Страница 33 из 46
А как же осуществить надежный перевод такого сложного понятия, как читта? Как ни странно, для этого надо перестать быть переводчиком. Следуя мысли А. Ф. Лосева, перевод – это, в первую очередь, понимание, особенно философского или психологического текста.
А что мы имеем в данном случае? Древнеиндийский текст? Текст йоги? Философский текст? Или текст психологический? Понятие читта, раз его переводят то как ум, то как сознание, явно является понятием психологическим. А это значит, что перевести его можно только с помощью определений соответствующих понятий, данных психологией.
Островская и Рудой люди широкой культуры и прекрасного образования. Я не раз замечал, как они показывали знакомство с психологической наукой. Следовательно, я могу предположить, что в данном случае их академический перевод отражает современные научные представления о предмете, и наука индология считает, что под именем «читты» у Патанджали скрывается то, что следует отождествить с пониманием сознания наукой психологией.
Но в таком случае лично мои знания об устройстве человека, приходят в возмущение. Что-то не так с «деятельностью сознания». Можем ли мы вообще говорить, что сознание действует? Или же это может относиться только к уму?
Разобраться в этом непросто, потому что современная академическая психология сделала все возможное, чтобы этот вопрос простым не выглядел. Чего стоит только определение сознания, которое дает «Современный словарь по психологии» Юрчука: «Сознание – апикально-высший уровень психического кодоинтерпретирования-кодоиндукциирования-кодоотображения налично-объективной реальности и контроля-саморегуляции, который присущ человеческим индивидам; как генезисно-социально-онтологическо-историческо-эволюционным субъектам-объектам» (Минск: «Совр. Слово», 1998).
Надеюсь, что Рудой и Островская исходили не из этого, язык не поворачивается сказать, определения.
Более привычное и соответствующее марксисткой науке определение дает словарь «Психология» Петровского и Ярошевского.
«Сознание – высший уровень психического отражения и саморегуляции, присущий только человеку как общественно-историческому существу. Эмпирически сознание выступает как непрерывно меняющаяся совокупность чувственных и умственных образов, непосредственно предстающих перед субъектом в его “внутреннем опыте” и предвосхищающих его практическую деятельность» (М.: Политиздат, 1990).
Как кажется, это гораздо ближе к пониманию Рудого и Островской; но по-прежнему остается вопрос: а может ли у «совокупности образов» быть деятельность? Как впрочем и у «уровня отражения»?
Как бы там ни было, но если мы говорим о возможности прекращения деятельности сознания, то должен быть деятель. И это или само сознание, или же нечто, что действует с помощью сознания. И тогда что-то неверно: либо перевод, либо определение сознания современной психологией. Как профессиональный психолог, я склоняюсь ко второму. Думаю, что Рудой и Островская использовали слово сознание не совсем в научном его понимании, но зато в точности в соответствии с образом, который складывался у них по древним источникам.
Но даже если это и так, читателям переводов Йога-сутры и комментариев на нее Вьясы придется учитывать, что русское слово «сознание», очевидно, не передает значение слова «читта» совершенно точно. Или, что еще вернее, мы пока не знаем по-настоящему ни что такое сознание, ни что такое читта.
Точно так же, скорее всего, и слово «деятельность» здесь не совсем уместно. Понять, что такое санскритское «vrtti» не так уж просто. Рудой и Островская, переводя его как «деятельность», сами проясняют его в «комментариях» вот таким образом:
«Здесь термин vrtti обозначает развертывание или актуальные состояния эмпирического сознания, содержанием которых выступают конкретные pratyaya». (Классическая Йога, с. 207).
Что такое pratyaya, они не объясняют, да нам это пока и не важно. Важно, что слово «деятельность» здесь обозначает имеющиеся или развертывающиеся состояния сознания. Попросту говоря, смену состояний или их изменения. И нигде не сказано о деятеле. Это значит, что определение «метания ума», по крайней мере, в части «метаний», вполне подходит и не является более неточным, чем «деятельность».
Почему я оба определения считаю неточными, но подходящими? Выражение «метания ума» содержит в себе некую оценку, оценку отрицательную, любому человеку известно, что метания ума – это плохо, и поэтому «метания ума» понуждают устранить себя. Это в точности соответствует задачам йоги, как их определяет Патанджали. Зато слово «деятельность», хоть и вносит некое неопределенное понятие о деятеле, позволяет разбирать устройство того сознания, которое описывается. Это и видно в пояснении Рудого и Островской. При таком подходе очевидно, что оба перевода имеют право на существование. Но один – как перевод для первого знакомства, для начинающих, а второй – для тех, кто решил избавиться от метаний ума и посвятить себя изучению того, а как же устроено то, что он собирался приводить в иное состояние.
Я осознанно не пишу здесь слово «сознание», потому что оно окажется вопросом из вопросов на следующем шаге, когда мы попытаемся понять, что же это такое, и дать ему определение. И наука нам в этом будет довольно сомнительным помощником.
Дело в том, что наша советская академическая психология старательно избегала давать научное определение сознания. Рубинштейн, Леонтьев, Лурия крайне расплывчаты в этом вопросе. К примеру, Рубинштейн, до сих пор определяющий мышление подавляющего большинства академических психологов России, вообще не дает определения сознания в своем знаменитом курсе «Основы общей психологии». Раздел «Сознание человека», начинается так: «Начало человеческой истории означает качественно новую ступень развития, коренным образом отличную от всего предшествующего пути биологического развития живых существ. Новые формы общественного бытия порождают и новые формы психики, коренным образом отличные от психики животных, – сознание человека». (Рубинштейн, с. 109).
Вот и все определение: сознание есть форма психики, отличающая человека от животного. И все остальное повествование – об этих отличиях, но не о сознании. Главное – это доказать, что отличие нашей психики от животных имеет материальную основу в отличии нашего мозга от мозга животных. А сами отличия накапливаются в ходе деятельности, отличной от деятельности животных, – трудовой и социальной.
Из всей этой когорты психологов, сложившихся в первой половине прошлого века, разве что один Выготский попытался дать определение сознания. Но его погруженность в борьбу с рефлексологией стащила его в определение сознания через рефлексы. В итоге оно выглядит так:
«Самую сознательность или сознаваемость нами своих поступков и состояний следует, видимо, понимать прежде всего как правильно функционирующую в каждый сознательный момент систему передаточных механизмов с одних рефлексов на другие» (Выготский, с. 241).
Соответственно с этим собственно сознание превратилось у него в «механизм поведения» (Там же, с. 240), «сознание всегда эхо, ответный аппарат» (Там же, с. 241).
Я хочу посвятить этой теме отдельное исследование и поэтому опускаю излишние подробности. Достаточно понять, что наши переводчики с санскрита, переводя психологические понятия, могли находить санскритским словам русские соответствия или в своем бытовом понимании этих понятий, руководствуясь здравым смыслом, или же в академической психологии. Но академическая психология, на которую могли в конце восьмидесятых годов опираться переводчики, а их перевод «Йога-сутр» вышел в свет в 1992 году, все еще насквозь была советской. Советская же академическая психология второй половины прошлого века была чрезвычайно традиционна и с собственными классиками спорить не рисковала. А классики советской психологии не рисковали трогать такое понятие, как сознание, потому что оно определялось философией, а еще точнее, марксистко-ленинской философией и являлось идеологическим. Иначе говоря, по отношению к понятию «сознание» действовали вполне определенные требования политического рода, а именно: все понятия общественных наук, которые так или иначе упоминались классиками марксизма, должны быть неприкосновенны для исследователей.