Страница 11 из 14
Вопреки издевательской эпиграмме Пушкина («Полумилорд, полукупец, / Полумудрец, полуневежда, / Полуподлец, но есть надежда, / Что будет полным наконец») светлейший князь Михаил Воронцов был одним из наиболее образованных людей своего времени.
«Сын русского посла [в Великобритании], будучи, по описанию Льва Толстого, среди русских высших чиновников человеком редкого в то время европейского образования», Воронцов возвращается в Россию после учёбы в Англии с университетским дипломом.
Ещё до переезда в Одессу он демонстрирует присущий ему дух либерализма, который выражается, в частности, в глубокой неприязни к любому виду рабства, в том числе и к крепостному укладу жизни в России. По прибытии на родину он подаёт Александру I проект уничтожения крепостной зависимости в стране в десятилетний срок.
О просвещённости графа, о его незаурядной эрудиции может также свидетельствовать уникальное собрание книг в его фамильной библиотеке – предмет зависти многих солидных книгохранилищ.
Переданное в дар вместе с архивом европейской и отечественной истории ХVIII-ХIХ веков. Одесскому университету собрание книг и документов графа становится доступным для общественного пользования, внося тем самым существенный вклад в повышение уровня интеллектуальной жизни города. Об этом, в частности, могут свидетельствовать издания Одесского императорского общества истории и древностей, первым почётным президентом которого с 1839 года стал М.С. Воронцов.
Воронцов высоко оценивает вклад Ришелье в становление и развитие города. В память о заслугах герцога 22 апреля 1828 года состоялось открытие памятника. После торжественной литургии, совершённой в Преображенском соборе, по случаю установления монумента присутствовавшие на церемонии граф Воронцов, военные и гражданские чины проследовали на Приморский бульвар, где собрались горожане. Протоиерей Куницкий произнес речь, в которой рассказал о заслугах Дюка перед Одессой.
Разделяя многие из идей своих предшественников на посту градоначальников Одессы, граф прилагает серьёзные усилия для поддержания экономической и культурной составляющих в развитии города, стремясь вместе с тем придать городу впечатляющий облик, соответствующий его претензии на статус неофициальной столицы Юга.
Европейски образованный чиновник Воронцов с должным пиететом относится к населяющим город иноверцам и к представителям различных этнических групп, отдавая дань их заслугам в развитии и процветании города.
Следует отметить нехарактерную для того времени политику графа в отношении еврейской общины города, направленную на поощрение её активного участия в экономической, культурной и общественной жизни города.
Впечатляющим на этом фоне выглядит его поступок – выступление против высочайше одобренного указа правительства, согласно которому те из евреев, которые, в соответствии с предложенной классификацией, не попадают под категорию полезных, подлежат, как «бесполезные», репрессиям и выселению.
Воронцов обращается с письмом к Николаю I, в котором отмечает: название «бесполезных» для нескольких сотен тысяч людей, по воле Всевышнего издревле живущих в империи, несправедливо. Он подчёркивает ту пользу, которую приносят краю подлежащие выселению определённые группы евреев, указывая на неуместность называть их «бесполезными».
В своём Представлении, адресованном императору Николаю I, знатный вельможа просит самодержца отнестись к судьбе евреев более благосклонно.
«Ваше Императорское Величество!
Зная, сколь Вы, Государь, изволите интересоваться мнением управляющих отдельными частями империи относительно дел государственных, осмелюсь и считаю долгом определиться в намерениях правительства изменить судьбу еврейского народа… Будучи верными подданными, евреи заслужили полное от правительства доверие. Благоразумие и человеколюбие призывают отказаться от жестокой меры, ибо плач и стенание несчастных будет порицанием правительству и у нас, и за пределами России…
Зная, сколь Ваше Императорское Величество благоволите мне, недостойному высокой милости, припадаю к стопам Вашим, Государь, о смягчении судьбы несчастного народа».
В начале 1845 года Воронцов уезжает в Санкт-Петербург за новым назначением. На обеде, на ко тором присутствует граф, император сообщает ему: «Удовлетворил Я твоё представление, граф, касательно евреев».
В марте 1845 года покидающего Одессу – с тем, чтобы вступить в новую должность, – графа Воронцова провожают около ста тысяч благодарных граждан города.
P.S. Что-то есть в этом городе – какая-то таинственная сила, которая присутствует в каждом из однажды поцелованных им, которая зовёт их и манит – и со временем пробуждает в них острую потребность, где бы они ни находились, вновь, хотя бы мысленно, прикоснуться к ней, как к истоку своей жизни.
Не лишены воздействия этой силы и отцы-основатели города. Во власти её оказывается герцог Ришелье, который на склоне лет мечтает вернуться к своему детищу. Реализации этой мечты помешала внезапная смерть. Прах умершего в Санкт-Петербурге графа Ланжерона, согласно его завещанию, был отправлен на вечный покой в Одессу. Последние дни своей жизни Воронцов проводит в любимой им Одессе, куда он вернулся в начале октября 1856 года, а 6 ноября на 75-м году жизни его не стало.
«Одесса шумит – я сделаю из неё Саратов…»
Эту угрозу в адрес одесситов приписывают одному из очередных после Воронцова малоприметных генерал-губернаторов Новороссийского края, которая прозвучала в связи с «неподобающей» реакцией граждан города на поражение России в Крымской войне 1853–1856 годов.
Борьба с Одессой постепенно принимает национал-патриотический оттенок и разгорается под девизом защиты интересов «коренного населения», которое подавляется «пришлыми иностранцами».
«Евреи, греки, итальянцы, армяне, караимы, французы, немцы, англичане, испанцы, поляки, молдаване, сербы, болгары – буквально вопиет подполковник Российского генерального штаба, составитель сборника «Материалов для географии и статистики России» (1863) Александр Оттович Шмидт, – гораздо рельефнее русских выдвигаются из общей массы одесского населения. И если бы пришлось Одессе выставить флаг соответственно преобладающей в ней национальности, то, вероятно, он оказался бы еврейским или греко-еврейским».
Подполковник Российского генерального штаба прогуливается по улицам города – и душа его наполняется гневом:
«Взгляните на надписи у ворот лучших домов в Одессе – почти везде вы встретите фамилии на -афи, -аки, -пудо, -пуло, несколько немецких, французских или итальянских, очень немного русских, гораздо более польских, а ещё, и без всякого сравнения, более мнимо немецких и мнимо польских, в которых каждый опытный глаз одесского жителя может открыть (О, ужас!) чисто еврейские прозвища…»
В тон Александру Оттовичу Шмидту своё недовольство Одессой высказывает некто Иван Аксаков – казначей и квартирмейстер, которому, как он утверждает, приходилось иметь дело с прибывающими с севера по различным делам офицерами, интендантами либо чиновниками других мест – с истыми великороссами. Подшофе либо в редкие минуты протрезвления они зачастую повергали его в смятение своими откровениями:
«Ах, как тяжело жить в России – в этой вонючей среде грязи, пошлости, лжи, обманов, злоупотреблений, добрых малых мерзавцев, хлебосолов-взяточников, гостеприимных плутов-отцов и благодетелей-взяточников».
Нелицеприятные отзывы о родине приезжающих из глубинки гостей, тем не менее, никак не влияют на его резко негативное отношение к пропитанной «иностранщиной» Одессе, где даже «истые великороссы» проявляют неприязнь к своему отечеству:
«Русские здесь – поколение беглых, враждебное России. Недавно я говорил с одним бородачом-извозчиком. Увидев его бороду, я обратился к нему с радостью, как к земляку… На приветствие он отвечал сухо и объяснил, что “Чёрт ли ему в России! Там мы жили под панами, а здесь мы вольные. Молдаване и евреи народ добрый – с ними жить можно”. Подобные же речи слышал я от многих русских… Россия является для них страшилищем, страной холода, неволи, солдатства, полицейщины, казёнщины – и крепостное право, расстилающееся над Россией свинцовой тучей, пугает их невыразимо».