Время героев

Время героев

Автор сердечно благодарит

Ольгу Миклухо-Маклай

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

I

Узник лежал на кровати, отвернувшись к стене, натянув одеяло на голову. Поза его была столь необычна, что тюремщик забеспокоился.

— Дон Хуан! — окликнул он подопечного. — Я принёс вам обед!

Тот никак не показал, что слышит, хотя хриплый голос надзирателя, отражаясь от низкого кирпичного свода, должен был камнем рухнуть на него сверху.

Тюремщик Себастьян Конпос был не злым человеком и не причинял арестантам неприятностей больше необходимого. А кое-кто мог всегда рассчитывать на поблажку. Например, дон Хуан — человек безусловно благородный и относительно состоятельный. Сегодня он арестант, а завтра опять будет скакать по Мадриду на дорогом жеребце, и его Величество вернёт своё доверие храброму офицеру из хорошей семьи. Так что ему, Себастьяну, лучше явить себя снисходительным сегодня, чтобы не сокрушаться над своей глупостью завтра.

Надзиратель оставил миску и кружку в открытом проёме «кормушки», снял с пояса тяжёлую связку ключей, отыскал нужный и открыл дверь. Но даже звук открывающегося запора не понудил узника пошевелиться. «В самом деле, — встревожился Себастьян, — не заболел дон Хуан? Или, упаси нас святая Мария не умчалась ли в небеса его мятежная и не знающая покоя душа». Все четырнадцать месяцев заточения, пока дон Хуан был под его наблюдением, Себастьян поражался энергии, которой было переполнено это небольшое, худощавое тело. Даже ночью, проходя но коридору, надзиратель слышал, как мечется по камере подполковник Ван-Гален. Шесть шагов от двери к окну, шесть шагов от окна к двери, словно волк, попавший за решётку зверинца.

Внутри камеры воздух был ещё хуже, чем в коридоре. Густой и набитый испарениями сырого камня, отхожего ведра, немытого тела, отвратительный даже на ощупь, словно волосяной матрас, на котором скорчился дон Хуан. Неизвестно, почему Себастьяну привиделось, что он поменялся местами с узником, и он передёрнул плечами, подумав, что сам заболел бы здесь куда как быстрее своего подопечного, если бы не окочурился уже вовсе.

Он махнул кольцом, ключи громко состукнулись, но и звяканье металла не потревожило лежащего арестанта. Тюремщик шагнул к постели, положил руку туда, где, ему казалось, должно находиться плечо. Но в ту же секунду, как Себастьян осознал, что его провели словно новобранца в казарме, мир вздрогнул и покачнулся, заплясал сотнями искр, и Конное полетел головой вперёд в крутящуюся черноту.

Дон Хуан подхватил надзирателя, не дав ему рухнуть на пол, и аккуратно уложил на постель. Вынул из безвольно разжавшегося кулака кольцо с ключами и прислушался. В коридоре ничего не было слышно. Он наскоро стянул руки и ноги тюремщика кусками разорванной накануне рубашки, такой же тряпкой замотал рот, выскользнул за дверь и прихлопнул за собой тяжёлую створку. Ударил громко, не стесняясь, да ещё нарочито шумно задвинул тяжёлый запор, словно бы сам Конпос закончил проверку камеры. Всё существо его кричало: «Беги!» — но он сдерживался изо всех сил, стараясь подражать неспешной тяжёлой походке тюремщика, хотя его невысокая гибкая фигура никак не могла сравниться с осанистым туловищем надзирателя.

Отсчитал четвёртый поворот, нырнул налево, втягивая голову в плечи, и уже ускорил шаги. Огромная крыса метнулась к стене, недовольно пискнув. Дон Хуан пробежал ещё два-три десятка шагов и остановился в кромешной тьме. Тихий голос зашелестел сбоку и чуточку сверху:

— Дон Хуан! Дон Хуан!

Он споткнулся о первую ступеньку, ушибив большой палец, но в два прыжка поднялся наверх. Анна стояла у чуть приоткрытой дверцы.

— Всё хорошо? — шепнула она. — Как отец?

— Не беспокойся. Голова поболит дня два, да и только.

— Ключи...

Она взяла у него связку, перебрала и вставила нужный в скважину замка.

— Должны думать, что вы нашли его сами.

— Часовой во дворе?

— Досчитайте до двухсот, дон Хуан, и он уже ничего не увидит в этом прекрасном мире.

— Кроме тебя?

— Кроме меня. — Она тихонько засмеялась. — Прощайте, дон Хуан, и да хранит вас Господь!

Он обнял её за плечи, и близость горячего женского тела вдруг раздула огонь, о котором он уже забыл в духоте и сырости камеры. Анна сама прильнула к нему, ответила на поцелуй, но тут же отстранилась рывком:

— Надо спешить. Я иду. Вы считайте.

Она толкнула дверь и скользнула наружу. Дон Хуан машинально кивал, отсчитывая секунды: тридцать два, тридцать три — и в то же время прислушивался, стремясь угадать, когда же очнётся Себастьян Конпос, когда он сумеет освободиться и загрохочет табуретом в обитую железом дверь каземата. Впереди он видел обожжённую солнцем стену и раскалённый жёлтый песок. Позади оставались тьма и неволя. Впереди его ждали свобода, свет и весь мир, наслаждавшийся спокойствием в год 1818 от Рождества Христова...

II

Четыре года спустя усталый всадник в горском костюме ехал верхом по русскому лагерю в предгорья Кавказа. У палатки Ермолова Новицкий спешился и повёл рыжего мерина к коновязи. Дежурившие солдаты не торопились принимать поводья у штатского, напротив, оглядывали его неприязненно. Сергей сам привязал лошадь и направился к входу. Адъютант командующего, граф Николай Самойлов, высокий, крепко сложенный капитан, стоял у полуоткрытого полога, беседуя с пехотным офицером, очевидно начальником караула. Увидев Новицкого, он тут же, на полуслове, оборвал разговор и повернулся к удивлённому собеседнику тылом.

— Пойдёмте, командующий уже справлялся о вас.

Ермолов сидел за походным столом и пил чай из раскрашенной глиняной кружки.

— Присаживайся, гусар. Чаю хочешь? Водка, извини, только к обеду. С апреля перешёл на бивачное положение и расчёт веду до последней крупинки. Рождественский бал надо давать в Тифлисе, так и придётся полгода в лагерях болтаться, экономить, заодно и делами заняться.

Сергей поблагодарил и опустился на подставленный денщиком табурет. Пару раз глотнул горячий сладкий напиток и поставил кружку, ожидая расспросов командующего.

— Ты пей, гусар, отдыхай. Дорога из Андреевского[1] не короткая, знаю. Чем же меня порадуешь?

— К сожалению, ваше превос...

Ермолов недовольно дёрнулся, и Новицкий поправился тут же:

— Алексей Петрович, радостных новостей нет. Пока подтверждаются самые худшие предположения: Сурхай-хан[2] поднял свои войска и собирает людей по всему Дагестану. Сведения верные, — предупредил он вопрос командующего, — проверенные и перепроверенные. Три моих агента — люди друг от друга независимые — свидетельствуют одно и то же. Отклонения в деталях малосущественных.

Ермолов молча, не торопясь, допил чай и отодвинул кружку на край стола. То же незамедлительно сделал Новицкий. Едва денщик успел убрать посулу, Самойлов, не дожидаясь приказа, раскатал по столешнице карту.

— Здесь он прячется. — Командующий обвёл мясистым указательным пальцем узкую область на западе Дагестана. Вся она была сплошь заштрихована короткими, тонкими чёрточками, обозначавшими горы. — Загородился хребтами, разбойник! Чувствует, что отсюда его так просто не сковырнёшь.

— Потому генерал Ртищев[3] и привёл его к присяге России, раз, кажется в третий.

1

Андреевский, Андреево — так русские называли селение Энлери на севере Дагестана. С давних времён Энлери был центром торговли жителей равнины с горцами. Здесь же находился и огромный невольничий рынок, откуда рабов увозили не только в окрестные селения, но даже в Персию и Турцию.

2

Сурхай-хан (1744—1827) — властитель Казикумухского ханства, второй, кто носил это имя.

3

Николай Фёдорович Ртищев (1754—1835) — генерал от инфантерии, был главнокомандующим Грузии с 1812 по 1816 год. При нём русские войска Одержали победу в войне с Персией, но Ермолов считал, что его предшественник был слишком либерален в делах внутренних.