Страница 8 из 10
Зажал Мишину руку в своей и направил кончик фломастера в нужное место.
– Ну вот, готово! Если закрасить ей живот желтым цветом, получится канарейка.
Первое волнение у мальчика прошло, и закрашивание (хотя попадание желтых линий в нужное место было весьма относительным) далось ему намного легче.
– А вот здесь, – я ткнул пальцем в нижнюю часть листа, – получилась кошка. Как мы ее назовем?
И вдруг на мой риторический вопрос прозвучало вполне внятное:
– Катя!
Так состоялся наш третий, вербальный контакт. Сначала я не поверил своим ушам, но Мишина мама всё объяснила. Оказывается, у них совсем недавно появилась кошка, Миша души в ней не чает, и зовут ее – Катя.
Конечно же, «обнаруженная» мною в третьем месте рисунка девочка получила от Миши то же самое имя «Катя». Каждый раз, готовясь произнести эти четыре буквы, мальчик весь напрягался, руку притягивал к туловищу, закрывал и открывал глаза, искал нужное положение губ – совершал огромный труд рождения слова. Возможно, именно в этот момент я проникся безмерным уважением к детям, сражающимся с церебральным параличом, и это уважение росло с каждым новым знакомством.
Первая часть занятия завершилась небольшим сюжетом: Миша жестами потребовал фломастер и дорисовал «бороду» к уже существовавшему на бумаге «лицу» (чтобы понять, что это именно борода, нам с юным художником и его мамой пришлось изрядно повозиться). Затем я спросил:
– Кто это?
– Ми-ша!
Тут мама вспомнила, что в начале занятия, когда мальчик трогал мою бороду, она сказала:
– У тебя тоже такая вырастет.
Вот Михаил и «ускорил события».
На этом наше первое занятие не закончилось. Мне захотелось вовлечь в работу пассивную Мишину руку – правую. Для этого я попросил мальчика оторвать от листа, а потом смять кусок бумаги. Это оказалось непростым делом: непослушные руки никак не хотели согласовывать свои действия, клочки бумаги разлетались во все стороны, Миша крепко устал – но результаты всё же были.
Каждый «созданный» мальчиком комок бумаги я слегка расправлял и предлагал «узнать» в нем того или иного персонажа: сову, котенка, гнома, кролика. Затем собственноручно намечал фломастером самые необходимые детали – глаза, уши, крылья и пр. Полученную фигурку мы приклеивали на картонный квадратик-постамент, и выходила бумажная «скульптура». Все фигурки пытались назвать по имени, и даже устроили с ними под конец небольшую сюжетную игру-импровизацию.
Как многого я тогда не знал!
Мишина мама, Светлана Яковлевна, оказалась замечательным специалистом с дипломом социального гувернера. Впоследствии, наблюдая за ее занятиями в ресурсном центре, я многое понял и многому научился.
Сам Миша благодаря энергии, любви и таланту своей мамы достиг невероятных результатов. Об этом я услышал позднее от врача, наблюдавшего Мишу за 4 года до нашего знакомства. Он был поражен Мишиными успехами – настолько тяжелым было его исходное состояние.
Давайте послушаем саму Светлану:
«Как бы ни был готов к восприятию печальных новостей – всегда это как гром среди ясного неба. Так было и со мной.
Что такое ДЦП, я не знала, но шестым чувством поняла: что-то страшное.
Сознание не потеряла, но была близка к этому. Помогли родители. После подтверждения диагноза ушел муж, его родители быстренько отказались от нас. Моя семья, наоборот, сплотилась вокруг малыша.
Мои мысли были самыми разными: жалость, боль, отчаяние, злость от бессилия. Надежда сменялась отчаяньем, затем очередное лечение давало надежду…
Главное в тот момент было остановиться. Прекратить бессмысленный бег по кругу, от врача к врачу, в поисках какой-то призрачной надежды на выздоровление. Всё зависит от степени поражения, от тяжести состояния. И только последовательное проведение мероприятий, а главное – спокойная обстановка в семье могут что-то дать ребенку.
Разговоры с врачами лучше не вспоминать. Смотрят на тебя как на блаженную: “Можно избавиться, а она, как дура, вцепилась в него и лечит”.
Никто не проникся откровенным сочувствием. Я поняла: выживать и сохранять свое психическое здоровье придется самой. Решение: можно жить с таким ребенком, и можно жить хорошо.
Счастье, оказывается, можно создать своими руками. Больше того – поделиться счастьем с другими. А окружающие с негативным отношением? Ну, что ж, у каждого свои проблемы. Никто не знает, что в жизни хуже.
Мне повстречались люди, которые подтвердили мою шкалу ценностей, поддержали меня в моих мыслях.
Мои планы просты. Очень хочется, чтобы таких детей не бросали, чтобы понимали их родителей. Чтобы государство хоть на полградуса повернулось в нашу сторону. Чтобы семья могла жить, а не выживать.
А дети эти в своем состоянии могут быть весьма даже счастливы, и семья может не страдать. Только люди должны это знать, чтобы не наделать ошибок, исправить которые уже невозможно».
Со времени того первого занятия пролетело два года. Сегодня Миша владеет небольшим, но внятным запасом слов, самостоятельно работает с обучающими компьютерными программами и – самое, пожалуй, главное – научился писать! Делает он это с помощью кубиков, на грани которых нанесены буквы. Сколько труда и настойчивости нужно, чтобы непослушной рукой найти, перевернуть, подтащить и установить на свое место каждую букву!
Парадоксальная выходит ситуация. Дети с церебральным параличом понимают нашу «здоровую» речь, наши слова, жесты, мимику, интонации. По отношению к нам они подобны иностранцам, владеющим местным языком. Неужели мы не сумеем пробиться к ответному пониманию? Ведь существуют же язык жестов для глухих, шрифт Брайля для слепых, даже тактильный «ладошечный» язык для общения со слепоглухонемыми!
Может быть, ответить на этот вопрос предстоит искусству?
Надя Ниценко появилась на занятиях одновременно с Мишей. Ей было тогда 14 лет.
При работе с обычными детьми знание возраста крайне важно, так как ему соответствуют определенные стандарты поведения и развития. В случае ДЦП эти стандарты, как правило, не работают. Дело не только в той или иной степени отставания, не только в неравномерности развития, но и в крайней трудности установления обратной связи.
Так, Надя с первого знакомства и по сей день представляется мне очень умной девочкой. Доказать это я не могу, потому что Надюша совсем не говорит, не ходит, а при попытках сознательно действовать взрывается целым фейерверком хаотических движений – и головы, и туловища, и обеих рук.
Несмотря на всё это, при общении с ней, при постановке задач я невольно прибегаю к более сложному, чем обычно, словарю и более «взрослым» формулировкам.
Может быть, на меня действует ее серьезный, из-под очков, взгляд? Или та взрывная, внезапная, но всегда мотивированная радость при успешном завершении работы? Или сосредоточенное внимание, с которым она слушает и рассматривает окружающих?
На первом занятии я сосредоточился на том, чтобы «усмирить» Надину гиперактивность. Искал удобное положение планшета с бумагой, менял форматы, «удлинял» фломастеры с помощью резиновых трубок-насадок… В результате появилось несколько рисунков, которые мы «разгадали» и «проявили» (я не останавливаюсь здесь на технологических аспектах работы, поскольку им будут посвящены отдельные страницы).
Первый успех пришел, когда на рисунке возник сюжет: внизу листа – крошечная девочка с зонтиком, сверху – тучи, и между ними – две-три вертикальные линии. Я предположил, что это розовый дождь (такого цвета фломастер оказался в Надиной руке) и что девочка хочет гулять по лужам, но вот дождинок у нас маловато.
И только теперь, при добавлении вертикальных «дождинок», Надюшина рука неожиданно расслабилась!
Готовый рисунок мы прикололи на стену, а затем сделали еще несколько работ: аппликацию «Рыбки в аквариуме» (Надя отрывала кусочки цветной бумаги, я их наклеивал, а другие дети изготавливали для рыбок «глазки» и «травку»); большой бумажный рельеф «Орел»; большой рисунок «Дерево, гнездо и птицы» (его поочередно рисовали Надя и Миша, а я поворачивал мольберт то к одной, то к другому).