Страница 10 из 14
«Не уважая и не любя французов, известный их враг в 1812 г., жил безопасно между ними, забавлялся их легкомыслием, прислушивался к народным толкам, все замечал, все записывал и со стороны собирал сведения. Жаль только, что, совершенно отказавшись от честолюбия, он предавался забавам, неприличным его летам и высокому званию…» (Ф. Вигель. Записки).
Чрезмерная «примесь» в Одессе французской и прочих «нерусских кровей» настораживает не только графа – «франкофоба», но и его критика – мемуариста Филиппа Филипповича Вигеля, иронизирующего над судьбой беглого патриота.
Филипп Вигель, автор популярных «Записок» – неуклонный защитник «консервативных ценностей и традиций» отечества. В активе деятельности Ф. Вигеля на «патриотическом» поприще – донос митрополиту Серафиму на «Философическое письмо» Чаадаева, опубликованное в «Телескопе» в 1836 году. Вигель ополчился на его «богомерзкую статью» как на «ужаснейшую клевету на Россию».
Вигель также не приемлет «Ревизора» Гоголя, обозвав его пасквилем на Россию – «клеветой в пяти действиях». При этом он утверждал, что те, кто критически относятся к его «Запискам», – не патриоты, поскольку демонстрируют нелюбовь к своей родине.
Блюститель неизменности отечественных традиций появляется в Одессе вскоре после вступления на должность её правителя графа Михаила Воронцова.
«Насилу в десять часов вечера 26 июля приехал я в Одессу. Среди ночной темноты всё показалось мне громадно. Я остановился в известнейшем отеле “Рено”, близ театра, перед которым горела блестящая иллюминация. Она была по случаю приезда графа Воронцова и должна была продолжаться три дня… Рядом со мной, об стену, жил Пушкин, изгнанник-поэт».
Пока «изгнанник-поэт» упивается атмосферой города, где «всё Европой дышит, веет…», наш гость начинает знакомство с Одессой, настороженно приглядываясь к местной элите.
Первое впечатление: «Исключая двух столиц, нет ни одного города в России, где бы находилось столько материала для составления многочисленного и даже блестящего общества, как в Одессе».
Однако, по мере погружения в «дух Европы», которым дышит город, Филипп Вигель приходит в негодование.
Там, где романтик Пушкин встречает «гордого славянина», он видит униженного представителя титульной нации, о которой слышит нелестные высказывания: «Больно мне было слышать ругательство против русского народа». Хотя в чём-то он считает это ругательство «оправданным».
Там, где Пушкин восхищается многообразием национальной палитры города, Вигель с негодованием замечает:
«Если послушать иностранцев, каждая нация приписывала себе её основание: во-первых, французы, которые столь много лет при Ришелье и Ланжероне приписывали себе её основание; потом итальянский сброд, гораздо прежде Рибасом привлечённый, в этом деле требовал старшинства. Жиды, которые с самого начала овладели всей мелкой торговлей, не без основания почитали себя основателями. Немцы, которых земляки в Люстдорфе и Либентале были единственными скотоводами, хлебопашцами, садовниками и огородниками в окрестностях и одни снабжали население съестными припасами, имели равное на то с ними право. Наконец, поляки, которые привозили свою пшеницу, родившуюся на русской земле, обработанной русскими руками, и поддерживали там хлебную торговлю, видели в Одессе польский город».
Особую неприязнь к Одессе Филипп Вигель демонстрирует в «Записках», посвящённых Керчи и опубликованных в 1827 году, где он с издёвкой пишет об основателе города графе де Рибасе:
«Пронырливый итальянец де Рибас имел один-единственный успех – взял турецкую “фортечку” Хаджибей, на месте которой начал строить новый город в противовес уже построенным… городам Николаеву и Херсону – и только затем, чтобы досадить истинно российскому графу Мордвинову, настоящему основателю Николаева».
Одесса – продолжает свои инвективы в адрес ненавидимого им города мемуарист – по сути украла у других городов право «первородства» – право претендовать на титул столицы российского Причерноморья. Она – продолжает он свои рассуждения – «несправедливо получила льготы, те необходимые средства за счёт “обиженных” Очакова и Керчи, на которых природа сама указывала тогда».
«Расправившись» с адмиралом де Рибасом, Вигель берётся за Ришелье. Будучи не в состоянии игнорировать заслуг герцога в становлении города, он, тем не менее, ставит ему в вину французское происхождение, которое обусловливало, по его мнению, предпочтительное отношении градоначальника к пришельцам с его родины:
«Свой своему поневоле друг, – говорит Вигель, – и французы в Одессе пользовались особым покровительством и чрезвычайно поддерживались».
Самым серьёзным обвинением в адрес Одессы является утверждение автора «Записок», что «город превратился в буржуазную республику, решительно нетерпимую, серьёзную и эгоцентричную» (Ф. Вигель. Воспоминания. Т. 2, с. 107).
Заметьте – «буржуазная республика» Одесса возникает на территории империи, на которой ещё значительное время будет сохраняться средневековый институт крепостного рабства.
«Золотой век» Одессы
В мае 1823 года император Александр I вызывает к себе графа Воронцова и высказывает ему свою волю: «Быть тебе, граф Михайло, вместо уходящего в отставку генерала Ланжерона, Новороссийским генерал-губернатором и полномочным наместником моим в Бессарабской губернии. С Богом, граф, управляй во славу державы и во благоденство народа российского».
Первые комментарии, последовавшие вслед за назначением графа, в частности, акцентировались на следующей идее:
«Захотели, наконец, чтобы Новороссия обрусела – прислали управлять ею русского барина и русского воина».
Более чем тридцатилетнее пребывание графа на посту главы города называют «золотым веком» Одессы.
При нём Одесса стала третьим городом империи по количеству жителей – после Москвы и Петербурга, а по царившей в ней атмосфере созидательности, наличию учреждений культуры и удобству жизни, как свидетельствуют очевидцы, была под стать не только обеим столицам России, но и многим городам Европы.
Под стать обеим столицам и многим городам Европы был и внешний облик города, который она обретала:
«Бульвар здешний по местоположению своему может называться одним из прекраснейших в Европе. Он расположен на возвышенном берегу моря, которое представляется отсюда во всей красе своей с обеими гаванями и карантином, усеянными кораблями. С другой стороны он обращён к целому ряду прелестнейших домов, кои сделали бы украшения и самой столице Севера, каковы: генерала Орлова, графа Болеслава Потоцкого, князя Лопухина и других…» (Галина Семыкина. Одесские очерки П.П. Свиньина. Взгляд на Одессу: Из живописного путешествия по России. «Отечественные записки», 1825 год).
Принял ли во внимание новый хозяин Одессы нелицеприятную критику в адрес города, строительству которого посвятил многие годы своей жизни? Внёс ли он, с учётом распространённой критики в «нерусскости» города, серьёзные коррективы в стратегию его будущего развития? Вряд ли…
Впрочем, с уверенностью можно утверждать: надежды радетелей идеи о том, что «русский барин и русский воин» наденет на город «русскую узду», не оправдались.
Кое-что на этот счёт нам может сказать оценка деятельности графа, прозвучавшая во время его похорон в надгробном слове архиепископа Херсонского и Таврического Иннокентия в Одесском кафедральном Преображенском соборе 10 ноября 1856 года:
«Для многих новых предприятий недостаёт туземных деятелей – почивший не медлит призвать их отовсюду, употребляя для сего даже собственные средства; а в числе призванных на время, многие, буду чи обласканы, успокоены и привязаны к новой стране самыми успехами своими остаются у нас навсегда».
Воронцов по определению не мог стать той «русской уздой» на европейскости Одессы, на которую рассчитывали её недоброжелатели.