корнями кустарников и маленьких деревьев. Джунгли постепенно поглощали то, что было создано человеком.

Одно из изображений повторялось несколько раз: пустые глазницы таращились поверх вьющихся растений, доходивших до длинного носа, заканчивавшегося завитком над беззубым ртом, напоминавшим одновременно и человеческий, и тот, что бывает у амфибий. На макушке красовался похожий на плюмаж широкий головной убор из длинных перьев, вроде тех, что были на местных предводителях. Фигуры на этих изображениях держали в руках большие сосуды из высушенной тыквы, наклоненные так, словно из них лили воду. Видимо, это были боги дождя.

Вождь, жрецы и прочая знать племени ожидали, собравшись перед каменным сооружением на главной площади. Сухопарый вождь был уже стариком, однако когда он направился к пленникам, испанцы увидели, что походка у него еще твердая. Глава племени был облачен лишь в короткую синюю накидку, а на шее у него висело большое нефритовое ожерелье. Глубоко посаженные глаза очень внимательно оглядели незнакомцев. Вождь явно никуда не спешил. Когда он заговорил, его слова были обращены к Гонсало:

– Магач тшель?

Гонсало бросил на него обеспокоенный взгляд и с беспомощным видом произнес:

– Я не понимаю.

Вождь приложил кулак к своей груди и произнес одно-единственное слово:

– Майя.

Гонсало услышал за спиной голос Эсмеральды, которая прожила среди индейцев дольше его:

– Так называется его племя.

Гонсало приложил кулак к своей груди и ответил:

– Испанец.

Посмотрев на него, вождь сказал:

– Байтал чех ти-токок?

Его тон был настойчивым, но не резким.

– Я не понимаю, – неохотно ответил Гонсало, качая головой.

Вождь показал в сторону моря и снова заговорил:

– Йет аяш нахаб?

Гонсало наклонился и расчистил перед собой землю, чтобы на ней можно было что-то нарисовать. Опустившись на одно колено и используя свой палец, он, как мог, изобразил человечка, стоящего в лодке. Вождь встал так, чтобы лучше видеть рисунок испанца.

– Юл хун чеем бай а яш нахаб, – сказал он, кивнув, и повернулся к людям, стоящим позади него.

Гонсало нарисовал возле лодки похожего на палку человека с большим головным убором. Когда он поднял взгляд на молчавшего вождя, тот кивнул. Наконец Гонсало стер лодку и начертил вокруг человечка клетку. На губах старого вождя появилась едва заметная улыбка.

– Набатун-Сеель, – пробормотал он.

Гонсало вспомнил, что так называли вождя в селении, из которого они убежали.

Испанец поднял взгляд на стоявшего перед ним вождя и попытался что-то прочесть в его глазах, а затем начал рисовать еще одну картинку, но вскоре остановился. Словно клинком, он провел ладонью поперек груди и произнес несколько слов, хоть и осознавал, что туземец все равно не сможет их понять:

– Некоторые были убиты. Некоторые были убиты.

Кивнув, вождь с отвращением повторил имя:

– Набатун-Сеель.

Величественно подняв левую руку, он указал своим воинам куда-то в сторону от площади и произнес:

– Иток эббайту.

И странного вида люди вновь куда-то повели испанцев.

Глава 5

Испанцам было очень интересно, куда же их поместят. Они с облегчением увидели, что их ведут к большой овальной хижине. Как и у жилищ в предыдущем селении, у нее была довольно простая конструкция. Стены были сложены из установленных вертикально и связанных друг с другом жердей, обложенных снаружи оштукатуренной кладкой. Крыша с крутыми скатами была выложена пальмовыми листьями. Двери не было. Дверной проем вел в одну-единственную большую комнату, в которой стояли кровати на низеньких ножках: деревянный каркас и ложе, сплетенное из пальмовых листьев и покрытое тонким одеялом. Один из туземцев принес еще несколько одеял и жестом показал испанцам, чтобы каждый из них выбрал себе место, где он будет спать.

Эронимо сел было на кровать, расположенную возле входа, однако еще один молодой индеец-майя с торжественным видом зашел в хижину и, приблизившись к нему, взял его за руку. Безуспешно пытаясь скрыть охватившее его волнение, Эронимо бросил отчаянный взгляд на Гонсало и неохотно вышел из хижины вслед за индейцем. Они обогнули хижину и углубились в лес. Когда они остановились, индеец показал куда-то вперед и сказал:

– Хун тшухубал.

Эронимо уставился перед собой, вслушиваясь в звуки, воспроизводимые при помощи морских раковин, и ожидая, что из леса вот-вот появится что-то ужасное. Сам того не замечая, он перекрестился. Рукой медного цвета индеец потянул Эронимо за плечо. На этот раз туземец показал на землю перед ними. Там была небольшая дыра. Эронимо рассеянно посмотрел на нее. Мысли беспорядочно роились у него в голове. Индеец криво усмехнулся и сказал:

– Йет тшухубал.

Затем положил ладонь себе на пах и тут же снова указал на дыру. Внимательно всмотревшись в лицо Эронимо, он захихикал. Покачав головой, туземец начал развязывать набедренную повязку, чтобы что-то продемонстрировать.

– А-а, я понял, понял, спасибо, – сказал, краснея, Эронимо. – Очевидно, это общественная уборная… Я скажу об этом остальным.

Вновь покачав головой, индеец повел священника обратно в хижину.

В полдень испанцам принесли кукурузные лепешки и фрукты – незатейливую, но сытную еду, – после чего весь оставшийся день они были предоставлены сами себе. Не желая тешить себя надеждой, которая могла оказаться ложной, испанцы тихо разговаривали или дремали, убаюканные жарой. Когда наступил вечер, им снова принесли еду – незнакомые тушеные овощи, дичь и все те же кукурузные лепешки. Отдохнув и наевшись, испанцы впервые после кораблекрушения легли спать с мыслью о том, что у них, возможно, все будет хорошо.