Страница 80 из 87
Лестницу Кириамэ вроде как не заметил. Оперся о крайние доски рукой и размашистым, гибким движением забросил себя на помост, тут же выпрямившись и утвердившись на ногах. Поклонился царю с боярами. Легким танцующим движением развернулся на носках, на долгий миг склонившись перед притихшей, затаившей дыхание толпой. Поклонившись, плавно отступил назад. Пересвет был уверен, что принц заранее рассчитал, куда встать. Согласно движению звезд по небесному своду, тысячелетним нихонским традициям и углу падения солнечных лучей на рассвете, обративших стройную фигуру в образ неподкупного и неумолимого правосудия. Горожанам это понравится. Кириамэ очень хорошо усвоил, что именно нравится простодушным и незамысловатым обитателям Столь-града — и то, каким образом превратить казнь в назидательное представление.
Пока многоголовое Торжище тысячью глаз восхищенно и испуганно таращилось на нихонского принца, дружинные подкатили закрытую колымагу с приговоренным и вывели его наружу. Эллину сковали руки, но цепи, казалось, ничуть его не обременяли. Он не вырывался, не повисал в притворном беспамятстве на руках стражников, твердо и уверенно одолев несколько шагов до помоста. Завидев Ёширо, кивнул — как приветствуя, словно ожидал встретить в свои последние мгновения только его и никого иного. Неспешно взойдя по ступенькам, встал, куда было указано. Пересвет мельком увидел его лицо: очень спокойное и сосредоточенное, эдакое зыбкое отражение маски полного бесстрастия на лице Ёширо.
Глашатай, коему надлежало во все звонкое горло зачесть приговор, дважды сбился и раскашлялся, прежде чем начать. Бояре переступали с ноги на ногу, склоняли головы в горлатных бобровых шапках, настороженно перешептываясь. Царь-батюшка дергал себя за бороду, звательно озирался на младшего сына, точно спросить чего хотел или высказать запоздало пришедшую на ум мысль. Небо над головами наливалось свежей, безупречной лазурью, зеленая травка упрямо пробивалась вдоль заборов. В такой день хотелось жить, дыша полной грудью, и было невместно умирать.
Дочитав, глашатай торопливо свернул недлинный свиток и чуть ли не бегом кинулся прочь с помоста. Кириамэ выступил вперед, они остались одни на краю лобного места — человек в черном и человек в белом, палач и преступник. Вокруг плескалась удивительно тихая толпа, взгляд царевича цеплялся за незначащие мелочи. Как искристо блестит солнце на кромках бердышей стоящих внизу стражников. Как эллин держит слегка на отлете перевязанную руку, на которой недостает пальцев. Что Ёширо взял на церемонию не любимый меч, а новехонькую, ни разу не отведавшую крови катану с рукоятью, внахлест оплетенной полосами серой кожи ската, и цубой-гардой в виде цветочных лепестков. Принц как-то рассказал Пересвету и Войславе про жутковатый нихонский обычай: проверять остроту купленного меча на бедолаге, которому не повезет первым встретиться владельцу клинка на перекрестке. Царевна вознегодовала такому кровопролитию, и Ёширо со смешком уточнил, мол, так бывало в минувшие времена. Согласно нынешнему императорскому закону меч дозволено испытывать лишь на приговоренных к казни.
«Поэтому он и принес чистый, ни разу не запятнанный клинок, — туповато сообразил Пересвет. Царевича вдруг начало клонить в сон, он яростно затряс головой, прикусив кончик языка. Рот наполнился соленым, а цвета вокруг обрели крикливую, режущую глаз яркость. — Не надо было мне сюда приходить. Сестрица верно сделала, оставшись в тереме. Как сомлею на глазах у честного народа, вот смеху-то будет. Пересудов на год вперед хватит. Мол, какой у нас царевич неженка, и впрямь боярыня замужняя, как бы не на сносях… Господи Ками-сама, почему такая чушь лезет в голову?»
Льдисто и холодно, по-змеиному прошипев об оковку ножен, блеснуло явленное на свет узкое лезвие. То ли красуясь, то ли по затверженной привычке, Ёширо сверкающей молнией крутанул меч вокруг себя — Торжище ахнуло — и завершил движение, слегка приударив заостренным кончиком по плечу Аврелия. Эллин обернулся, медленно опускаясь на колени.
Удерживая клинок на уровне плеча, так что он обратился стальным продолжением руки, Кириамэ что-то спросил — царевич не сумел расслышать или разобрать по быстрому движению губ, что именно. Однако он, равно как и все на помосте, расслышал внятный и ясный ответ эллина:
— Перед смертью они были так прекрасны…
Ёширо перехватил катану за длинную рукоять обеими ладонями. Без долгих приуготовлений и примеряющихся замахов, с потягом ударил наискосок, сверху вниз. Ослепительно плеснуло вспышкой синевы, Пересвет даже заметить толком не успел, когда спятившая от чрезмерной мудрости голова эллина слетела с плеч. Кожаным мячиком подпрыгнув пару раз, замерла на краю помоста, лицом к онемевшей толпе, затылком к царю и боярам.
Безголовое тело, пошатываясь, пару ударов сердца стояло на коленях, прежде чем грузно завалилось набок, заливая темной горячей кровью свежеструганные доски. Кириамэ брезгливо отступил на шажок, как кот, не желающий замарать лапы, напряженно огляделся вокруг. Визгливо запричитала женщина и сразу умолкла, словно чья-то пятерня накрепко зажала ей рот. От вида расползающейся липкой лужи Пересвета слегка замутило. Он сглотнул, стискивая кулаки до впившихся в кожу ногтей и приказывая себе держаться. Все закончилось, сейчас они с Ёширо уйдут отсюда. Вернутся в терем, сядут рядом, сомкнувшись плечами и помолчат. Разделенное на двоих молчание порой успокаивает лучше любых проникновенных разговоров…
Что-то тонко, пронзительно свистнуло. Клинок взлетел над головой взвившегося в высоком прыжке и зверски оскалившегося Кириамэ. Выведенное в бритвенную остроту лезвие катаны задело прошившую весенний воздух стрелу с четырехгранным наконечником. Стесав с тисового древка невесомо опавший на помост полупрозрачный завиток стружки, но не сбив с предначертанного пути.
Окончившегося чуть выше кромки стоячего ожерелья из черевчатого бархата, унизанного речным жемчугом и видневшегося в разрезе станового кафтана. Малинового с золотым позументом, что государь Берендей Иванович нашивал по особо торжественным событиям. Нынче утром он вкупе с супругой рассудил, что нынешнюю казнь, первую за столько лет его мирного сидения на троне, тоже можно счесть таковым.
Правитель Тридевятого царства неловко откинулся назад. Боярин Савва торопливо выставил руки, но пальцы беспомощно скользнули по атласу и пушистому собольему меху. Пересвет услышал глухой костяной стук, когда голова его упавшего навзничь отца ударилась о помост — и рассудок царевича словно бы рассекло безжалостным клинком надвое. В омертвелом равнодушии одна часть разума созерцала мучения другой, заходящейся от нежданной боли. Но именно та, заледеневшая, отстранённая часть, железной рукой схватилась за поводья, вынуждая Пересвета действовать.
Кто-то тоненько завизжал. Кто-то заревел — низко, растерянно, как мычит оглушенный тяжким молотом, но живой и недоумевающий бык. Торжище тяжеловесно качнулось из стороны в стороны, первые ряды заметались вперед и назад, натыкаясь на сомкнутые бердыши и копья дружинников, отхлынули, как морские воды при отливе. Весть-злосчастье закружилась над головами, захлопала черными крыльями, из-под которых сыпались пепел да зола, заголосила на сотни и тысячи голосов.
Испуганные горожане метались промеж заборов и высоких стен Крома, не понимая, куда бежать и против кого ополчаться. Кто посмышленей, торопился унести прочь ноги и увести родных, пока не смели и не затоптали. Другие невесть за какой надобностью рвались к лобному месту. Бояре сбились в галдящую кучку над поверженным Берендеем, загородив его полами разлетающихся шуб и кафтанов.