Призванный хранить

— Да, да, — обрадованно закивал тот, задом отползая к выходу из шатра. — Клянусь именами предков, я никогда, ни за что... ни под каким видом...

Но перед тем как исчезнуть, он на краткий миг встретился взглядом с Тимур-ханом. И Тимур, чья храбрость воистину не знала границ, вдруг почувствовал, как могильный холодок змеёй скользнул меж лопаток...

Сейчас в юрте Аглай-бека не было Ильяса Ходжи, зато был его верный человек, и связанный по рукам и ногам Тимур наверняка знал, что эта встреча будет последней в его жизни. Но он не боялся. Много чести им будет, если они увидят его страх.

— Теперь, — сказал довольный Аглай-бек, — мой конь и конь Ильяса Ходжи скачут по степи бок о бок. А вскоре так же бок о бок мы войдём в Мавераннхар и вырежем всех его жителей, если только хотя бы один из них будет со мной недостаточно почтителен. А перед этим я пришлю Хусаину твою голову. Думаю, это будет достойный подарок ему и его прекрасноликой дочери Уджани.

И улыбнулся, отбросив от себя пустую серебряную чашу — чтобы все видели, как мало он дорожит подобной безделицей.

— Придёт день — и я буду пить и есть только с золотой посуды, — заявил он. — И сменю походную юрту из войлока на белокаменный дворец.

Тимур-хан медленно выпрямился. Трое дюжих нукеров пытались склонить его голову к земле, но даже им это оказалось не под силу.

— Ты умрёшь, — спокойно и просто сказал он в полной тишине, как о чём-то само собой разумеющемся. — Я убью тебя, или это сделает эмир Хусаин, но лучше бы тебе попасть к нему, а не ко мне. Иначе твоя смерть не покажется тебе лёгкой и быстрой, клянусь Аллахом.

И ледяным холодом повеяло от его слов.

Сабля посла со свистом вылетела из ножен и сверкнула над головой Тимура. Тот не пошевелился и не изменился в лице.

— Подожди, Джебе, — сказал Аглай-бек. — Негоже тебе пачкать славное оружие. Для этой шелудивой собаки найдётся смерть похуже.

Тимура бросили в яму — настолько глубокую, что даже в полдень из неё можно было увидеть звёзды. Стены обмазали глиной, а верх забрали толстой и прочной решёткой. Ему не давали ни есть, ни пить, а во время дождя решётку накрывали пологом, чтобы вода не просочилась внутрь. Лишь глина на стенах в такие дни становилась слегка влажной, и Тимур приникал к ней языком, чтобы хоть немного облегчить страдания от жажды.

На седьмой день пленнику несказанно повезло: к нему в яму случайно свалилась змея, спасавшаяся от жары. Тимур убил её голыми руками, выпотрошил и съел, — потом на дне нашли её кожицу, похожую на скомканный чулок.

Сама же яма была пуста.

Я не стал описывать побег Тимура из плена, так как поклялся именем Аллаха, что в моей повести будет лишь то, о чём мне известно наверняка. Каким образом Тимур, не имея ни ножа, ни верёвки, выбрался из скользкой ямы, никто не может сказать и по сей день. Известно только то, что он сломал решётку, достиг коновязи и убил четверых, охранявших эту коновязь. Потом он взял коня и ускакал в горы. Во время побега он был дважды ранен — в бедро и в руку. Рука вскоре высохла, а нога перестала сгибаться в колене.

Так Тимур получил прозвище Хромой. Тамерлан.

Великий и страшный правитель, покоривший огромную территорию от Чёрного моря до Западной Индии. Восхищаюсь ли я им? Боюсь ли? Ненавижу? Трудно сказать. По крайней мере, я ничего не смог ответить человеку, который задал мне этот вопрос на шумном базаре в Седжабе в конце месяца Шабан 765 года.

Он носил колпак и плащ дервиша. Не знаю, почему я приметил его и выделил из разношёрстной толпы, говорливой, как мутная река в период разлива.

В ту благословенную пору я был ещё достаточно молод, чтобы мной владело честолюбие, и достаточно богат и знатен, чтобы не ценить этого. Я состоял на службе при дворе самого эмира Абу-Саида, имел шестерых жён, владел несколькими табунами лошадей и чалмой младшего визиря. Я изучал науки — для этого из просвещённой Бухары были выписаны лучшие учителя, и, по их льстивым отзывам, я весьма преуспел во многих областях... А впрочем, могли ли они сказать иное? Я ведь очень щедро оплачивал их труд — я мог себе это позволить...

Но вот чего я позволить себе не мог — это быть счастливым.

Сейчас, по прошествии времён, я оглядываюсь назад, на самого себя в неполные тридцать пять лет, силясь вспомнить, бывал ли я счастлив когда-нибудь? К примеру, когда Тхай-Кюль, прекрасная китаянка, младшая из моих жён, ласкала меня в нашей постели? Или когда эмир вручил мне Серебряный знак, и многие придворные, старше меня годами, но ниже по рангу, были вынуждены кланяться мне при встрече, скрежеща истёртыми зубами? Или когда моя рукопись «Тарих-азани Уджейлту» («История государства Уджейлов»), переписанная монахами в нескольких монастырях, была с одобрением принята в Хорезме, Мавераннхаре и Багдаде?

Был ли я счастлив? Наверное, тогда мне казалось, что да: ведь я сам, своим умом и усердием, достиг многого. А сейчас... Сейчас мне видится совсем другое.

Да, я был богат и удачлив. Однако совсем иная страсть — чёрная, словно грозовая ночь, густая и тягучая, словно болотная вода, — сжигала меня изнутри безжалостным огнём. С того самого дня, когда на базаре в Седжабе я повстречал дервиша...

Я ехал на коне вдоль рядов медной посуды: витые подсвечники, похожие на ветвистые деревья, тазы, блюда и кувшины, блистающие, как огонь, покрытые изящными узорами. (Кувшины своими формами напомнили мне Тхай-Кюль, и я невольно ощутил проснувшееся желание. И подумал, что сегодня ночью и ей, и мне вряд ли придётся уснуть надолго...) Вообще-то, по рангу мне полагался крытый паланкин, но мне было больше по душе ехать верхом и смотреть сверху вниз на толпу, которая кланяется и расступается передо мной с боязливым почтением. И перешёптывается у меня за спиной. Продавцы стремглав выбегали из лавок, едва не бросаясь под копыта коня, умоляли купить у них что-нибудь и на все лады расхваливали свой товар. Иногда я снисходительно кивал, и тогда мои слуги расплачивались с торговцем, забирая понравившуюся мне вещь. Я любил баловать подарками своих жён.

Однако вскоре подарки были куплены, и мне наскучили крикливые продавцы. Я тронул коня пятками и поехал дальше мимо рядов степенных оружейников (здесь я приобрёл дамасский кинжал и золотой браслет с застёжкой в виде лошади) по направлению к улице травников и целителей — там, где продавались розовые масла, бальзамы, иранская глина для удаления волос, сонные порошки и тёмные шарики гашиша, дарящие сладкие грёзы...

В самом конце улочки, в грязном тупике, раздавались полные ярости крики.

Несколько человек со злобой лупили ногами одного, скрючившегося на земле. Разгневанный продавец снадобий стоял рядом, потрясая кулаками, и орал так, что его было слышно, поди, и на городской площади:

— Вор, вор! Бейте его, он украл у меня...

— Что же он украл у тебя? — спросил я, подъехав ближе.

— Деньги! — задыхаясь, крикнул продавец. — Много денег, благородный господин! Всё, что я заработал за день.

— Прекратить, — негромко приказал я, и люди остановились. — Поднимите его.

Однако незнакомец поднялся сам — с таким достоинством и спокойствием, что я удивился. И строго спросил:

— Ты в самом деле вор?

— Нет, мой благородный господин, — ответил он, с трудом двигая разбитыми губами.

— Кто же ты?

— Я паломник (только теперь я заметил его плащ и колпак, украшенный белой ленточкой). Путешествую по святым местам, живу подаяниями и молитвой Всевышнему. И тем, что иногда предсказываю будущее.

Мне опять стало скучно. Уж чего-чего, а предсказателей будущего, прорицателей судьбы, индийских факиров и тибетских монахов, познавших секреты вечной молодости, абсолютного счастья и диет для быстрого избавления от излишнего жира, на базарных площадях в любой стране мира пруд пруди. И двенадцать на дюжину из них — воры и шарлатаны, вблизи которых каждому правоверному следует покрепче держаться за кошелёк. Однако что-то в нём было — то, что выделяло его среди прочих.