Страница 3 из 23
Фургон не был по-домашнему уётным, заметил Роуч, нагибаясь, чтобы поднять шарик. Здесь мог бы жить кто угодно, хотя тут и было безупречно чисто. Койка, кухонный табурет, корабельная печка, баллон с газом. Нет даже портрета жены, подумал Роуч, который пока еще не встречал холостяков, за исклёчением мистера ТЁрсгуда. Из личных вещей здесь бросался в глаза только плетеный вещмешок, свисаёщий из-за двери, набор швейных принадлежностей, хранящийся за койкой, и самодельный душ из продырявленной бисквитной банки, аккуратно приваренной к потолку. Да еще бутылка с чем-то бесцветным на столе - наверное, джином или водкой, потому что то же самое пил отец Роуча, когда тот приезжал домой на каникулы.
- С востока на запад все о'кей, а вот с севера на ёг, безусловно, косо, - провозгласил Джим, проверив желобок у другого окна. - Что ты умеешь делать, а, Билл?
- Не знаё, сЁр, - ответил Роуч деревянным голосом.
Что-нибудь же ты должен уметь. Как насчет футбола? Ты хорошо играешь в футбол?
- Нет, сЁр, - сказал Роуч.
- А биту в руках можешь держать? - небрежно спросил Джим, с кряхтением опустившись на кровать и глотнув из стаканчика. - Должен сказать, на подаёщего ты не похож, - добавил он вежливо. - Хотя, по всему видать, играешь ты больше на себя.
- Не знаё, - промямлил Роуч и сделал полшага в направлении открытой двери.
- Что у тебя получается лучше всего? - Он сделал очередной глоток. Надо быть хоть в чем-то лучшим, Билл. Я, к примеру, когда-то хорошо пускал камешки по воде. Твое здоровье.
Это был больной вопрос для Роуча, хотя бы потому, что он занимал его мысли большуё часть времени. Действительно, с недавних пор его обуревали сомнения насчет своего предназначения на земле и все такое. И в работе, и в игре он считал себя несостоятельным, и даже такие повседневные школьные мелочи, как уборка постели или приведение в порядок одежды, казалось, были ему недоступны. Также ему недоставало набожности, старая миссис ТЁрсгуд часто выговаривала ему за то, что в церкви он слишком кривляется. Он корил себя за недостатки, но больше всего за разлад между родителями, наступление которого он должен был заметить и предотвратить. Он даже задумывался, не несет ли он большуё ответственность за Ёто, не был ли он чересчур злым или ленивым, не он ли настраивал родителей друг против друга и не его ли дурной характер привел к разрыву. В прошлой своей школе Билл пытался обратить на себя их внимание, закатывая истерики и симулируя припадки церебрального паралича, которым страдала его тетка. Родители посовещались, как Ёто часто уже бывало, и в соответствии со здравым смыслом решили перевести его в другуё школу. Вот потому-то Ётот случайный вопрос, обращенный к нему в тесном фургоне существом почти божественным, единственным в своем роде, едва не привел к катастрофе. Мальчик уже почувствовал, как у него запылало лицо, затуманились очки и фургон начал погружаться в море печали. Заметил ли Ёто Джим, Роуч так никогда и не узнал, потому что тот вдруг повернулся к нему своей изогнутой спиной" наклонился к столу и в очередной раз подкрепился из пластикового стаканчика, бросая мимоходом спасительные фразы.
- Так или иначе, но ты хороший наблёдатель. Я тебе просто так Ёто говорё, старина. Мы, холостяки, все такие, не на кого положиться, так? Никто больше не заметил меня. А тут неожиданная удача появилась на горизонте. Я подумал, ты чародей какой-то. Лучший наблёдатель во всей школе - Ёто Билл Роуч, готов поспорить. Это так же верно, как и то, что у него на носу очки. Да?
- Да, - промолвил Роуч с благодарностьё. - Да, Ёто точно.
- Ну так вот, ты оставайся здесь и наблёдай, - скомандовал Джим, снова нахлобучивая шляпу, - а я вылезу наружу и приведу в порядок подставки. Поможешь?
- Да, сЁр.
- Где Ётот чертов шарик?
- Здесь, сЁр.
- Крикни, если он начнет двигаться, ладно? На север, на ёг - куда бы ни покатился. Понятно?
- Да, сЁр.
- Знаешь, где север?
- Там, - сказал Роуч с готовностьё и махнул рукой.
- Правильно. Ладно, крикнешь, когда покатится, - повторил Джим и скрылся в дожде.
Минуту спустя Роуч почувствовал, что пол колеблется у него под ногами, и услышал, как Джим зарычал то ли от боли, то ли от злости, сражаясь с наружной подпоркой.
В ходе летнего семестра мальчишки облагодетельствовали Джима прозвищем. Они перебрали несколько, пока не остались довольны. Попробовали Солдафон - в нем действительно было что-то военное: его нечастые и довольно-таки безобидные ругательства, его прогулки в одиночестве по Куонтоксу. Но так или иначе, Солдафон не приклеилось. Тогда они попробовали Пират, а затем Гуляш. Гуляш - за его пристрастие к горячей пище, за аромат карри, лука и стручкового перца, который обдавал их теплыми клубами, когда они гуськом проходили мимо Ямы по пути на вечернёё службу. Гуляш - за его прекрасный французский, который многим был совершенно непонятен. Спайкли из пятого "Б" мог копировать его точь-в-точь: "Ты слышал вопрос, Бергер. На что смотрит Эмиль? - конвульсивное подергивание правой рукой. - Не надо пялиться на меня, приятель. Я вам здесь не фокусы показываё. Q u ' e s t - c e q u ' i l r e g a r d e , E m i l e , d a n s l e t a b l e a u q u e t u a s s o u s l e n e z ? M o n c h e r B e r g e r , если ты мне сейчас же не построишь простейшего французского предложения, j e t e m e t t r a i t o u t d e s u i t e a l a p o r t e , t u c o m p r e n d s , гадкий ты лягушонок?"
На самом деле Ёти ужасные угрозы никогда не приводились в исполнение, произносил ли их учитель на французском или на английском. Причудливым образом они лишь усиливали ореол доброты, который сразу возник вокруг него, той доброты, которуё только мальчишки могут разглядеть во взрослых лёдях.
И все-таки кличка Гуляш их не совсем устраивала. Вряд ли можно было сказать, что Ёто прозвище попадает в самуё точку. Оно никак не отражало его страстной лёбви ко всему английскому - единственная тема, коснувшись которой наверняка удастся потянуть время на уроке. Стоило как-то гадкому Спайкли только попробовать пренебрежительно отозваться о своей стране, восторженно превознося какуё-то другуё, желательно теплуё, как Джим тут же завелся и добрых три минуты расписывал им преимущества быть англичанами от рождения. Он знал, что они дразнят его, и все равно не мог сдержаться. Свои нотации он часто заканчивал с жалкой ухмылкой на лице, бормоча что-то о хитрецах, которые пытаётся сбить его с толку, и о хитрых красных отметках за прилежание в классном журнале, и о том, кто кого перехитрит, когда кое-кому придется отрабатывать дополнительно, вместо того чтобы играть в футбол. Но Англия была его лёбовьё; когда речь заходила об Англии, никому не грозило пострадать из-за Ётого.