Ночь мертвецов

— Сеньора, это не то, чего ждет от вас Бог.

— Я закажу свечу высотой в собственный дом! — горячо зашептала Мария. — Я буду жертвовать вашей церкви половину выручки каждую неделю, пока Алехандро не исполнится двадцать! Почему, почему вы не хотите помочь мне, падре?

— Это не в моей власти, сеньора, — твердо ответил Гайон. — Господь не ведет переговоры, сделки и хитрости — удел нечистого, происки диавола. Я же могу помочь вам лишь в одном — перенести испытание, уготованное вам. Молитесь, надейтесь и уповайте на милость Божью — но будьте готовы к тому, что его воля непостижима.

Он сжал ей руку и приступил к молитве; и, хоть Мария послушно присоединилась к нему, сердце ее было неспокойно. Она молилась горячо и неистово, и, вопреки советам падре, не жалела обещаний: ведь сейчас ей не нужна была ни призрачная надежда, ни смирение — только спасение сына от мучительных объятий болезни.

Так, не получив желанного результата, Мария выбралась из церкви на свежий воздух, чувствуя, пожалуй, еще большее отчаянье, чем прежде. Почему бы Богу и не заключить с ней сделку? Ведь кому будет хуже, если Алехандро, ее добрый, чудесный, ласковый niño, поправится, выживет, вырастет потом в прекрасного сильного юношу — на радость стареющей матери?.. Она горько усмехнулась, вспомнив слова падре о сделках.

И замерла прямо посреди улицы, вцепившись в крест на груди так сильно, что его края больно оцарапали ее пальцы. Она вспомнила, кого падре называл «нечистым», от кого столько раз предостерегал своих прихожан, кто был выбран им корнем зла, который непременно нужно выкорчевать из Аламогордо.

Мария поняла, к кому обратиться.

Хижина, куда направилась Мария, находилась за границей города, к западу от главной дороги. Вместо забора или частокола это неприветливое и зловещее сооружение было окружено глубокими бороздами, заполненными костями и пеплом. Поговаривали, что таким образом хозяин пытается защититься от злых духов… или, напротив, собирается удержать внутри тех, что ему удалось поймать. Вход в хижину скрывался за выцветшим на солнце плотным гобеленом, увешанном колокольчиками и хитрыми плетеными фигурками. Слева стоял деревянный столб, украшенной резьбой, и при виде символов, несимметричных и грубых, окрашенных лучами заходящего солнца кровавым цветом, Марию охватил суеверный ужас. Ей вспомнились отрывки проповедей, в которых падре Гайон, не жалея своего пыла, раз за разом призывал свою паству не искать помощи у старого мескалеро, изобличал того в поклонении диаволу и мошенничестве, грозил ему небесной карой и гневом Божьим, Страшным Судом и адом, нарекал его проклятьем для города, бичом и искушением, посланным Сатаной.

И, в самом деле, по слухам, этот шаман был способен навести удачу или проклятье, заговорить болезнь и снять сглаз, усмирить погоду и принести в город ужасающую бурю. Раньше у Марии никогда не было времени, чтобы задуматься о том, верит ли она этим россказням, но сейчас выхода у нее не было. Пусть падре грозит хоть чертом, хоть Богом — ей нужно спасти своего Алехандро!

Только она собралась перекреститься и войти, как из хижины вышел мескалеро. Его широкое темное лицо, рассеченное морщинами, было недвижимо и бесстрастно словно маска. Две седые косы с вплетенными в них перьями спускались на могучие плечи и кончиками путались в многочисленных ожерельях и бусах. Взглянув на Марию пристально, но беззлобно, он сделал короткий жест рукой, приглашая ее войти.

Вздрагивая от холодной дрожи, она переступила порог. Здесь было душно и сумрачно: очаг в центре хижины едва тлел, и зловещие алые отблески скользили по расстеленным на полу циновкам, забавы ради касались костяных подвесок, будто изображая на них брызги крови, кружились вокруг мешков, судя по запаху, набитых травами. Шаман указал на циновку, и Мария поспешно села, неловко убрав под себя ноги. Он устроился напротив, достал из кармана небольшой мешочек и положил себе на колени.

— Женщина спрашивает, — его глухой голос звучал с той же бесстрастностью, что отражалась на лице.

— Мой младший сын болен испанкой, — тихо произнесла Мария. — Доктор в городе не может помочь ему и велит мне молиться. Бог не может помочь ему и велит мне надеяться. Я слышала, что вы способны… — она сбилась на мгновение, — …исцелять. Если вы поможете, я щедро отблагодарю вас за спасение сына, — торопливо добавила она, отчаянно пытаясь прочитать на лице шамана хоть какой-то отклик на ее слова. — Ему всего четыре… Он даже не успел пожить на этом свете, и эта болезнь, она так ужасна, он так измучен…

Мескалеро повелительно вскинул ладонь, и Мария испуганно умолкла. Он долго всматривался в ее лицо, и в сумраке хижины казалось, что его глаза — сосредоточение густой непроницаемой тьмы. С мучительной неторопливостью он разложил на полу ткань, вытряхнул на нее содержимое мешочка. С надеждой, хоть и без толики понимания, взглянув туда, Мария увидела мелкие кости и черепа — животных или же птиц, она не разобрала. Мескалеро несколько минут сидел совершенно неподвижно, сомкнув веки, затем зачерпнул огромной ладонью горсть пепла из очага и, шепча что-то на своем языке, высыпал его на кости.

Мария впилась ногтями в ладони, ожидая ответа. Время тянулось и замирало, складываясь в бесконечность, — но вот шаман поднял взгляд и невозмутимо произнес:

— Сын умрет.

— О! — только и смогла воскликнуть Мария.

Рыдание билось в ее груди, но слезы не шли. Ей казалось, что тьма во взгляде мескалеро разливается по хижине, пожирает подвески и мешки, циновки и шкуры, и даже слабое пламя очага. Эта пустота, разом вытряхнувшая из нее все мысли и чувства, старалась добраться до сердца, проглотить оставшийся там клочок надежды, — но Мария, собравшись с духом, сопротивлялась ей.

— Я не верю вам, — несмело произнесла она. — Должен быть способ… Не может быть, чтобы его не было?! Снадобье… Колдовство… Чудо, в конце концов! — она перешла на крик. — Если вам нужны деньги, я дам их! Если нужны редкие ингредиенты — я достану! Если…

— Женщина торгуется не с тем, — прервал ее мескалеро. Он наклонился и стиснул ее запястья сухими шершавыми пальцами. — Женщина хочет здорового сына. Женщина должна спрашивать Смерть, — на одно короткое мгновение на его недвижимом лице мелькнул ужас. — Смерть, Санта-Муэрте. Женщина оставляет обувь. Женщина не берет еду, не берет воду. Женщина идет, идет сейчас на юго-запад, в Белые пески. Там она встречает Смерть. У Смерти женщина просит, — он отпустил ее руки и указал на выход. — Женщина оставляет обувь. Уходит.

Словно во сне Мария поднялась на ноги, скинула туфли и шагнула из сумрака хижины навстречу закату. Ей показалось, что символы на деревянном столбе смеются над ее горем, и она зло погрозила им кулаком. Затем, с тоской взглянув раз на город, тонущем в алых лучах солнца, пошла по дороге на юго-запад.

Сильный ветер поднялся с наступлением ночи, но Мария продолжила идти вперед. Ступни сводило болью, и острая трава то и дела резала беззащитные пальцы; но она шла. Каждый раз, когда становилось слишком страшно брести в темноте одной, когда неподалеку слышалась песня волка, когда желудок ныл от голода, она вспоминала об Алехандро, о каплях холодного пота у него на лбу, о мучительных приступах кашля, — и это гнало ее вперед.

Она остановилась передохнуть только когда луна поднялась совсем высоко, и села прямо на землю, рядом с высоким камнем, среди кустов юкки, чьи листья во тьме были похожи на устремленные в небо пики. Тишина и пустота властвовали здесь; и не было видно ни животных, ни насекомых — лишь раз скользнула возле самой ступни ящерка, едва задев пыльный подол платья. Сжавшись в тесный комок от холода, Мария прижалась затылком к твердому камню, прикрыла глаза — и образы минувшего дня разом навалились на нее, усиливая тяжесть в груди. Доктор здесь готовил настой из костей птиц и поил им Алехандро, чьи черные кудри вдруг обернулись седыми косами, и голос падре раз за разом повторял «Смерть нечистому! Смерть диаволу! Смерть!»

— Смерть! — хрипло прозвучало прямо над головой Марии, и она, очнувшись от своего короткого забытья, обернулась в страхе.