Страница 9 из 17
Славе героя, победителя резко противопоставляется слава творческой личности, относящейся к группе избранных, ибо при рожденьи Муза её «хоть раз взглядом приветила».
Посмотрим, как развили древнеримскую традицию русские поэты XVIII–XX веков.
Муза воспевающая
Образ Музы, встречающийся в поэзии русского классицизма, вполне соответствует древнеримской традиции. Для доказательства обратимся к «Оде на день восшествия на престол Ея Величества Государыни Императрицы Елисаветы Петровны 1748 года», написанной М.В. Ломоносовым.
Радость – то чувство, которое должен испытывать каждый россиянин, ибо на престол вступает императрица, достоинств которой не счесть. И, как можно догадаться, назначение Муз – в максимальной степени передать это чувство:
Нельзя не отметить следующее: в этом произведении сам поэт как бы отстраняется от высшей миссии и побуждает самих Муз, которые должны забыть о печали и воспеть великий день, то есть побуждает их к некому действию.
Перенесёмся на полвека вперёд и вчитаемся в стихотворение Г.Р. Державина «К Музе» (1797), которое также представляет собой условное обращение к богине, просто немыслимое без употребления глаголов в форме повелительного наклонения:
На этот раз Муза должна воспеть юную весну: и её изумительную цветовую гамму (торжество голубого и зелёного цвета), и божественные ароматы, разливающиеся вокруг. Но этим поэт не ограничивается, ибо призывает богиню всмотреться в окружающий мир, призывает к наблюдательности. Симптоматично следующее: вторая-четвёртая строфы произведения начинаются глаголом «смотри»: «Смотри, как цепью птиц станицы / Летят под небом и трубят…»; «Смотри: в проталинах желтеют, / Как звёзды, меж снегов цветы…»; «Смотри: как солнце золотое / Днесь лучезарнее горит…» Конечно же, анафорическая конструкция несёт на себе вполне определённую смысловую нагрузку, давая читателю некую пространственную установку: всмотрись в окружающий тебя мир природы, восхитись его первозданной красотой.
Стихотворение завершается пафосным восклицанием «блещущей» природы: «Или какой себя венчает / Короной мира царь?» Но почему бы не доверить эти слова, содержащие в себе главный, философский смысл гимна весне, Музе? Тем не менее в этом произведении на первом плане сама реальность, её восхитительные картины, вызывающие разнообразные ассоциации: птичьи «гласы с облаков» сравниваются со звуками гуслей и свирели, желтеющие меж снегов цветы – со звёздами, а у неба обнаруживается «весёлое, младое» лицо!
Как мы видим, и у Ломоносова, и у Державина обращение к Музе – некий стилистический приём, некая условность. Оно не оказывает существенного влияния на содержание произведений, а лишь фиксирует принадлежность последних к определённой культурной традиции: представители классицизма с почтением относились к античному искусству и его знаки, образы вводили в свои тексты.
Так и напрашивается вывод о том, что образ Музы с течением времени должен был исчезнуть из русской поэзии как знак «омертвевшей» традиции, как рудимент прошлого, не имеющего никакого отношения к настоящему. Но, может быть, этот мифологический образ ожидает совсем другая судьба – и он будет «оживлён», ибо наполнится новыми смыслами, актуальными для последующих поколений?
Муза, спасающая человека от «свинцового груза» забот
Уже начало стихотворения К.Н. Батюшкова «Беседка Муз» (1817) отражает биографическую реальность:
Дело в том, что в мае 1817 года К.Н. Батюшков сообщил Н.И. Гнедичу о беседке, убранной им в саду для поэтических занятий.
Беседка воспринимается поэтом как «жертвенник муз». Но тогда неизбежно возникает вопрос: о чём лирический герой стихотворения молит последних? О славе? Нет, ибо «талант его ничтожен». Как мы понимаем, традиционный ответ на вопрос невозможен.
Читая стихотворение, мы ощущаем усталость человека от «свинцового груза» забот (насколько психологически точен метафорический эпитет, употреблённый Батюшковым!) Самое страшное для него – беспрестанно вянущие чувства, а поэзия (Музы её символизируют, не воспринимает же автор их мифологически!) в этом случае призвана спасти душу, утратившую любовь к прекрасному.
Мифологический образ выполняет в стихотворении К.Н. Батюшкова психологическую функцию, так как непосредственно участвует в раскрытии душевного состояния лирического героя в кризисный период его жизни. У самого же героя обнаруживаются черты романтического мироощущения: отчуждение от унылой, прозаической жизни; устремлённость к прекрасному, возвышенному – его признаки.
Муза = Вдохновение = Гений чистой красоты
В стихотворении В.А. Жуковского «Я Музу юную, бывало…» (1822–1824) встречи лирического героя с богиней «в подлунной стороне» были особо значимы, ибо в это же время к нему с небес слетало Вдохновение, которое «на всё земное наводило животворящий луч». Именно в этот период граница между Жизнью и Поэзией исчезала.
Можно утверждать, что для Жуковского Муза, Вдохновение, дарователь песнопений, алтарь священный, Гений чистой красоты, звезда, очарованье – образы одного ряда, а слова, их обозначающие, употребляются как синонимы.
Как и в произведении Батюшкова, в этом произведении фиксируется кризисная ситуация. Именно от неё протягиваются нити к прошлому и будущему: если в настоящем «бывалых нет в душе видений и голос арфы замолчал», то в прошлом (его знаки – «цветы мечты уединенной и жизни лучшие цветы») – подлинная жизнь, ознаменованная творчеством, которое просто немыслимо без связи поэта с небесной, мистической сферой. Но душа ещё умеет различать сиянье звезды, сиянье «чистого Гения», и поэтому неизбежен следующий вывод: «Не умерло очарованье! / Былое сбудется опять». Прошлое вернётся в будущем и станет настоящим!
Романтическая идеализация прошлого (вспомним «Песню» 1818 года, в которой встречаются такие образы, как «минувших дней очарованье» и «святое Прежде») и мистическое восприятие бытия (вспомним такие образы из стихотворения 1821 года «Лалла Рук», как «ангел неземной», «Гений чистой красоты», «прощальная звезда»), характерные для поэзии Жуковского, встречаются и в произведении о Музе, образ которой неразрывно связан со стилем одного из первых романтиков в русской литературе.