Ночь мертвецов

Музыка стихла, и даже сквозь плотную тишину я услышал, как заскрипели ступени крыльца.

Одна.

Вторая.

Третья.

Я стоял, крепко вцепившись в локоть деда. Мои глаза привыкли к темноте, но то, что приближалось, словно впитывало ее в себя, поглощало силуэты и звуки, не оставляло рядом ничего, кроме пустоты. Никогда, ни раньше, ни потом, я не испытывал такого ужаса; меня словно парализовало. Пошевелиться не выходило, как будто все это было кошмарным сном; застыли даже мои мысли. Мне казалось, что я кричу не своим голосом, вою как загнанный и раненный зверь, но с моих губ не сорвалось ни звука… либо все они потонули в безграничном мраке, расстилавшемся перед нами.

Хрипы деда становились все тише, и дыхание выровнялось. Он легко освободился от моей хватки и сделал шаг вперед, к пустоту.

— Не уходи, — прошептал я, едва сдерживая рыдания. — Не…

Наверное, он не слышал меня, — либо слышать было и нечего. Его силуэт теперь был едва различим, утопал в завихрениях мрака, сливался с ним, пульсируя и существуя в одном ритме… Что-то перевернулось у меня внутри; я протянул руку в надежде остановить его, удержать, оставить здесь, с нами…

На самый короткий миг тьма коснулась кончиков моих пальцев, — но мне показалось, что она оплела тело с ног до головы, проникла в мой разум, с толчками крови дошла до самого сердца и растворила его. Бесплотный и бесчувственный, я оказался выброшен в безразличный вакуум. Ничего не осталось: я больше не ощущал ни холода, ни прикосновений шершавых досок под ногами, не чувствовал запахов, не слышал шепота ветра. Я не мог пошевелиться, не мог вдохнуть, — мне нечем было шевелиться и нечем вдыхать. Мои мысли оказались погребены под толщей тьмы, медленно тонули в ней, захлебывались, погружаясь все глубже. Та же участь постигла все мои чувства — ушел даже страх. Взамен мне осталась пустота. И только она.

Все кончилось: это длилось мгновение и вечность. Я судорожно вдохнул и схватился за перила, чтобы не упасть. Моя кожа прикоснулась к твердому холодному дереву, и только тогда я поверил, что еще жив. Музыка возобновилась, и тени снова потекли по улице. Пустота уходила вместе с ними, — но маленький ее осколок все еще оставался во мне, впился под ребра, пульсировал, напоминая о том, что однажды он может разрастись и пожрать меня. От этого меня била дрожь. Я опустился на холодные доски крыльца, и смотрел, смотрел в темноту, пока музыка не стихла, а мои ступни не начало сводить судорогой от холода.

Потом свет фар ударил в лицо, и я зажмурился, а когда снова открыл глаза, то увидел отца. Он выскочил из машины, не заглушив мотор, в два счета оказался на крыльце, схватил меня за локти и поднял. На меня он не смотрел: его взгляд был прикован к чему-то за моей спиной. И я знал, что он там видит.

— Я не мог, — я не знал, что еще могу сказать ему. — Я пытался… Я не…

— Все нормально, Игон, — голос отца звучал глухо. Он обнял меня, обнял крепко; прижавшись щекой к его плащу, я почувствовал знакомые, живые запахи, — смесь одеколона, бензина и табачного дыма, — потом почувствовал теплую руку мамы у себя на шее, и расплакался.

***

Игон помолчал, наблюдая за каплей воска, медленно катившейся по свече.

— На похороны я не попал, — продолжил он, ни на кого не глядя. — На второй день у меня начался жар, и я почти неделю провел в бреду. Мама говорила, что очень напугалась тогда: я плакал и кричал, и все напевал одну мелодию, которую она не могла узнать… Но я понял, о чем она говорила, — он усмехнулся. — Жаль, что тогда я знал так мало. Жаль, что у меня не было аппаратуры, оборудования, жаль, что не было ловушек и протонного блока… Может, если бы я посмотрел на показания и смог бы хоть как-то научно объяснить, доказать, разработать теорию… Может, тогда мне стало бы легче.

Он вздохнул и все-таки поднял взгляд от свечи. Все сидели притихшие и помрачневшие; Жанин не скрывала слез. Игон виновато развел руками.

— Простите. Я понимаю, что это история без чудовищ и таинственных полтергейстов, но… Это — правда, и она преследует меня. Иногда по ночам я слышу барабанный бой, слышу ту мелодию так близко, как будто на соседней улице. Иногда и ПКЭ что-то улавливает, но все проходит слишком быстро, чтобы я мог уловить источник, — он снова взглянул на окно, но увидел там только алые отблески свечей. — Вот и сегодня… Мне все чудится музыка, и я не могу от этого отделаться. Наверное, просто память играет со мной злую шутку.

Роланд откашлялся.

— Мне так жаль, Игон, — тихо сказал он.

— Мне тоже, patron, — хмуро буркнул Эдуардо. — Значит, и ты встретил свою Санта-Муэрте.

Гарретт, растерявший свою воинственность, не сказал ничего, — только без улыбки стиснул Игону плечо. Зато заговорила Кайли, с трудом оторвав взгляд от окна.

— Ты говорил про барабаны. Я тоже их слышу.

Комментарий к Глава 6. История Игона: Коснувшись Пустоты

Коллаж к истории: https://vk.com/photo-181515004_457239057

========== Глава 7. Марш мертвецов ==========

Тени бесшумно метнулись к окну гостиной, не побеспокоив плотную тишину. Дождь стих, и комната хранила безмолвие, словно в сговоре с темной улицей, заглушала отзвуки дыхания, — и заглушила его собственные осторожные шаги.

Игон положил руку на стекло и сразу почувствовал едва уловимую дрожь, — вибрацию, совсем легкий отклик, который можно было принять за случайность… если б он не был таким слаженным, не бился в собственном ритме, не отдавался чуточку сильнее с каждым ударом.

— ПКЭ, — отрывисто произнес он; за спиной немедленно щелкнуло, и раздался знакомый треск.

Показания не удивили. Он видел такое десятки раз, в те ночи, когда барабаны мешали ему уснуть; но в этот раз все было как будто иначе. Ближе. Реальнее.

Сквозняк взметнул пламя свечей, и темные стекла солгали Игону, исказив отражение, — не мог он быть испуганным бледным пареньком с растрепанными волосами и чуть приоткрытым ртом. Уже не мог.

— Кажется, теперь и я могу разобрать, — пробормотал Гарретт за его спиной, и Игон решился.

— Оставайтесь тут, — велел он и, не оборачиваясь, быстро спустился по лестнице.

Голос Жанин тревожно выкликнул его имя; сверху слышались шаги и обеспокоенные голоса, пока он пересекал коридор, — наверняка они все же пойдут за ним, — но Игон предпочел не останавливаться. Преодолев вспышку ужаса, полыхнувшую у сердца, он толкнул дверь и вышел в поджидавшую его холодную ночь.

Ветер сорвал покрывало облаков с неба, бесстыдно обнажил красавицу-луну, нависшую в опасной близости от макушек небоскребов. Ее мягкий желтый свет одолел сумрак ночи, прогнал осеннюю серость, унял тьму, рвущуюся из оконных проемов, слился с ритмом, с каждой минутой все больше похожим на мелодию, и устелил дорогу золотистым ковром, подготовив ее для того темного потока, который уже показался в конце улицы.

Игону показалось, что песня ПКЭ тонет в грядущих звуках; он взглянул на показания больше по привычке, чем из любопытства, и совсем не запомнил цифры. Он почувствовал, что в висках у него пульсирует в такт этому странному маршу, и озноб сбежал по шее вниз, оставив неприятный холодный след. Клок пустоты, живший эти годы у сердца, вдруг ожил, стал разрастаться, и, словно в стремлении объединиться с той силой, что породила его, толкнул его взгляд к концу улицы, где шествовали неотвратимые силуэты.

Теплая рука легла ему на плечо, и к треску его собственного ПКЭ присоединился целый хор. Игон обернулся. Жанин стояла рядом с ним, и в свете луны ее лицо было больше печальным, чем сердитым. Гарретт, с бластером в руках, подъехал к самому краю тротуара, напряженно вглядываясь в тени; Эдуардо и Кайли на шаг отставали от него. Роланд смотрел то на ПКЭ, то на небо, словно не мог поверить собственным глазам.

— Никогда такого не видел, — потрясенно шептал он снова и снова. — Невероятно… Ты знал, что затухание этой энергии…

— Знал, — сухо ответил Игон.

Барабанный бой нарастал, и он расслышал наконец мелодию, живо отозвавшуюся в памяти, и почувствовал, как липкий ком страха поднимается из желудка к горлу, — также неумолимо, как приближается шествие. Слова, теперь различимые, шли в авангарде, и выполняли свою роль сумрачных предвестников.