Страница 14 из 95
— Что привело тебя на эту улицу?
— Он нарочно заговорил со мной, он надеялся отвлечь моё внимание, — снова занудил торговец, но я жестом прервал его.
— Я повстречал на соседней улочке калеку, покрытого язвами, — сказал паломник. — Он был слишком беден, чтобы купить нужное лекарство. Моё сердце переполнилось жалостью к несчастному, и я решил потратить серебряный дирхем, дабы облегчить его страдания.
— Ага, — встрял торговец, — и ты пришёл в мою лавку в надежде обчистить меня до нитки...
— Я не брал твоих денег, почтенный, — возразил дервиш. — Настоящий вор побывал у тебя около получаса назад — если ты помнишь, он долго приценивался к персидской глине для удаления волос (для вида, разумеется). Думаю, ты ещё можешь догнать его, если расскажешь обо всём квартальным надзирателям.
На мгновение хозяин лавки растерялся. Потом хмыкнул и с непонятным ехидством произнёс:
— Вот как? Но ведь полчаса назад тебя тут не было, откуда тебе знать, кто приценивался к моей глине? Или ты видел всё собственными глазами?
Вокруг рассмеялись.
— Не обязательно быть зрячим, чтобы видеть истину, — спокойно сказал дервиш. — И не обязательно она открывается лишь тому, кто имеет глаза.
Я внимательно всмотрелся в его коричневое лицо. И вдруг понял, что дервиш слеп.
Некоторое время я размышлял, потом, отчего-то смутившись, спросил:
— Ты можешь дать нам приметы грабителя, паломник?
Приметы оказались весьма дельными. Мои слуги кликнули квартальных, те выслушали приказание и умчались выполнять его. Я почти не сомневался, что преступник вскоре будет схвачен.
— Мой господин, — плаксиво заговорил торговец. — Если вора поймают, мне отдадут мои деньги?
— Деньги пойдут в городскую казну, — равнодушно отозвался я. — А тебе, нечестивец, ещё и всыплют сорок ударов по пяткам за то, что ты поднял руку на дервиша.
...Он плакал и что-то кричал мне вслед, вырываясь из рук стражников, которые волокли его к месту наказания — деревянному помосту в центре рыночной площади. Я уже потерял интерес к этому. Повернувшись к дервишу и по-прежнему всматриваясь в его лицо, я спросил:
— Как зовут тебя, почтенный джихан[4]? И откуда ты родом?
Он оказался выходцем из Афганистана, из провинции Джали, что расположена на самом юге, — неудивительно, что цветом лица он напоминал лакированный глиняный кувшин. О своей родине он говорил неохотно — не потому, что не испытывал к ней особого почтения, а потому, что, похоже, мало о ней помнил. Родители его сгинули в одной из многочисленных войн мусульманских сект, когда ему было чуть больше двенадцати, и он нанялся в торговый караван погонщиком мулов. Караван на горной тропе накрыло снежной пургой — такой свирепой, что ничего не было видно в двух шагах. Поэтому никто даже не заметил, как парнишка провалился в трещину.
Его ждала неминуемая и ужасная смерть: он висел между небом и преисподней, зажатый в жёстких ледовых когтях, и уже не чувствовал боли. Сознание меркло, и даже прочесть последнюю молитву сил не оставалось. Как вдруг в ледяную усыпальницу вторглись голоса — они были радостны и слегка испуганы.
— Клянусь Аллахом, мальчишка-то, кажется, жив, — сказал кто-то.
— Не может быть, — возразили ему.
— Нет, нет, сердце бьётся...
— А ну, носилки сюда!
С того дня (или ночи?) его глаза перестали видеть свет. Он мог лишь различать голоса, и чаще других рядом с его ложем звучал сильный глубокий баритон, принадлежавший человеку, который вытащил его изо льда. Мальчик никогда не видел его, но почему-то точно знал, что тот был чернобород, худощав и высок, что звали его Счастливчик Кахбун и был он предводителем шайки разбойников, грабивших купеческие караваны на горных тропах.
Ещё он знал (хоть и не понимал откуда), что недавно Кахбун увидел свою сороковую зиму и что у него не было ни жены, ни детей: несколько лет назад в одной из стычек чужой кончар[5] располосовал ему оба бедра и начисто снёс мужское достоинство. После подобной раны не выживают, но Кахбун выжил, отлежался в какой-то норе и выкарабкался на свет. Никто в целом мире не догадывался о его беде (враг, доставший его мечом, давно пребывал на небесах). Знал лишь он, мальчик, которого Счастливчик вытащил из ледовой трещины.
— Значит, отняв у тебя глаза, Аллах наградил тебя умением видеть прошлое и будущее? — спросил я, затаив дыхание.
— Можно ли это назвать наградой, мой господин? — печально улыбнулся дервиш. — Скорее Всемилостивый Аллах наказал меня за мои грехи.
Я удивился.
— Разве это не прекрасно — знать будущее? Ты можешь избежать многих ошибок на своём пути...
Он покачал головой.
— Ошибки можно лишь предвидеть, мой господин. А вот избежать... — Он помолчал, поглаживая окладистую бороду. — Кахбун неплохо заботился обо мне. Наверное, он всегда мечтал о сыне, которого не мог иметь. Помню, как мы расположились в одном горном селении — тамошним жителям было щедро заплачено за наш постой. Рано утром (я едва успел проснуться) Кахбун пришёл ко мне весёлый и оживлённый сильнее обычного. На его поясе позвякивала дорогая сабля, украшенная самоцветами, и его конь уже стоял во дворе под седлом. «Ты уезжаешь?» — спросил я. «Уезжаю, — ответил он, — и через два дня я вернусь с подарком для тебя. Мы идём на вылазку: верные люди сообщили, что очень богатый купец везёт через перевал дары иранскому шаху. Говорят, тот купец родом из страны русов. Эта страна лежит далеко на севере, и вся покрыта непроходимыми дремучими лесами. И ещё там водятся медведи». «Медведи?» — переспросил я. Кахбун смутился: «Ну, это такие крылатые чудовища с рогами на голове, покрытые зелёной чешуёй». — «Нет, — возразил я. — Медведи коричневые, мохнатые и любят мёд диких пчёл». — «Откуда ты знаешь?» Я пожал плечами и вдруг горячо сказал: «Не уезжай!» — «Почему?» — удивился он. «Не знаю. Я чувствую: будет беда».
Кахбун рассмеялся и взлохматил мои волосы. «Не беспокойся. Меня недаром зовут Счастливчиком — а иначе я не нашёл бы тебя во льду. В этот раз мне тоже повезёт, и, как знать, возможно, я даже привезу тебе живого медведя, и мы проверим, что на нём растёт: чешуя или шерсть». Потом он вскочил на коня и умчался. А за ним — все его люди. Они очень торопились: им совсем не хотелось упускать богатую добычу...
Дервиш замолчал, перебирая чуткими пальцами ткань плаща. На ней было столько заплат, что, казалось, если сложить их вместе, хватило бы на довольно просторный шатёр. Он не притронулся к халве и шербету, что украшали собой столик в моей беседке посреди сада, лишь выпил пиалу золотистого чая. И всё время смотрел куда-то мимо меня, туда, где в предзакатных лучах стремился к небесам минарет, похожий на острие копья... Да нет, остановил я себя. Он же слепой, куда он может смотреть.
— Я смотрел им вслед, — тихо продолжал он. — Мои глаза видели лишь темноту, как и сейчас, но — будто сам Всевышний что-то нашёптывал мне на ухо. И я уже точно знал, что Кахбун не вернётся. Что его «верные люди», сообщившие о караване, на самом деле подкуплены, и вместо богатой добычи разбойников на перевале ждёт засада. Я точно знал, что все они умрут, только Кахбуна Счастливчика схватят живым. Его посадят в железную клетку и привезут в столицу, и палач на городской площади отрежет ему уши и вырвет ноздри. А потом его, ревущего от боли и ярости, разорвут четвёркой лошадей — клянусь, я видел это так ясно, словно сам стоял на той площади среди толпы. Весь город собрался там, забыв о самых неотложных делах: ещё бы, такое событие...
Дервиш вновь замолчал, а я, не выдержав, спросил:
— Ты всё знал заранее... Клянусь бородой пророка, Кахбун спас тебе жизнь, а ты... Ты не предупредил его?
— Я не мог. Наверное, всемогущий Аллах, дав мне возможность видеть то, что скрыто от других, наложил печать на мои уста. Я не могу предсказать судьбу того, с кем говорю.
4
Джихан — скиталец.
5
Кончар — прямой меч.