Страница 18 из 24
–– Позвали – я и крестил, – невозмутимо ответил князь. – Известное дело. Вы тож у него крестили.
–– Вижу, сколь много ты знаешь, что цари делают. А вот знаешь ли ты, что твой кум повел себя, как царь Сибири? Отгрохал дворцы в Тобольске, Москве и Питербурхе поважнее царских. Завел свою армию, монеты золотые намеревался чеканить, гарем устроил, как хан татарский, с Китаем особые отношения завел на уровне державных. В Персию никого без мзды не пускал. А в государственную казну золота, серебра и мехов поставлял все меньше. Все ссылался на исчерпание рудников и зверья. Теперь уж как полгода отдыхает меж трех столбов. Я попросил всю его семью сорок дней пить, петь и плясать под теми столбами. Так-то, друг сердешный.
–– Я ничего об том не ведал – уже с нотками испугу ответил Долгорукий.– Из Польши в Голландию то и дело переезжаю.
–– Вот видишь, о царе знаешь, а о своем куме – ничего. Так и ты можешь исчезнуть – никто и не вспомнит.
–– Ну у меня родня большая, думаю, сможет справиться в чем дело, куда я подевался, – князь понял, что здесь показывать испуг не следует, иначе можно в самом деле погибнуть. Петр тоже, кажется, убавил гнев.
–– Да уж. Потомство плодить вы умеете. И кампании всякие составлять тоже. Наблюдаю, как ваша братия вокруг сына моего увивается, думаете опять в фавор попасть? Не надейтесь. Слава богу, здоровье меня крепкое, я буду жить долго – так и знайте. Я вас всех в дугу согну. Долго Алексею Петровичу придется ждать своего часу. Долгорукие напрасно якшаются с моим сыном. Ему не нравится мое правление, а того не понимает еще, что ежели не держать в узде наш народ, так он камня на камне ничего в государстве не оставит. То, что не разворует, то разрушит до основания. Ты токмо посмотри, как он на свободе на тебя смотрит – сие же волки лютые, медведи голодные.
–– Совершенно верно, ваше величество. Разбойники да и токмо. Им бы все ломать и рушить – князь обрадовался возможности быть в согласии с царем.
–– Ты мне не поддакивай, Гриша. Последнее с холопов тянете. Я тяну – так сие для государства, на общую пользу. Будет государство справное – будет порядок, спокойно заводи любое дело, никто тебя не ограбит, никто не убьет без суда и следствия, будешь ездить по хорошим дорогам, будешь защищен от внешних врагов.
А ты тянешь жилы на сии башмаки с алмазными пряжками, на золоченую карету, на соус бешамель из Парижу. Или забыли про Степана, про Федьку Булавина? Тогда царь-надежа выручай, посылай войско усмирять бунтовщиков любыми средствами. А коли самому царю нужна помощь, тогда носом воротим, важничаем, осуждаем крутые меры, хотим сами быть с усами. Тогда давай наследника моего обхаживать – авось сей будет помягче, посговорчивей. Тот же Гагарин шубу на соболях такую Алексею Петровичу состряпал, какая царю и не снилась. Он думал, что капнул в казну – и все, он с царем рассчитался.
У царя собственной кареты нет, при случае пользуюсь меншиковской, тот не отказывает.
Долгорукий не смог сдержать злобы против давнего врага:
–– Ваше величество, Меншиков – первейший вор, оттого и так приветлив.
Петр: Да, сей кот любит сметанку, за что и получал неоднократно. Я не одну дубину об него обломал и терпение мое заканчивается. Но кто первый поднялся на стены Азова? Меншиков. Кто штурмовал первым Нарву и Ригу? Меншиков. Кто храбрее всех рубился под Полтавой? Опять же Меншиков. Кто снес гетманскую столицу Батурин и заставил замолчать хохлов? Все тот же Меншиков. Александр Данилович весь на виду. Деньги вкладывает в новые заведения, мануфактуры, которые дают державе от сапог и гребней до металла и драгоценных камней. Да, перебивает дорогу другим, но все его деньги идут в дело, а другие пусть ищут себе иное применение, слава богу, у нас есть, где искать. А вот когда он гонит продукт с изъяном, явную порчу, тогда я его и колочу. Последнее время сие случается все чаще, и у нас с ним отношения портятся.
Долгорукий: Так что, ваше величество, купить вам карету приличную? Скинемся – купим. Самую лучшую, какая есть в Европе.
Петр: Видишь, как ты мелко понимаешь царскую мысль. Царю ничего не надо. Его владения – все государство. Царь может принимать подарки токмо от иностранных государств. Мне другое не нравится: что вы все настойчивее обхаживаете наследника. А он по молодости лет не может отличить зерно от плевел, что-то из себя значительное строит. Не балуйте наследника, не гневите меня.
Долгорукий: Так сие, батюшка, исключительно из почтения к вам. Кто он нам такой?! Вам еще жить и жить, а рядом с вами он мелочь.
Петр: Какой я тебе батюшка? Мы одних с тобой лет.
Долгоруков: Так сие по-старинному, по семейному, верноподданно.
Петр: Вот закваска московская: одет по самой последней европейской моде, а спесь боярская и привычки боярские, прадедовские. Ну да ладно, хватит о прошлом.
Как и предполагал Долгорукий, гроза постепенно прошла. Успокоившись, оглаживая все еще острые усы и сизую колючую щетину, царь выслушал доклад о текущих посольских делах, больше хозяйственных, сделал ряд дельных замечаний и указаний.
Что говорят о России? Зазорного, интересного?
Долгорукий: Зазорного ничего. Поляки немного хмурятся, что войска русские стоят.
Петр: Еще бы им не хмуриться.
Долгорукий: Некоторое брожение в войсках насчет жалованья.
Петр: Да, с тем плохо. Денег в казне нет. Что говорят амстердамские жиды насчет кредиту?
Долгорукий: Жмутся, Петр Алексеевич. На армию не хотят давать. Видно, на них влияет и Париж, и Лондон. Разведка работает вовсю, по всем каналам давят. Им наша армия в Померании – кость в горле.
Петр встал, прошелся по кабинету, думая о чем-то своем. Потом обернулся к Долгорукову:
–– Еще раз говорю об одеже, Григорий Федорович. Роскошь – сие, по-моему, признак слабости, телесной и душевной. А мы должны выглядеть деловыми людьми. Я почему хожу в потертом сюртуке? Да потому, что за мной армия висит тучей над Европой. И каждый сие понимает. Но с другой стороны, я не могу сюда приехать всем двором в андреевской ленте и с алмазной звездой на груди, а потом просить багинеты, компасы, инженеров и прочее.
Приедем сюда приватным лицом – покажем русскую ширь и что мы тоже не лыком шиты. А пока походим в приказчиках, нас от сего не убудет. Доказывай банкирам, что ни одного гульдена не уйдет из их страны. На кредитные деньги мы закупим продовольствие, сукно, пушки. Соглашайся на повышенный процент. Ежели нужны будут гарантии, я лично подпишу договоры. А ты уж постарайся, Григорий Федорович, действуй и кнутом, и пряником, ежели потребуется – согнись в три погибели, а в другом случае грюкни кулаком, найди аргументы. Токмо везде меру знай. Мера – превыше всего. С голодной армией шутки плохи: и нам, и им. В крайнем случае, пригрози, что в безвыходном положении армия может и сама найти себе пропитание. Усвоил?
Успокоившийся Долгорукий отвечал теперь более уверено и толково:
–– Тяжеловато с ними говорить, Петр Алексеевич. Никаких реальных угроз мы им создать не можем. Надо обещать послабления в России для голландцев и евреев.
–– Обещай, настаивал Петр.– Послабим везде, где сие будет возможно. Что еще?
–– Пророчествуют нам скорую победу над шведами. Похоже, Карла вовсе выдохся. До сих пор с восторгом необыкновенным говорят о вашей победе при Гангуте.
Петр самодовольно: Не о моей, а о российской.– И вдруг без всякого перехода. – Слышал что-нибудь о царевиче Алексее?
Долгорукий сдвинул плечами, изображая на лице глубокое удивление:
–– А что я должон слышать? – хотя был одним из немногих, кто знал о побеге Алексея от своего брата, бывшего на короткой ноге с царевичем.
Петр тоже сделал безразличное лицо и говорил, как бы между прочим:
–– Поехал в Европу развеяться после смерти супруги, да и запропастился. Видимо, загулял по-молодецки. А отцу переживай. Коль услышишь о нем что-то, немедля докладывай. Подключи своих шпиков. Токмо осторожно. Алексей шибко сердится, ежели я как-то ограничиваю его. Будут спрашивать о царевиче должностные лица, отвечай, как я тебе сказал. Ну ступай с богом.