Мартовские дни

— Потому что ты рождена для иного, — кивнул Пересвет. — Но ты тоже пойми и отца с матушкой. Они тебе добра желали. Считали, ты по молодости да глупости чудишь. Перебесишься, образумишься. А ты такая, какая есть, и другой никогда не станешь… — он нахмурился, соображая. — Ты уехать хочешь, да? Куда хоть собралась?

— С малой дружиной к полуденным границам наведаюсь для начала. Неспокойно там, и донесения тревожные приходят. Какие-то шайки разбойничьи шастают, заставы палят, деревни разоряют. Главарь себя Соловьем кличет. Надо этому Соловью крылышки-то подрезать, чтоб не забывался.

— Тогда вот что, — решительно заявил Пересвет. — Отправишься туда законным образом, по царскому приказу. Как назначенный воевода с отрядом. Моя сестра — поляница, и нечего напускать тень на плетень. Жили на свете Марья Моревна, и Микуловы дочери, и Синеглазка-копьеносица, о которых теперь былины сказывают. Будет среди них и Войслава Берендеевна.

— Ясмин со мной едет, — Войслава нарочито выделила голосом «со мной». — Право слово, зря Ёширо так с ней… Она, конечно, о многом догадывалась, но Кириамэ хотел, чтоб она своими глазами все видела и своими ушами слышала. Про клятву верно служить напомнил, а Ясмин-то девка гордая, от данного слова нипочем не откажется. Она сейчас сама не своя, ну, так я ей опорой стану. Не дано ей счастья с мужиками… как и мне, — царевна подалась вперед, требовательно и грустно смотря на брата. — Пересвет, ты у нас умный, вот скажи — на кой ляд я столько лет впустую потратила? Металась туда-сюда, суженого какого-то небывалого себе выдумывала, пока моя участь рядом ходила? Как я теперь к ней подойду, что скажу и что она обо мне подумает?

— Эммм… рискни сказать правду, — брякнул Пересвет, уразумев, о чем толкует ему сестрица. — Мол, так и так, дура была набитая, в чем горько раскаиваюсь. Ума-разума набралась, осознала, что почём, и хочу делить с тобой жизнь на двоих. А дальше по обстоятельствам. Либо Жасмин тебя слёту прибьет, либо выслушает.

— Зубоскал, — беззлобно хмыкнула царевна. — Ладно, разберусь как-нибудь без твоих советов, что со своей жизнью делать. Ты мне лучше вот что скажи — с Кириамэ по душам говорил? Он с того дня ходит, как в воду опущенный.

Все эти долгие, мучительные дни принц Ёширо был поблизости. Помогал, поддерживал, брал на себя часть обязанностей, мирил поссорившихся родичей, пресекал готовые вспыхнуть междоусобицы. Убеждал, уговаривал, грозил и доказывал. В конце концов кто-то из Пересветовой родни начал со смешком поговаривать, что нихонский принц куда ловчее управится с Тридевятым царством, чем Пересвет. И что Пересвету надо благодарить всех богов, старых и новых, за такого побратима и советчика.

Кириамэ всегда оказывался там, где в нем имелась необходимость. Был рядом — но не вместе.

Он больше не ночевал в покоях царевича, вернувшись в собственные комнаты.

Пересвет изводился собственной трусостью. Не раз и не два собирался с духом, чтобы вызвать Ёширо на откровенность. Впрямую спросить, что из сказанного принцем в недостроенной церкви было правдой, а что — хитроумной ложью, сотканной ради единственной цели, убедить Джанко поверить в истинность происходящего.

Но Пересвет не хотел этой правды, горькой и ядовитой. Правды, заключавшейся в том, что Ёширо Кириамэ, не моргнув глазом, мог сделать ход и пожертвовать Берендеем ради его сына. Мог сплести паутину и заставить друзей и близких царевича действовать по своему усмотрению, держа Пересвета в неведении. Совесть его при этом была бы безупречно чиста, а честь — незапятнана. Нихонский принц сделал свой выбор, и этим выбором стал Пересвет. Все остальное не имело значения.

— Знаешь, что Ёжик недавно учудил? — не унималась Войслава. — Заявился и спросил, не завалялось ли у меня в кладовых какой старой игрушки. Девушки порылись по сундукам, нашли трепаную куклу. Бову-королевича еще матушка для меня малой сшила, да вышло не больно ловко. Не поймешь толком, парень это или девка. Но мы ее любили и никак не могли поделить. Я ее рядила в богатырские доспехи, ты — в сарафаны красной девицы. Ёширо сказал, именно то, что нужно. Я встревожилась, уж не рехнулся ли он часом? Сказала, не отдам, пока вразумительно не объяснит, зачем ему сдались наши старые потешки. Спорим, в жизни не догадаешься, что он ответил!

— Что собирается назвать куклу Пересветланой и устроить ей похороны, — мрачно предположил царевич. Войслава вскинула светлую бровь:

— Два сапога — пара. Точно. Я спросила, можно ли прийти родичам покойной, он согласился. Пошел в сад, смастерил плот из веточек, уложил на него Пересветлану. Долго шептал над ней, а потом запалил с четырех сторон и отправил плыть по озеру. Попросил меня спеть, представляешь?

«Он знал, что Войслава непременно расскажет мне. Кириамэ мыслит образами, огненное погребение старой куклы — его слово для меня, его решение. Брак, так поспешно заключенный моими родителями в угоду императорской родне Кириамэ… он давно стал нелепостью, в которую никто не верил. Нам не нужно было церемоний, чтобы быть вместе. А теперь? Что — теперь?»

— Мира и покоя душе царевны Пересветланы, — вздохнул Пересвет. — Давно надо было это сделать. Что ж, если ты все обдумала и твердо решила, будь по-твоему.

И вот теперь Пересвет смотрел со стены на то, как хлопает на ветру яркое знамя. Поднявшийся сильный ветер теплым полотнищем хлопал по лицу, высекая слезы. Пересвет уже несколько раз смахивал их ладонью, а они набегали сызнова, туманя взор.

За спиной послышался мягкий сдвоенный удар дерева о камень и шлепающий звук, как от тягаемого волоком тяжелого мешка. Что-то надсадно скрипнуло, снова тупнуло в камень и грузно проволоклось, но уже значительно ближе.

— Тебе лекарь вставать настрого запретил, — рассержено бросил через плечо Пересвет. — Что Менахим-сенсей сказал? Один раз кости переломал, второй, на третий совсем безногим останешься. Еще и по лестницам небось сам ковылял, да?

— Мне помогли, — Гай Гардиано тяжело привалился к зубцу стены, переводя запаленное дыхание. Ходить на костылях, волоча следом почти неподвижную и висевшую тяжелым бревном ногу, у него получалось скверно. — Мне нужно их проводить.

— Войслава же наведывалась к тебе с утра. И Ясмин тоже, — напомнил царевич.

— Сойдемся на том, что мне позарез надоело безвылазно торчать под замком, — отмахнулся ромей. Налетевший ветер растрепал его волосы, солнце беспощадно высветило осунувшееся лицо, глубокие складки у печального рта и то, что Гардиано не помешало бы обратиться к сенным девушкам с просьбой помочь ему соскрести отрастающую щетину. Хотя кто его ведает, по ромейским традициям борода — признак скорби и траура.

— Он и впрямь был готов отдать жизнь ради тебя, — словно продолжая недавно прерванный разговор, негромко сказал Гай.

— Знаю, — оборвал Пересвет. — Не в этом дело.

— А в том, что он поступил по своему разумению, не соизволив посоветоваться с тобой. Теперь ты оскорблен до самой глубины души, ага-ага, — покивал Гардиано.

Пересвет хотел было возмутиться несправедливостью навета, но сдержался. Вдохнул поглубже. Пытаясь расставить все по местам не столько ради Гая, сколько для себя самого. Слишком много дней он так и эдак размышлял в молчаливом одиночестве.

— Кириамэ всегда поступает по-своему, к этому я уже привык. Беда в том, что я накрепко уверовал: при любой трудности кто-нибудь непременно вмешается и все исправит. Сперва батюшка, в последние года два — Ёширо. Я привык во всем полагаться на него. Забыл, что Ёширо Кириамэ — это не только бездонные очи, но еще и своеобычный нрав. Всегда сам по себе, всегда сам за себя. Но если уж прикипел к кому сердцем, то сотворит ради него все, что угодно… А я этого не желаю! — Пересвет в раздражении пристукнул кулаком по шершавому зубцу крепостной стены. — Не хочу, чтобы он становился моей тенью, думать его мыслями и говорить его словами. Не желаю быть его златым кумиром. Страшусь, что он из лучших побуждений натворит таких дел, что потом вовек не расхлебаешь. Мне нужно на своей шкуре понять, каково это — решать и делать что-то самому.