Страница 18 из 24
Джек не знает, как подступиться, боясь сделать хуже.
Так что он даже рад, когда приезжает Кейт. Она позвонила Ричарду, он не был против.
Кейт с любопытством, смешанным с удивлением, оглядывается в доме родителей. Ричард, конечно же, водил ее к себе домой, в маленькую квартирку, где при попутном ветре пахнет китайской едой из забегаловки за углом, а при открытых окнах даже ночью слышны гудки машин.
Этот дом больше, тише, он дышит основательностью и спокойствием пригорода. Никакой мебели, купленной на распродаже, никаких валяющихся на стульях рубашек. Здесь не услышишь «да где эта чашка», всё аккуратно и на своих местах.
Отчасти это всегда было необходимостью: Морвена от рождения слепа, для нее важно, чтобы вещи оставались на одних и тех же местах. Джек никогда не воспринимал мать неполноценной: она легко передвигалась по дому, а на улице почти незаметно опиралась на одного из сыновей или мужа.
Отец всегда был строгим, требовательным, как к себе, так и к другим. Не делая скидку даже на возраст: от маленьких сыновей он всегда требовал много. Но все новые идеи, любую гибкость воспринимал в штыки — так они и поссорились с Ричардом. Отцу не нравилась его работа, татуировки, мысль о том, что стая может не замыкаться сама в себе.
Хотя Джек подозревает, Ричард ушел жить отдельно просто из-за того, что устал от постоянной требовательности отца. Из-за этого за ним последовал и Джек. Чтобы иметь возможность дышать полной грудью, не оглядываться на чужое мнение и раскидывать вещи по пусть маленькой, но своей квартире.
Джек с удивлением понимает, что в аккуратном родительском доме и Кейт выглядит как будто неуместно. Ее кожаные браслеты на руках, тонкие косички в прическе и темный макияж подходили маленькой квартирке с выходом на пожарную лестницу.
Подходили Ричарду.
Их разговор Джек не слушает. Он уходит в комнату, чтобы собрать предметы для ритуала с Генри. Под кроватью еще лежит обувная коробка с мелочами: Джек вытряхивает из нее камушки с необработанными гранями и высохшие травы. Свечи пыльные, так что Джек моет их в ванной и высушивает. Надеется, что они всё-таки будут гореть.
Шаману нужны свечи, но отец их не любит, так что не держит, а матери они тем более были не нужны.
Со связкой свечей Джек возвращается в гостиную и находит тут Кейт. Она стоит, как будто ожидая его, теребит сначала один из многочисленных браслетов, потом вертит серебряное кольцо почти на всю фалангу пальца.
— Джек… я волнуюсь за Ричарда.
Джек кивает. Он тоже.
— Поговори с ним. Вы близки, и я знаю, если кто и может ему помочь, так это ты.
Джек удивлен. Он не ожидал от Кейт таких слов, откровенного признания, что она, по сути, ничего не может, зато он способен. Впервые Джек думает, что, возможно, Кейт и сама не понимала, насколько для нее важен Ричард. Не понимала, пока это не стало важным. Пока больницы и угрозы Мортонов не стали дышать в загривок. Пока она сама не увидела потерянный взгляд Ричарда.
И тогда оказалось, что ей плевать на то, что она недолюбливала Джека — если он может помочь Ричарду.
Джек кивает:
— Конечно.
— Напишешь мне или позвонишь, если что?
— Конечно.
Телефон в кармане Кейт звонит, она оставляет в покое кольцо на пальце и смотрит на экран. Хмурится:
— В стае творится черт-те что. Они взбудоражены, готовы идти мстить Мортонам. Микки уже влез в какую-то драку с их стаей. Сломал руку.
Микки — один из сыновей Рика, ему всего четырнадцать. Джек — неожиданно для самого себя — просит:
— Поговори со стаей. Скажи, чтобы ничего не делали без Ричарда. А ему нужно время.
— Скажу, что это неуважение к раненому вожаку и его сыну, — хмыкнула Кейт. — Они от такого вечно хвост поджимают.
Кейт не хочет показывать, но Джеку кажется, что она переживает и за стаю, которая теперь стала ее домом. Временным ли? Или Кейт всё-таки остановит свой собственный бег? Ричард может давать ощущение дома, Джек это точно знает.
Джек находит Ричарда в маленькой задней комнате, где пахнет землей. Она еще осталась на центральном столе, где Джек, Генри и мама пересаживали растения, когда им позвонили и сообщили об аварии. Несколько брошенных горшков тут же.
По стенам многочисленные растения, маленькая и любимая мамой оранжерея. Для того, чтобы видеть и чувствовать ее, ей не нужно зрение. А многие травы, которые она выращивает, потом с удовольствием берет старый волк Франклин. Как он любит говорить, медицинское образование научило его, что иногда полезны и травы. Ричард в такие моменты всегда со смехом добавлял «о да, травка вылечит что угодно!»
Сейчас Ричард стоит у большого окна, которое обвивают лозы ползучего растения. Сквозь мутное стекло смотрит во двор. Его пальцы в тяжелых металлических кольцах отбивают нестройный ритм на деревянном столе.
Джек не любит чужие прикосновения, но ему почти физически необходимо касаться семьи. Может, это пошло от матери, от ее осторожных касаний кончиками пальцев, которыми она всегда проводила по лицу или рукам. Джек настолько к ним привык, что ему самому они требовались.
И сейчас он тоже хочет обнять Ричарда, просто почувствовать, что тот жив и в порядке. Но Джек осмеливается только подойти и робко положить подбородок на плечо брату. Он бы хотел сейчас быть волком, чтобы ткнуться носом, и это сказало бы больше любых слов.
Джек тоже смотрит во двор. На оставшиеся с их детства качели, чуть кривоватые, но любимые. У них никогда не было сада — зачем, если мать его не видит? Зато двор всегда в распоряжении детей.
Ричард стоит молча, только его пальцы замирают, больше не отстукивая ритм.
Джек внезапно думает: почему бы и нет?
— Пойдем! — говорит он. — Обратимся и побегаем. Чего тут сидеть!
Ричард косится на него:
— Давай в другой раз.
И Джек использует запрещенный прием:
— Ты мне обещал! Хочешь не выполнить обещание?
Этого Ричард никогда не хочет, поэтому вздыхает и вяло идет за Джеком во двор. Он первым стягивает кофту, и Джек замирает при виде ушибов и особенно темного синяка, который пересекает правую половину груди брата.
След от ремня безопасности, понимает Джек.
Он сам скидывает клетчатую рубашку, стягивает футболку и ежится от пронизывающего ветерка. Ричард терпеливо ждет его, пока Джек справляется с ремнем на джинсах и начинает обращение.
Ломающиеся кости, мышцы — это больно каждый раз. Но боль быстротечна, а потом накатывают новые ощущения. Изменившегося тела, иного строения и окружающего мира, у которого будто выкрутили ручку громкости и яркости.
Это всегда пьянит. Как постоянна боль от превращения, так же постоянно для Джека оглушающее счастье от изменений. Он первым устремляется к неприметному куску забора, который сделан как будто для собак, с дверцей. На самом деле, для волков, чтобы те сразу нырнули в начинающийся за домом лес.
Ричард идет за ним. Крупнее, сильнее, но на этот раз Ричард следует за Джеком, а тот ведет его тропками по палым листьям, которые видны только волкам.
Мир вокруг такой огромный, но он принадлежит им. Лес обнимает их шкуры, ластится к шерсти опадающими листьями, щекочет прутиками, приветствует запахами ягод и орехов, нашептывает шебуршанием белок и переговорами птиц в высоких ветвях.
У леса много детей. Он любит их всех. Волки отвечают взаимностью.
Мягкие лапы Джека неслышно касаются лесной подстилки, он выбирает направление, руководствуясь только чутьем, инстинктом, ощущением единения с миром вокруг. В какой-то момент Ричард наконец перестает бежать сзади, пристраивается рядом. Выждав удобный момент, Джек сбивает его с ног, валяет в траве, покусывая за ухо и виляя хвостом.
Ричард наконец-то отвечает.
Они возвращаются во двор через пару часов, довольные и усталые. По-собачьи отряхиваются, прежде чем обратиться в людей. Забор достаточно высокий, чтобы скрыть их от любых любопытных взглядов.
Джек отфыркивается и залезает в джинсы и футболку, накидывает сверху рубашку. Улыбаясь, Ричард вытаскивает из его спутанных волос мелкий листочек. Говорит: