Страница 11 из 23
Сергей Голомазов
Не знаю, откуда сорокалетний режиссер так все знает про женщин и старость (даже то, что о ней никто никому не рассказывает), но ему не откажешь ни в наблюдательности, ни в тщании (редком, но настоящем режиссерском качестве), ни в запасе любви к своим героиням.
Божественная комедия жизни[7]
Сергей Голомазов, режиссер и педагог РАТИ, поставил в Театре «ГИТИС» спектакль «Три высокие женщины». Пьеса знаменитого американца Э. Олби (перевод, очень хороший, А. Чеботаря). Спектакль, в котором заняты три актрисы (Евгения Симонова, Вера Бабичева и Зоя Кайдановская) и двое студентов 2-го курса (Алена Ибрагимова и Алексей Фроленков), родился как антреприза. Но, к счастью, не обладает ни одним из дурных ее свойств – не сшит впопыхах на живую нитку, не пошл, не глуп. Не играется абы как. Скорее, восхищает серьезным намерением и актерским ансамблем. Это быстро оценил Сергей Арцибашев, художественный руководитель Театра имени Вл. Маяковского, где служит С. Голомазов. Поэтому с конца марта спектакль приняли в «семью» и будут играть в филиале театра. Умно.
Я бы рекомендовала этот спектакль как… универсальное средство от скуки. (Скуки жизни, конечно, а не пресыщенности.) И от уныния хорошо, которое все-таки самый большой грех. И как обезболивающее. Как противоаллергенное при передозировке антибиотиков – прекрасно. И как витамин при авитаминозе чувств.
«Человечество – это не больше, чем один человек», – говорит героиня «Трех женщин». Я это понимаю так: если вам на нос упала только капля дождя, вы сообразите, что будет ливень, и раскроете зонтик. Если в театре вам показывают чужую жизнь, а вы примеряете ее на себя, это как раз и волнует. Спектакль резонирует в вас, как звук в органе. Про это хорошо однажды написал известный режиссер Адольф Шапиро: «Когда на сцене настоящее, у зрителя – свой спектакль. Неважно, что сюжеты разные, важнее, что совпадает смысл. На одной волне – каждый о своем. Это Театр!» Это не значит, что вам сделали удобно. Это значит, вам сделали больно, царапнули за живое. А после лизнули ранку и утешили, что все пройдет. Пройдет и это.
Из фактов собственной биографии, из отношений с собственной мачехой Э. Олби сложил философскую притчу. Три мелодии трех женщин – будто в назидание, а может, в наказание потомству – расплел он и сплел в одну судьбу. Поначалу кажется, что героини действительно три разные женщины трех возрастов. Вместо имен – первые буквы латиницы: А. (Е. Симонова) – 92 года, В. (В. Бабичева) – 50 лет, С. (З. Кайдановская) – 26. Чтобы зритель ничего не напутал, на актрисах белые майки с черными «номерами» – А, В и С. Как у бегунов на длинную дистанцию. Когда во втором акте они являются, окутанные белым шифоном и газом, и садятся на высокие табуреты (то ли невесты, то ли, может быть, ангелы), вдруг становится ясно, что женщина одна, а перед нами три ее ипостаси. Встреча с самой собой – кто ж не мечтал об этом. То ли Девушке привиделись Женщина и Старуха, и она заплакала во сне. То ли перед Старухой мелькнули тени прошлого. То ли Женщина беззвучно оплакала молодость и вздрогнула от надвигающейся старости.
В спектакле почти нет действия. Пройдет, протанцует бессловесный мужчина (А. Фроленков), то идеальный принц, то реальный муж, то почти ирреальный сын, покинувший мать. Пронесется и бесплотный дух женщины (А. Ибрагимова), что перед последним вздохом покажет жизни кукиш. Но в основном спектакль неподвижен – злые, острые разговоры, скрипучие препирательства трех героинь. А глаз не оторвать: интересно. Забавно, смешно, грустно, трагично. Старуха (Е. Симонова) смотрит на жизнь уже не в очки, а в бинокль. Какая прелестная и жестокая метафора. Девушка (З. Кайдановская) страшно амбициозна. Такой и должна быть жестокая молодость, которую раздражает старость, как главное зло. Какое точное наблюдение – в юности кажется, что уж тебя-то старость непременно минует. Женщина (В. Бабичева) охраняет цинизмом свой зыбкий покой. Демонстрирует мудрость и здравый смысл: терпение – вот главное качество, которому научает жизнь. Но какая же это скучная процедура – заедать свою усталость от жизни бутербродами с чаем. Актрисы просто пересаживаются со стула на стул, а то и вовсе мечтательно замирают на месте. Правда, во втором акте каждой будет разрешено взорваться в монологе. Но и без этого внутренняя динамика у спектакля – мощнейшая, ибо три возраста самоутверждаются в своей правоте. Кто победит, кто убедит – не ясно вплоть до финала. А зритель нервничает. Согласно паспортным данным «болеет», как у боксерских канатов или у кромки футбольного поля. Спорят ведь – о смысле и предназначении, о покое и страсти, о гармонии и диссонансе. О том, как прожить, чтобы жизнь не казалась убыточной. Ну и, конечно, не могут прийти к согласию. «Если бы молодость знала, если бы старость могла» – старо, как мир, но зато как еще живо. Когда приходит умение и опыт, уходит легкость и желание что-то и кому-то доказать.
Не знаю, откуда сорокалетний режиссер так все знает про женщин и старость (даже то, что о ней никто никому не рассказывает), но ему не откажешь ни в наблюдательности, ни в тщании (редком, но настоящем режиссерском качестве), ни в запасе любви к своим героиням. Его актрисы возрастам соответствуют не вполне, но это и есть верное и остроумное режиссерское решение. Художественное решение. Если бы, к примеру, старая актриса играла старость, спектакль, скорее всего, потонул бы в мелодраматизме. Если бы старая актриса живописала довольно откровенный сексуальный опыт своей героини, это бы было смешно, но и неловко. А так – на нас со сцены смотрят «сухие глаза трагедии» (по Мейерхольду). И наше сердце заливается слезами. Трио в спектакле звучит слаженно, нежные мелодии причудливо переливаются. Но все равно, главная принадлежит Евгении Симоновой. Воспоминание о нестареющей девочке-принцессе, которую она сыграла когда-то в «Обыкновенном чуде» М. Захарова и которую в ней потом эксплуатировали десятки раз, только помогает оценить то «смертельное сальто», которое она совершает в «Трех женщинах». «Старость – это способность думать о себе в третьем лице», – говорит героиня Олби. Эту способность – одновременно быть и «думать в третьем лице» – и воплощает Е. Симонова. В этом «ап!» – бездна умений и приспособлений, чувства и чувствительности. Профессионализм, который не может не вызвать и уважение, и восхищение.
Хочется описать ее Старуху всю, по минутам, от макушки до пяток, от пепельных волос, превратившихся в седину под стариковской панамой, до ног-колонн, обернутых гетрами, как бинтами, и обутых в кроссовки. Если кто-то помнит Фаину Раневскую, эту женщину-глыбу, этот базальтовый утес, вставший, казалось, навечно, и этот меловой холм, крошащийся от всякого порыва ветра, то симоновская игра оттуда, воспоминание об этом. Это тело, будто распухшее от слез. Этот голос, вечно удивленное контральто, навзрыд. Срывающиеся гласные, свистящие шипящие, фраза, сломанная на полуслове, – будто человек на ходу позабыл, о чем хочет сказать, или потерял к вам интерес: все равно не поймете. Этот мерный автоматизм движений, который на самом деле всякий раз артистично другой. Это лицо, похожее на маску (с помощью только капы, оттопырившей актрисе нижнюю губу, она сумела стать неузнаваемой), и глаза, вспыхивающие то лукавым, то мстительным блеском. И эти замедленные движения… как Старуха вытирает платком уголки рта, как промокает пальцами беспричинную слезу, как, осторожно сгибая руку, вяло почесывает щеку. И эта рука в гипсе, которую она, как в рапиде, простирает вверх – то ли защититься от всех, то ли всех проклясть. И этот божественно непоследовательный характер: когда сплошь капризы и игры, упрямство и кокетство, жестокость и беспросветное одиночество. И эта главная уловка – раздразнить, побольнее ударить словами, совершить бестактность, чтобы заполучить собеседника – чтобы тебя приняли всерьез. И эта почти животная – смертельная! – жажда жизни. Жажда быть… Старуха медленно, по одному, разгибает детские пальчики, торчком из гипса, – ага, зарядка. Потом так же медленно, по одному, загибает пальчики в фигу – ту самую, которой, отлетая, погрозит миру ее душа. «Счастье в жизни есть! И оно всегда впереди!», – топнет Девушка ножкой. Это, пожалуй, единственное, с чем согласится Старуха.
7
Первое сентября. 2004. № 38. 29 мая.