Страница 8 из 17
И как вершина бюрократического абсурда звучит «спокойнейший голосок секретаря», резко контрастирующий с восклицаниями орущего и мечущегося лирического героя («Зарезали! Убили!»), у которого «от страшной картины свихнулся разум»:
Сатирическая тональность стихотворения проявляется в том, что автор создаёт комические ситуации, нарушая при этом жизненное правдоподобие, а в самом конце произведения рисуя фантастическую, гротескную картину.
Выбор поэтом эмоциональной тональности
Есть у Е.А. Евтушенко замечательное стихотворение – «Само упало яблоко с небес…» (1995), написанное в идиллической тональности.
Читая стихотворение, мы видим яблоко, упавшее с небес или подброшенное бесом, сбитое ангельским крылом с ветвей или руладой соловья.
Яблоко ударилось «нежным боком». Удар был такой силы, что из него брызнул «шипящий сок». Кажется, это яблоко просит героя стихотворения только об одном – подобрать его («чуть зазвенели зёрнышки внутри»).
Яблоко лежит в росе, отдыхая телом и душой, «как малая планета на большой» (сильный образный ход!). Но в его трещину «вожделеюще» вползает оса, которую лирический герой не замечает. И вот он вносит яблоко в комнату. Из яблока вылетает оса и поёт на разные голоса, притом для неё поэт находит очень точный визуальный образ:
Жало, то есть боль, страдание, тяжёлое испытание, и красота оказываются рядом.
Философская мудрость, связывающая время с самой вечностью. Полное приятие жизни, без которого идиллическая тональность немыслима.
Но подумаем о возможной альтернативе. Поэт мог развить образный ход, связанный с осой, заменив в заключительной части стихотворения идиллическую тональность драматической. Хватило бы одной дополнительной строфы! А ведь во многих стихотворениях определённым образом сочетается несколько эмоциональных тональностей! Но не здесь!
Поэт не хотел разрушить ту гармонию мира, которую запечатлел на языке образов в своём стихотворении. Достаточно было упомянуть о том, что реальность сложна, что в ней есть место для укусов, боли, но развивать эту мысль – означает нарушить некий баланс сил, который столь дорог поэту.
Выбор эмоциональной тональности зависит от того, какую картину мира хочет запечатлеть поэт в своём лирическом стихотворении и как он к этой картине относится.
Встреча вторая
Муза
Кто такие Музы?
Олимпийские Музы классической мифологии являются дочерями Зевса и обитают на Геликоне. Отметим, что в эпоху эллинизма они воспринимались древними греками как символические образы: Эрато – Муза лирической поэзии с лирой в руках; Эвтерпа с флейтой сопровождает лирическую песнь; Каллиопа – Муза эпической поэзии и знания со свитком и палочкой для письма; Клио – Муза истории с теми же атрибутами; Мельпомена – Муза трагедии с трагической маской и венком из плюща; Полигимния – Муза серьёзной гимнической поэзии; Терпсихора – Муза танца с лирой и плектром (приспособлением для извлечения звуков); Талия – Муза комедии с комической маской; Урания – Муза астрономии с небесным сводом и циркулем. Музы подчиняются богу искусств Аполлону, получившему имя Мусагет.
Гюстав Моро. Аполлон и девять муз. 1856
В многовековой литературной традиции Муза – это символ поэтического творчества, вдохновения.
Древнеримская традиция В двадцать шестой оде из книги первой древнеримский поэт Гораций пишет (оды даны в переводе А.П. Семёнова-Тян-Шанского):
Древнеримский поэт готов воспеть своего друга, достойного быть прославленным. Но его слова – ничто по сравнению с теми почестями, которыми одарит Ламия Муза, символом которых и является душистый венок, сохраняющий в себе «цвет весенний», то есть признак подлинной жизни.
Как мы видим, Муза в этом стихотворении не воспринимается как сила, связывающая поэта, представителя земного мира, с небесами, нить, разрыв которой сделает невозможным само творчество, ибо исчезнет вдохновение, придающее высший смысл его жизни. Размышляя о двадцать шестой оде, нельзя утверждать и то, что Муза является символом его поэтического творчества, подчёркивающим особую, возвышенную природу искусства. Ситуация, представленная в процитированной выше лирической миниатюре, совсем другая: поэт просто ничтожен по сравнению с Музой, что не должно удивлять, ведь она сама богиня.
Совсем иначе воспринимает себя герой тридцатой оды из книги третьей, от содержания которой позднее отталкивались такие русские поэты, как М.В. Ломоносов, Г.Р. Державин, А.С. Пушкин. Поэт считает, что его заслуга в том, что он «перелил» «эолийский мотив в песнь италийскую». И завершается произведение следующими строками:
Сама Муза должна гордиться поэтом! Да, он воспринимает её как силу, стоящую над творческой личностью, но неоспоримые достижения последней не могут не быть отмечены лавром. И опять встречается символический образ, непосредственно связанный в сознании Горация с Музой!
Не должно современного читателя удивлять то, что Гораций в этой оде вспоминает о Мельпомене – богине трагедии. Первоначально в древнегреческой мифологической системе она была богиней песни.
Чрезвычайно интересна и третья ода из книги четвёртой, начинающаяся следующими строками:
Но посмотрим, какое утверждение следует за отрицанием: