Ночь мертвецов

Do or die, you`ll never make me

Он разглядел тамбурмажора, первым, как и было ему положено, ступившим на раскрашенную луной мостовую, — шаг у него был уверенным и упругим, и хищный свет отражался от жезла при каждом взмахе, пробегая по ровному бледному лбу и спускаясь ниже, к изъеденному гнилью носу и отсутствующим губам. Часть зубов еще сохранилась, но их было недостаточно для того, чтобы скрыть серый сухой язык, видневшийся сквозь прорванную щеку. Пустые глаза были безразличны к происходящему, но вот пальцы демонстрировали удивительную ловкость при обращении с жезлом, несмотря на то, что кожа на них посинела и пошла трещинами.

Go and try, you’ll never break me

Черные перья на киверах барабанщиков, продолжавших шествие, почти истлели, и казалось, что они готовы были обратиться прахом при любом движении. Козырьки бросали на лица тень, и Игон был благодарен за это, когда его взгляд падал то на ногу с почерневшей кожей, то на серую влажную цепь кишок, обернувшуюся вокруг тусклых сапог, то на барабанную палочку, торчащую из горла. Несмотря на то, что некоторым пальцам не доставало ни мышц, ни кожи, а ветер гладко отполировал серые кости, ритм был слаженным и единым, и теперь, при его приближении, Игон все пытался понять, чего же не хватает этой музыке, такой стройной и гладкой, что же в ней вселяет в него такой ужас, от которого хочется развернуться и броситься обратно в Пожарную башню…

I won’t explain or say I’m sorry

Ответ пришел от Гарретта:

— Черт возьми, — его голос прозвучал настолько живо по сравнению со словами, разливавшимися по улице, с мелодией, захватившей укрытой тьмой город, что Игон снова почувствовал землю под ногами.

Следующими гордой поступью вышагивали мажоретки, чьи взлетающие юбки обнажали трупные пятна, узором раскинувшиеся по пожелтевшим бедрам, а улыбки простирались от одного уха до другого и сверкали темно-красным. Сапоги большинства из них держались, неясным образом, на голых костях, и руки двигались синхронно, без единой ошибки, — только клочья кожи, ободранной на предплечьях, метались повинуясь ветру, а не музыке.

Give a cheer for all the broken

Поток был нескончаем; следуя за своим тамбурмажором, шествие полностью затопило улицу перед Пожарной башней. Игон слышал, как сдавленно застонал Эдуардо при виде трубача, чьи сухие, но старательные легкие были выставлены на всеобщий обзор благодаря раскроенной грудной клетке; видел, как вцепился в ПКЭ Роланд, когда увидел одну из танцовщиц в черной балетной пачке, — грациозная и легкая, она скользила по мостовой, и на ее теле, помимо чрезмерной бледности, смерть не оставила отпечатка… Зато лицо ее обгорело почти до самого черепа, и слизь вытекала из глазниц на бурые мягкие щеки.

Музыканты и танцоры, сверкая своими увечьями, уходили все дальше, и улица теперь была заполнена от одного конца и до другого. В какой-то момент Игону показалось, что мертвецы на самом деле идут по дороге из лунного света, раскинувшейся от края до края.

I’m just a man, I’m not a hero

Оркестр прошел, — и настал черед людского потока, чье пение и следовало за музыкой, выступать по улице. Их шаг был не так слажен, и у них не было ни курток, ни киверов, ни жезлов, — облаченные в халаты и платья, толстые куртки и больничные пижамы, костюмы и спортивные шорты, купальники и пальто, военная форма и школьные блейзеры. Кто-то выглядел вполне сносно, а у кого-то весь подбородок и шея были залиты кровью; Игон видел здесь распухшие, дрожащие лица утопленников, и обрывки веревок вместо галстуков, и руки, покрытые кровью от локтя до кончиков пальцев. Он почувствовал вдруг, что ужасно устал наблюдать за мертвецами, что не хочет видеть больше ни увечья, ни раны, ни глаза… Глаза особенно.

Just a boy, who had to sing this song

Кайли вдруг ахнула и бросилась вперед.

— Бабушка! — ее звонкий голос на мгновение заглушил песню.

— Стой! — Игон шагнул за ней, но Эдуардо опередил его, крепко схватив Кайли за локти. Она рвалась на мостовую, нещадно осыпая Риверу пинками; тот, к радости Игона, держал ее крепко. Наконец крики перешли в сдавленный плач.

Вопреки опасениям, звуки не привлекли мертвецов, — они равнодушно продолжали свой марш, — но вот шаг их стал замедляться.

— Гляньте на это, — голос Гарретта был пропитан нервозностью, мгновенно передавшейся остальным. Почти против своего желания, Игон повернулся.

За квартал от них поток мертвецов почтительно расступался перед тем, что двигалось в центре, и даже луна скромно укрылась за тонким облаком, набросив на улицу серую тень. Музыка стихла, и поющие захлебнулись словами; Игон почувствовал, как сгущается вокруг него воздух. Пустота внутри живо отреагировала на приближение темной фигуры и заполнила все пространство между ребрами льдом, добралась до горла и притаилась там, скрадывая крик. Он не мог разглядеть того, что надвигалось, — но ощущал исходящую от этого силу, парализующую, лишающую воли.

— Это не… невозможно, — голос Роланда раздался рядом и все же звучал словно из-под земли.

— Если бы, — ответил ему Игон, не чувствуя собственных губ.

Мертвецы отступили к краю мостовой и стояли теперь всего в паре футов; ветер скользнул меж телами, и взметнул что-то желтое среди дыма теней на противоположной стороне улицы. Игон почувствовал, как судорожно сжались пальцы Жанин на его плече.

— Его шарф… Уэсли, — глухо произнесла она. — Нам надо… Надо…

Гарретт схватился за бластер.

— Надо, — с мрачным весельем отозвался он.

— Нет, — почти простонал Игон. — Ты не сможешь. Никто из нас.

Пустота снова сжала ему горло. Ветер утих; густые тучи поспешили спрятать луну, и мрак поглотил улицу, — а то, что было его сердцем, безмолвное и древнее, безжалостное и неумолимое, приблизилось. Игон чувствовал свою беспомощность и ненавидел ее; отвращение к собственному незнанию, к неспособности противиться вызвало в нем тошноту.

Что он мог? Только изучить показания после, укрыться в безупречных логических построениях и фактах, заставить рациональное одержать победу над тем ужасом, который вызывало в нем одно воспоминание о той далекой ночи, — он делал это всю свою жизнь, сможет делать и дальше.

Он вздрогнул, увидев, как завихрения мрака сгустились еще плотнее на противоположной стороне улицы, — всего на один миг… Но Игон знал, что этого достаточно. Один миг, одно слово, одно решение: вот и все, что отделяет порой от того, чтобы присоединиться к этому мрачному маршу.

А он ничего не может сделать. И никогда не сможет, с усталостью признался себе он.

Клок пустоты у его сердца вдруг дрогнул и распустился, скользнул вместе с выдохом наружу, чтобы среди теней прокрасться туда, где было его истинное место. Луна возвращала себе власть, но ее свет не был страшен пустоте, что заняла свое почетное место среди мертвых; зато Игон смог разглядеть, как кто-то высокий, в старом пальто, с желтым шарфом, опутавшим шею, занимает свое место в этих рядах.

А потом снова грянули барабаны, и губы Глухого Уэсли, обагренные кровью, шевельнулись в такт с миллионами других.

I’m just a man, I’m not a hero

Парад был окончен.