Страница 14 из 24
Сие занятие для Румянцева было не лучше, чем для Орлова шагистика. Но денщик и бровью не повел, подсел ближе к свече, устроился поудобнее и стал читать по складам, время от времени вытирая испарину от усердия. Орлов же потихоньку, на цыпочках прокрался к печи и уже вскоре тихо посапывал.
Царь, казалось, полностью ушел в работу, но потом не выдержал:
–– Коли ж ты, баран, научишься сносно читать?
–-Ваше величество, не идет мне наука, хоть убейте. Такой я человек. Мне служба по душе. А в Вашем присутствии я окончательно теряюсь, ничего сообразить не могу. Вот и получается, что дурак дураком.
–– Ну, назначу я тебя, к примеру, городничим. Что ты с такой башкой будешь делать?
–– Да, вестимо, Ваше величество: буду требовать порядок.
–– Да как же ты будешь знать, какой нужен порядок?
–– На то инструкции буду получать. И требовать неукоснительно. С решительною твердостию.
–– М-да. Для городничего, пожалуй, достаточно. Ладно. Чтоб через месяц читал сносно и разумел, что читаешь. – Петр бросил перо и вздохнул: – О-хо-хо. У одного нет сил для службы. У другого нет мозгов. Вот и трудись с такими. Слава богу, Татищев смышленее вас обоих будет. Так начинает лезть в такие рассуждения, что и губернатору не по чину. Опять беда. Так что ты там читаешь?
Румянцев читает по складам: «Я прос-тил их, но ка-ро-ю им бу-дет то, что о-ни не вой-дут в земл-лю ха-на-ан-ску-ю, а ток-мо де-ти их…»
–– Дети, значит,– задумчиво повторил Петр, – гм… ну-ну…давай далее.
– Прочитаешь – так не спи, смотри пауков и тараканов,– не преминул напомнить царь.
Смотреть, чтоб в комнатах, где находился царь, отсутствовали пауки и тараканы, было главной обязанностью денщиков в ночное время. Петр панически боялся сих мерзких созданий. Сия напасть, по его предположению, настигла его после первого посещения подвалу в Троицком монастыре, где наспех оборудовали застенок для пытки стрельцов. Когда юный царь ступил на первую мокрую, скользкую каменную ступеньку подвала, он с внутренним содроганием увидел по обе стороны узкого проходу мягкую, серую вату густой паутины и черные панцири мохнатых пауков, терпеливо ждущих свою добычу.
На ум пришло сравнение с боярами, также глубоко затаившимися и ждущими удобного моменту, чтобы напасть на царя. После того каждое появление паука вызывало у государя омерзение и внутреннюю тревогу. Тараканов он не переносил вследствие того, что своими черными спинами они напоминали пауков, а своей неистребимостью, неуправляемостью и многочисленностью вызывали к памяти проблемы со стрельцами и прочими смутьянами.
«Не может того быть! – однажды воскликнул ярый поклонник царя, – чтобы великий и неустрашимый сей герой боялся такой малой гадины – тараканов!». Оказывается, бывает. Более того, при виде сих насекомых с царем мог случиться припадок, как с трусливой женщиной. Потому, ежели царь путешествовал по России, то спал или в палатке, или ему рубили новую избу, понеже невозможно в русских деревнях найти жилье без тараканов. Посему денщикам строжайше предписывалось оберегать помещения от злейших врагов царского величества.
Петр еще немного поработал, затем по–скорому помолился перед иконой, подаренной еще матерью и с которой он не расставался ни при каких обстоятельствах, и быстро, совсем не по-царски шмыгнул под медвежью шубу, мысленно моля бога, чтобы тот послал ему несколько часов благословенного сна. Но дикие табуны прошлого тут же кинулись ему вдогонку, и бесплотная конница кошмарных сновидений стала терзать и упиваться его страхами.
Денщик продолжал бубнить, а Петр под шубой ворочался, метался, откинул шубу прочь, по его лицу метались следы страшных снов. Он вскрикивал, мычал, стонал, потом вдруг открыл глаза, осознанно посмотрел на капитана:
–-Хватит долдонить. Иди, проверь караулы. Да не ври, ежели спят. В коридоре пошагай, разомнись. Может, я еще засну.
–– Ваше величество, может водички подать?
–– Не лезь. Ванька начеку?
Орлов вскакивает с печи:
–– Так точно, Ваше величество.
Глава седьмая. Утро царя
Едва стало ободнять, а царь уже давно лежал с открытыми глазами. Чахлый, белесый, холодный свет проникал сквозь узкое оконце в низкую, темную горницу. Странно, однако, высоченный Петр почему-то любил приземистые, узкие помещения. Возможно, в них он чувствовал себя еще громаднее, еще весомее, еще значительнее. А возможно, сии помещения напоминали царю застенки, где он испытывал особое наслаждение.
В комнате душно, темно, вонько, как в берлоге; пахнет чем-то кислым, табачищем, вчерашним вином и водкой, вчерашней же закуской – крестьянин сказал бы кормом. В общем, привычно. Один из немецких держателей гостиниц как-то сказал, что с русского царя и его свиты надобно брать на шесть месяцев вперед, потому как после них полгода никто не хочет селиться в нумера.
Царь же чувствовал себя в привычной рабочей обстановке. Беда таилась в другом: не хотелось вставать. В такие сиротливые, беспросветные утра приходили такие же безрадостные мысли и настроения. Зачем вставать? Что хорошее принесет сей тусклый, печальный день? Все хорошее осталось в прошлом. Впереди только хвори да недуги, да бесконечная борьба, чтобы продолжить сию нищенскую жизнь. Несчастье то пришло со времени тяжелой, смертельной болезни в 1715 году, выдюжить тогда удалось, но жизнь стала унылой и бесцветной. Петр себя подбадривал: то возраст, болезни, ничего не попишешь, надобно бороться с хандрой, но бороться становилось все тяжелей. Конечно. и возраст, и болезни – все так, но было и нечто другое, пугающее более всего – царь чувствовал, что теряет вкус к жизни, появилась телесная усталость, тянуло все больше отдыхать, а душе отдыхать не хотелось, этого не принимал и его деятельный ум; дело помогало убегать от тяжких, гнетущих дум.
Вот и теперь Петр знал, что за окном непогода, ветрено, сыро, зябко. Когда-то сие только подстегивало его, бодрило, стремило вперед наперекор всему, а теперь не хотелось двигаться. Лекари признали у него болезнь почек, а почки зело не любят холода, стылости. Им подавай платок шерстяной, грелку, да и в тепле они не шибко стараются. Выпороть бы хорошенько сии почки, да не выпорешь. Опять надобно ехать на воды – пропади они пропадом! Малую нужду невозможно справить нормально: надобно применять катетер – длинную серебряную трубку, чтоб испустить мочу. Адская боль! А что делать? Не помирать же. Сейчас придет лекарь. Будет мучить. Сам себя пытаешь ежедневно. Как тут ни позавидуешь молодым своим денщикам – резвятся, как дети? когда государю невмочь.
Неожиданно мысль опять наткнулась на Алексея – сына. Кольнуло в груди, как иглой. Мерзавец! Негодяй! Ишь, что натворил! Отец от него помощи ожидал, а вышла одна вражда. От негодования Петру стало душно, он заворочался под тяжелой шубой. Орлов, заслышав скрип постели, сторожко приподнял голову, ожидая приказаний. Но таких не последовало, царь продолжал беситься в одиночку. Щенок! С кем решил тягаться? Да я тебя…– царь скрипнул зубами, – в порошок, в пыль изотру, по стене размажу. Позорить меня на всю Европу вздумал!? А прикидывался христосиком. Ну, ужо я тебе покажу! – опять ворочался Петр, вздыхал тяжко, пугая обоих денщиков. Ни черта не получилось из Алешки помощника. Да и как могло получиться, ежели с самого начала все пошло сикось-накось.
Сперва была одна досада: самому еще и восемнадцати не было, а уж сын пищит. Да еще и от кого? – от сразу опостылевшей жены с ее церковным смирением, с ее мамками-няньками, обветшалыми теремами, сказками, молитвами беспрестанными, с понятиями, как должно вести себя царице, царю; с ее стремлениями увести его в Берендеево царство старины, с ее ласками – фу!– обязательными, как щи к обеду, да приправленными сверх того всякими условиями: в баню сходи, тщательно помолись, ногти обрежь, благовониями обдай – пока все исполнишь и желание пропадает. Оно, быть может, и правильно, да надобно же время знать, скажи заранее, а не тогда, когда приспичило. Вот Анька Монсиха из Немецкой слободы! Та, стерва, умела такое, что только в книгах писано, что давал читать Лефорт из греческой истории о всяких там гетерах и одалисках. Те без предварительных условий умели выделывать в постели всякие вычуры, хоть и жили полторы тысячи лет назад.