Ночь мертвецов

Все остатки сил Келли вложила в удар, довольно бестолковый — при замахе крышка слетела с урны, и отца больше осыпало пеплом, чем зацепило этим странным снарядом. От неожиданности он закрыл глаза, и Келли рванулась из его рук, оставив как трофей клочья своих волос.

Отец закричал — но не яростно, а испуганно, и Келли услышала треск стекла. Она торопливо толкнула дверь, и аромат гиацинтов смешался с ночным воздухом, вырвавшись за порог вместе с ней.

Крик отца за спиной перешел в хрип, а потом в сдавленное глухое бульканье. Перед тем, как захлопнуть дверь и окончательно освободиться, Келли все же посмотрела — и это было самое прекрасное, что она когда-либо видела. Отец стоял на коленях перед хрупкой серой фигурой, а вокруг него клубился пепел, складываясь в длинные извилистые щупальца. Они легко проскользнули в нос и открытый рот, обвились вокруг шеи. На мгновение Келли встретилась взглядом с отцом, и увидела, что в его глазах больше не было тьмы.

Ведь она уносила ее с собой.

***

Голос Роланда стих, и некоторое время в гостиной был слышен только треск свечей да мерный стук — Игон в глубокой задумчивости барабанил пальцам по столу, отбивая какой-то ритм.

— Однако, — наконец заговорил Гарретт, — это не совсем то, чего ждешь от рассказа про жу-уткий дом.

— Смотря что считать жутким, — не согласилась с ним Кайли. — Ведь вся соль не в мстительном призраке, правда, Роланд?

— Конечно, — печально подтвердил тот. — Совсем не в нем.

— Многовато нестыковок, — усмехнулся Эдуардо. — Копы ведь не такие уж тупые, так почему этот мистер Синяя Борода гулял на свободе?

— Потому что это не детективная история, гений, — закатил глаза Гарретт. — Если есть рассказ получше — валяй, а мы послушаем.

Эдуардо откинулся на спинку дивана, довольно потирая руки.

— Будет вам un cuento*, — он произнес это с улыбкой, но продолжил уже серьезно. — Я расскажу вам о Марии Веларде — женщине, решившей, что ей под силу обмануть саму Смерть…

*un cuento (исп.) — здесь: сказочка

Комментарий к Глава 3. История Роланда: Истинное лицо тьмы

Коллаж к истории https://vk.com/photo-181515004_457239037

========== Глава 4. История Эдуардо: Мария и Смерть ==========

Детство Марии прошло среди полок, пропитанных запахом кофе и специй. Свои первые шаги она сделала в дальнем конце лавки своего деда, и их свидетелями были равнодушные мешки с сахаром, каждый из которых на тот момент весил больше нее самой. Ну, а первые слова — «¿cuánto vale»* — точно расстроили бы мать, если бы только ту не сгубила чахотка, но зато на славу повеселили покупателей и до слез растрогали деда Уго.

Так и росла Мария день за днем в окружении доходных книг и ящиков с товарами, любовалась на яркие наклейки на коробках, вдыхала ароматы дерева и табака, перца и шоколада, жадно впитывала разговоры и цены, запоминала голоса и лица. Она не знала другой жизни, и какими бы сокровищами не манил ее мир, что за порогом лавки, что за пределами Аламогордо, она предпочла бы им привычную суету среди полок и покупателей. Поэтому брак с молодым Хорхе, унаследовавшим бакалею от своего дяди, стал почти неизбежным, пусть Мария ради приличий — или увеличения собственной цены — и томила будущего мужа неизвестностью целый год, не давая ему ответа.

Сделка эта и впрямь будто была заключена на небесах — бойкая, расторопная Мария вложила в бакалею весь свой пыл, а Хорхе, наплевав на приятелей, насмешничавших, что он-де отдал дело женщине, с удовольствием наблюдал, как увеличивается доход. Он платил своей жене преданностью и любовью, и твердо держался обещанного при сватовстве — Мария ни в чем не знала отказа, даже когда ее девичья фигура потеряла прежнюю легкость, а ловкие пальцы загрубели от домашней работы. Она, в свою очередь, подарила мужу процветающее дело, к которому спустя всего три года после свадьбы присоединилась и лавочка деда Уго, а также четверых здоровых сыновей.

Злые языки поговаривали, что свои товары Мария любит куда больше, чем собственных детей, но знайте, что все это была ядовитая ложь, порожденная желчной мелкой завистью. С мужем ее связывала любовь практическая, прочная, как добротный дом, который они возводили по кирпичику, а торговля была самой ее сутью, струнами ее души; но только с рождением сыновей она поняла, что значит иметь сердце — и никогда, ни на минуту не забывать об этом. При взгляде на старшего, тринадцатилетнего Хорхе Уго, Мария переполнялась гордостью от того, что ее сын так красив и ловок, но в то же время и горечью — от того, что по возрасту он, оставаясь почтительным к ней, больше не так ласков, как прежде. Бесстрашные и любопытные десятилетние близнецы Диего и Мануэль заставляли сердце трепетать от страха и болезненно замирать от нежности, когда они обнимали ее перед сном.

И, конечно, оставался Алехандро, mi niño*, как нежно называла его Мария, в силу своего четырехлетнего возраста искренне привязанный к матери. Ее первую он звал по утрам, к ней тянулись его неловкие маленькие руки, к ней же был обращен его плач и смех. Она таяла, когда Алехандро прижимался к ней и тихо сопел, убаюканный ее пением — может, не идеальным, но всегда вызывавшем улыбку на круглом румяном лице. Иногда, касаясь губами мягких волос на затылке своего niño, Мария чувствовала глухое, болезненное сожаление о том, что он слишком быстро растет, и скоро наступит время, когда он не будет в ней нуждаться.

Но эти опасения вскоре развеялись, подавленные настоящим страхом, — по югу прокатилась эпидемия испанки и, за двое суток оставив Марию вдовой, напоследок коснулась своей заразной рукой и Алехандро.

Он лежал перед ней, совсем хрупкий, без привычного румянца, и в неровных отблесках лампы Мария видела, как спутались на промокшем от пота лице темные завитки волос. Каждый взрыв кашля, беспощадно сотрясавший маленькое тело, был настоящим мучением — она до крови кусала губы, с отчаянной надеждой глядя на изможденного молодого доктора, склонившегося над постелью — того самого, что меньше двенадцати часов назад проиграл в борьбе с болезнью жизнь ее мужа.

— Вы поможете ему? — глухо спросила Мария, когда осмотр был завершен. — Я заплачу за все лекарства, за все, что вы сможете сделать — только спасите!

— У него испанка, сеньора. Я не стану обещать вам чудес, — устало ответил доктор. — Я видел, как люди выздоравливали, когда не оставалось надежды, и видел, как здоровые, крепкие мужчины сгорали от этой болезни в считанные часы, — он дружески сжал ее плечо. — Молитесь, сеньора, и может быть, Бог поможет ему.

Молитва! Это мысль обожгла Марию. Бог справедлив, рассудила она, и он не заберет у нее любимого сына, тем более так скоро после смерти мужа!

Поручив сыновей заботам добросердечной соседки, она поспешила в церковь. Народу там собралось прилично — и это несмотря на рекомендации управы избегать общественных мест! Но ведь куда еще, горько подумала Мария, могли отправиться эти люди? Многие были знакомы ей — молился старик Новакович, похоронивший вчера единственную внучку, плакала и громко шептала имя своего жениха юная Эстефания Кортес, ждал высшей милости Дейви Стивенс, потерявший за неделю почти всю свою семью — от прабабушки Сары до новорожденной дочери, которую еще не успели крестить.

Мария неторопливо прошла меж рядов, отвечая на соболезнования и сама расточая их налево и направо, и, наконец, увидела падре Гайона. Его лицо было таким же желтым и постаревшим от усталости, как и у доктора; блестящие глаза глубоко запали, и из-за этого взгляд, обычно полный силы и ласкового внимания, теперь показался Марии пугающим.

— Благословите, падре, — попросила она и после должного ответа, не стараясь скрыть муку в голосе, продолжила. — Мой Алехандро серьезно болен, падре.

— Как многие, сеньора, — вздохнул Гайон. — Помолимся вместе, чтобы Господь дал вам сил выдержать это.

— Если я… — Мария решилась. — Если я поставлю свечу в человеческий рост — Господь спасет моего сына?

Падре взглянул на нее удивленно.