Время героев

— Алексей Петрович, как обычно, благодарит за службу. Призывает не щадить разбойников, а расправляться с ними как можно жёстче.

— Но ты и так иногда делаешься чрезмерно жесток.

— Женщина!

Валериан вскочил, полой халата сбил на пол кувшин с напитком. Керамический сосуд разлетелся на десяток осколков, и вода потекла по некрашеным, но выскобленным до белизны доскам пола. Князь хлопнул в ладоши. Вбежал слуга и, не поднимая головы, наскоро собрал черепки, вытер лужу и, пятясь с поклонами, снова убрался из спальни. Мадатов, хмурясь, ждал, пока притворится дверь, потом быстрыми шагами пересёк комнату и присел на тахту:

— Пойми, Софья, здесь совершенно иной мир, другая жизнь. Здесь даже природа не знает жалости. Не умеешь врастать корнями в скалу, тебя сбросит в пропасть одним лёгким порывом ветра. Здесь люди веками учились быть сильными, приучались уважать только силу. Если я прощу этих разбойников, они подумают — он чего-то боится. А другие решат, что они тоже могут попробовать прийти в гости с ружьём и шашкой. Получится — заберут большую добычу; не получится — хотя бы сохранят свою мерзкую жизнь. А я говорю им, что они не унесут добычу и не сохранят жизнь. И объясняю на единственном языке, который они понимают. Словами пули, клинка, плети, огня, цепей и верёвок.

— Мне говорили, что ты вешал людей десятками.

— Не людей, а разбойников. — Он запнулся, вспомнив глаза перепуганного насмерть мальчишки, за которого исподволь попросил даже Петрос. — А ты посчитала, сколько людей убили эти бандиты? Даже те, кого они оставили жить, но ограбили, тоже ведь, наверное, не доживут до весны. Им нечего будет есть. Здесь всегда воевали, Софья, но я поклялся, что мой народ, наконец, сможет жить мирно.

Княгиня поднялась на подушках повыше, так что Валериан увидел большую часть её грудей почти до самых сосков. Он понял, что жена сделала это нарочно, но сам ещё не мог решить, чего ему хочется больше: признаваться в чувствах или объясняться в поступках.

— Алексей Петрович...

— Что же Ермолов? — немедленно откликнулась Софья, пытаясь попасть мужу в тон.

Мадатов даже не размышлял — стоит ли рассказывать жене об указании командующего Кавказским корпусом. Валериан знал, что она единственный человек в трёх подвластных ему областях, у кого военный правитель трёх провинций может искать сочувствия и совета.

— Он не хочет больше видеть Мехти-кули-хана в Шуше. Измаил-хан шекинский — мёртв. Мустафа-хан ширванский — бежал. Алексей Петрович считает, что и Карабах должен стать российской провинцией.

— Но разве тебе не проще будет управлять, когда не будут мешать своевольные ханы?

— Народ привык слушаться и опасаться именно ханов. Я же приучил ханов бояться меня, военного правителя трёх закавказских ханств. Алексей Петрович приказывал мне, я приказывал ханам, ханы посылали людей. Если народ роптал, он возмущался ханами, а не мной, не Ермоловым и не Белым царём. Теперь за все неудобства, все поборы, притеснения и убийства буду отвечать я — князь Мадатов.

— А ты не пытался объяснить это Алексею Петровичу?

— Я писал, говорил, но он стоит на своём. Сейчас он пишет, что Мехти-кули-хан — вор! Что он, Ермолов, приказал списать недоимку с крестьян Карабаха, а хан собрал все налоги, но — присвоил себе.

— Это преступление против законов.

— Местный люд не увидит в этом поступке ничего страшного. Сильный всегда забирает у слабого. Каждый хочет сделаться сильным, чтобы забирать себе, что принадлежит многим слабым. Они вовсе не хотят, чтобы сильные стали слабыми. И ещё одно — они привыкли подчиняться только своим.

— Но ты же родился в этих горах.

Валериан поморщился и отгородился ладонями.

— Меня они слушают, пока я начальник над ханами. Но уже в Нухе, в Шемахе мне приходится ставить русских начальников: чиновников, офицеров. А пришлые люди не понимают земли, в которой живут. Теперь то же самое станет и с Карабахом.

— Ты заставишь хана уйти?

— Я сделаю то, что приказано.

— Он подарил нам имение в Чинахчи.

— Он отдал то, что и так мне принадлежало по праву. Я сейчас первый в роде Шахназаровых, и селение с замком принадлежит мне.

— Ты пошлёшь к нему солдат и казаков?

Валериан потупился.

— Мне придётся идти самому. Я послежу, чтобы ни ему, не его жёнам не причинили вреда.

— Наверное, есть много способов объяснить человеку, что ему следует делать.

Валериан встретился глазами с Софьей и медленно растянул губы в улыбку.

— Я понял тебя. Я подумаю. Я, кажется, даже нашёл уже способ...

Он замолчал и вдруг с силой впечатал кулак правой руки в раскрытую ладонь левой. Хлёсткий отзвук шлепка заметался меж стен и взлетел к потолку.

— Но ни одного разбойника я здесь больше не потерплю. Моя земля действительно станет садом.

Софья отбросила покрывало, сложилась изящно и улеглась щекой на твёрдое бедро мужа.

— Ты — Тесей, — пробормотала она, ощупывая пальцами пояс шёлкового халата Мадатова.

— Что такое? — спросил Валериан вполголоса, снисходительно наблюдая, как жена теребит тугой узел, ловко управляясь с кистями.

— Был такой герой в древности. Не слишком далеко отсюда — у греков. Разбойники поставили свои укрепления у проезжей дороги, грабили путников, мучили, убивали. Тесей прошёл по всему Коринфскому перешейку с мечом и палицей в руках и сделал путь безопасным.

— И он отпускал бандитов под честное слово? — спросил Валериан, наклоняясь к жене.

— Нет, — ответила она коротко, потому что уже управилась с поясом, и руки её скользнули под полы халата...

III

По средам Мадатовы принимали. Когда они месяца три назад поднялись из Чинахчи в город, Валериан предложил жене устраивать званые вечер, как, он это знал, делали знатные семьи в столице. Софья ещё была слаба, но с радостью схватилась за предложение: ей и самой хотелось чем-нибудь занять себя и отчасти стать помощницей мужу. Общество в Шуше было самое примитивное, но всё-таки собирались в доме люди, заполняли большую залу, пили вино и пунш, танцевали, играли в карты, беседовали, рассказывали хозяйке о простой человеческой жизни, что клубилась в соседних улицах, отдалённых селениях. Больше всего Софья Александровна хотела бы видеть в своём доме Новицкого, выловить в толпе тонкую, сутуловатую фигуру, услышать глуховатый, чуть пришепетывающий голос; обменяться суждениями о недавно прочитанных книгах, пофлиртовать, пофехтовать колкостями. Но тот, увы, пропал с того самого утра, когда тайно выехал из потайной калитки старого замка. Поднялся в горы со своим казаком, да затерялся, не спустился назад в Кахетию, не прорвался вперёд к Сулаку, как собирался. Беспокоилась не только она одна, но и князь, как случайно удалось ей узнать, осведомлялся в Тифлисе, но ответ был обескураживающий: не появлялся ни в одной из крепостей Терской линии.

— Не пропадёт, — твёрдо уверил Софью Мадатов, когда она посетовала на молчание Новицкого. — Ты неправильно думаешь, что он слабый. В рукопашной, один на один, Новицкий, может быть, и немного стоит. Но если надо держаться, я лучше его поставлю. Зубами вопьётся, но ни на шаг не отступит...

Где-то, стало быть, Сергей Александрович держался, пробивался в снегах, облаках, цеплялся за скалы, коротал морозные ночи, дожидаясь не слишком тёплого утра, а в доме Мадатовых собирались другие люди. Приходил пристав Непейцын, ражий, дюжий, штабс-капитан в отставке; от его голоса едва ли не прыгала на полках посуда, и ни одну служанку он не мог пропустить, чтобы не облапить, не шлёпнуть. Софья Александровна делала ему замечания, но пристав только похохатывал снисходительно, и видно было, что человек искренне не может взять в толк, как кому-то может быть неприятно то, что ему доставляет хотя бы толику удовольствия.

Появлялся купец Курганов, Иван Христофорович; маленький, кругленький человек, у которого постоянно потели ладони, и, перед тем как подойти к ручке княгини, он вытирал их, как ему казалось, совсем незаметно, проводя руками по бокам длинного архалука, и всё равно позволял себе дотронуться одними лишь пальцами, и красные жирные губы останавливал на волосок от кожи.