Черный гусар

Тех, что сзади, он не опасался. Точнее — о них не заботился. Если лошади под ним лучше Проба, они его достанут довольно скоро. Если же нет... Впрочем, это он успеет узнать и обдумать. Как только обойдёт тех, кто скачет наперерез. Они опасны в любом отношении. Особенно первые двое.

Один был лёгок и гнал, гнал коня, почти свалившись с седла на гривастую шею. Не рискуя напрасно, Валериан выделил не наездника, а животное. Рыжий зверь страшно всхрапнул и сунулся мордой вниз. Что случилось с всадником, Мадатов не разглядел, потому что ему сразу же пришлось позаботиться о втором.

Он только успел кинуть пистолет в ольстру и свесился на сторону, как лезвие свистнуло над плечом, едва не разрезав ментик. Хорошо, что собственная сабля уже висела на темляке. Выпрямляясь, Валериан кинул её через руку колющим коротким ударом. Всадника не задел, но лошадь, наверно, царапнул, и та отвернула в сторону.

Проб прыгнул вперёд, опередив преследователя почти на полкорпуса, и тем самым дал хозяину ещё один шанс. Второй пистолет Мадатов разрядил в упор, прямо в узкое лицо, перевязанное, словно ремнём, усами. Смуглые щёки мгновенно окрасились алым, и турок раскинул руки, заваливаясь назад. Валериан ударил Проба саблей плашмя, подбодрил ещё шпорами и понял, что коня лучшего, чем его собственный, в этой местности нет...

С разъездом Гродненского полка он столкнулся минут через двадцать. Ещё столько же бешеной скачки, и Мадатов предстал перед Кульневым. Генерал выслушал лишь несколько первых слов и повернул гусар к Шумле. Остальное ротмистр досказывал на ходу.

Через узкую расщелину они ворвались в котловину, на краю которой стояла крепость. Теперь им надо было либо скакать, огибая отрог, либо попробовать перевалить его, понукая нещадно коней. Кульнев рискнул выбрать второй вариант. Все эскадроны перемешались, свежие кони и лучшие наездники оказались в верхней части колонны, уставшие еле плелись в хвосте.

Переваливая гребень, вдруг угодили на осыпь. Несколько лошадей упало. Проб присел на задние ноги и осторожненько съехал вниз. Валериан подумал, что сам не сделал бы лучше...

На спуске услышали выстрелы, крики «Ура!» и «Алла!..»

— Вперёд! — крикнул Кульнев. — Вперёд, гусары! Теперь или же никогда!

Проскакав лесом, вырвались на открытое место, где уже шёл бой. Александрийцы гнали турецкую кавалерию. Та отступала, не принимая встречного поединка, но, уворачиваясь от преследования, кусала русских гусар с флангов, останавливала, не давая продвинуться к каравану.

Кульнев собрал гродненцев, оказавшихся под рукой, — чуть более двух эскадронов.

— Гусары! — крикнул он, задыхаясь. — Верблюды!..

Никто не засмеялся, не улыбнулся.

— Марш!.. — И почти сразу же. — Марш-марш!..

Уже разогнавшись, Валериан понял, что они попали в ловушку. Турецкая пехота выбежала навстречу, дала залп и неожиданно стала почти что по-европейски, встречая налетающую конницу. Это были не янычары, ружья с примкнутыми штыками торчали ровными шеренгами, образуя страшную преграду.

Кто-то отвернул в сторону, кто-то упал, напоровшись на стальную щетину. Валериан заставил жеребца сделать вольт и снова стать мордой к турецкому фронту.

— Что, гусары?! Тяжеловато?! — Генерал Кульнев оказался рядом с Мадатовым; он задыхался, но более от злости, чем утомления. — Пробуем ещё раз! Зарядить они уже не успеют! Готов, александриец?!. Марш-марш!..

Валериан с места послал вороного в карьер. Тот взвизгнул от злости, но помчался, стелясь едва не над самой землёй. Линия штыков приближалась. Жеребец попробовал было податься в сторону, но всадник его удержал и, выждав ещё мгновение, бросил вперёд. Проб прыгнул, Мадатов приподнялся на стременах, и вдвоём они приземлились в середине турецкого строя. Валериан хлестнул наотмашь саблей слева и справа, прорубая проход тем, кто накатывался у него за спиной...

— Вперёд, гусары, вперёд! — орал генерал Кульнев, понукая коня.

Мадатов, оставив саблю на темляке, держался почти вплотную. Он думал, что мог обогнать Кульнева, но не был уверен, что должен или обязан.

Теперь их оставалось не более трёх десятков. Но Ланской уже сумел прорваться мимо жаливших его спаги и разгонял полк, не думая совершенно ни о запалённых лошадях, ни о задыхавшихся людях.

Однако и гарнизон Шумлы торопился навстречу долгожданному каравану. Оголодавшие за время осады люди больше боялись упустить лишний мешок зерна, чем встретить свистящий удар сабли. Кульнев понял, что атаковать конвой, не дождавшись александрийцев, было бы просто самоубийством. А генерал он был, действительно, храбрейший, но отнюдь не глупейший.

Он увидел, что в конце одной из цепочек задержались примерно пятнадцать верблюдов, и повернул к ним горстку своих гусар. Одно животное лежало на боку, страдая от ружейной, наверно, раны. Поднимало голову, вытягивало длинную шею, колотило задней ногой, прогоняя жалящую его боль. Турки торопливо развьючивали раненого, не желая оставлять русским столь ценный груз.

Гродненцы смяли тонкую цепочку охраны и обрушились на погонщиков. Когда зарубили последнего, подоспели александрийцы. Кульнев без слов показал Ланскому на уходящий караван и кинулся было следом.

Но уже открылись ворота, уже первые верблюды миновали толстые наружные стены, уже выехала конница, выстроилась пехота, и крепостная артиллерия взяла цель. Первое ядро пролетело над Мадатовым, ударилось о землю, запрыгало мячиком в сторону.

Кульнев осадил коня, вздыбил, провернул саблю пару раз у запястья и бросил в ножны, не глядя.

— Всё, гусары! — выкрикнул он. — Всё! Проспали мы Шумлу!

Мадатов, вцепившись в поводья, опустил голову и упёрся взглядом в тёмную гриву Проба...

IV

— Я так думаю — если гусар пережил тридцать пять лет, то это уже не гусар, а дрянь!

Полковник Ланской разгладил по очереди обе пышные свои бакенбарды и подбоченился.

Он сидел на обломке скалы, подстелив под себя ментик, держал в руке только что опустевшую чарку и щурился под лучами августовского солнца. Он был доволен жизнью, собой, своим полком, своими офицерами, а пуще всего жарким делом, что разворачивалось как раз за его спиной.

Недели полторы-две назад казаки доложили командующему, что неприятель собрал немалую силу на берегу Дуная, у небольшого городишка Батин. Граф немедленно приказал брату выдвинуться туда со своим корпусом и сам, наскоро собрав с полдесятка дивизий, поспешил ему вслед.

Турки в самом деле хорошо укрепились, поставив четыре отлично обустроенных редута, и посадили за ними около полста тысяч войска. Отсюда они могли двигаться как на юг, к Балканским горам выручать великого визиря, запертого до сих пор в Шумле, так и на восток, вдоль реки — отогнать русских от крепости Рущук, которую те безуспешно осаждали едва ли не с самой весны, бессмысленно поделив свои силы надвое.

Каменский 1-й, старший по годам и младший по должности, исполнил полученный приказ незамедлительно. Он знал, что брат составил донесение государю о неудачном июньском штурме, знал, что тот вдруг объявил виноватыми своих подчинённых — генералов, офицеров, солдат. Об этом же говорил и приказ графа по армии, который зачитывали во всех полках при свёрнутых знамёнах и сухом барабанном бое. Не ведал он лишь того, насколько стала известна императору необычайная и непростительная медлительность командира первого корпуса, а потому, на всякий случай, торопился загладить прошлую свою ошибку.

Он поставил свои полки фронтом к турецким редутам и, под прикрытием артиллерии, понемногу, батальон за батальоном выдвигал мушкетёров и егерей, тесня пехоту и оттягивая на себя конницу правого фланга турок.

А там, перед батинским ручьём, речушкой, неспешно волокущей свою мутную воду к Дунаю, стояли уже полки, подчинявшиеся лично командующему. Граф назначил Кульнева командовать авангардом и ждал только момента, когда осаждённые начнут перебрасывать силы, укрепляясь против наседающих русских.