Ночь мертвецов

Огромный ворон сидел на камне, хитро поблескивая глазами. Он расправил крылья — такие огромные, что они закрыли все небо, спрятали луну и звезды, и свет их не мог проникнуть сквозь сотканные из тьмы перья.

— Смерть! — повторил он прямо в лицо Марии и быстро затрещал клювом в насмешку.

— Ты не смерть, — прошептала ему Мария. — Смерть ждет в Белых песках; а ты только злой предвестник.

Снова рассмеялся ворон — но улетел прочь, растворившись во тьме, и полотно неба с жемчужной вышивкой звезд вновь раскинулось над Марией. Она посидела еще минутку, пытаясь найти добрый знак в перекрестье созвездий и даже в пятнах на равнодушной луне, но, так и не увидев ничего утешительного, поднялась и продолжила свой путь.

Ночь уходила; небо очистилось от тьмы, и в первых лучах солнца Мария увидела светлый песок к западу от дороги. Это придало ей сил, и она повернула в ту сторону, шла, подмечая, что песка становится все больше, а растений — все меньше. Лишь изредка попадалось ей теперь сухое дерево или упрямый куст юкки. Солнце поднималось, беспощадно нагревая воздух, но, к большому удивлению Марии, белый песок оставался прохладным и не жег ей ступни. Его становилось все больше, и, оглянувшись через час или два пути, она больше не увидела дороги — только белые гребни и собственные глубокие следы. Теперь отступать было некуда: эта мысль совсем не испугала Марию, а, напротив, принесла успокоение.

Если бы только жажда не мучила так сильно… Мария с трудом разлепила губы, с болью сглотнула, но вязкая теплая капля слюны не освежила воспаленное пересохшее горло. Надежды на ручей тут не было, — но вдалеке виднелись колючие кусты юкки. До них Мария добралась почти бегом и, со спешки порезав руки о твердые листья, сорвала твердый плод. Сок был горьким и маслянистым, совсем непохожим на чистую прохладную воду, но все же унял ненадолго сухость во рту, и позволил идти дальше.

А безжалостное солнце поднималось все выше и выше, и воздух начал трепетать от жара, рождая причудливые и пугающие образы. Темное платье Марии впитывало в себя лучи солнца, сильно нагревая кожу, и только ноги все еще купались в ласковой прохладе песка. Вконец измучившись от жары, Мария огляделась в поисках хоть какого-то укрытия и не нашла его; тогда, сбросив платье, она легла всем телом на белый песок, прижалась к нему щекой, впитывая его свежесть, и осталась бы так лежать, забыв обо всем, если бы не услышала странный стук.

Мария открыла глаза. Над ней стоял, гадко ухмыляясь, скелет, и его раскаленные кости блестели в свете солнца, а глазницы, напротив, были наполнены пугающей тьмой.

— Я — смерть! — проскрипел он, протягивая вперед руку. — Я — смерть!

— Т-ты не смерть, — дрожа всем телом, отозвалась Мария. — Ты д-детище ее, а она ждет меня дальше.

Рассмеялся скелет, застучал челюстью — и рассыпался. Кости его обратились прахом и смешались с белым песком. Поднялась и оделась Мария, кое-как отряхнув свое платье, и продолжила свой путь.

Закатное солнце разлилось по небу багровыми лучами, и белый песок послушно отразил эти краски. Из-за этого Марии начало казаться, что где-то в пустыне она пересекла границу мира живых и попала прямиком в ад: измученная голодом, жаждой и долгой дорогой по жаре, она уже ни о чем не могла думать. Песок раздражал царапины на ладонях и ступнях, сушил горло и покрывал губы; здесь было его царство, из которого не было выхода. Обессиленная Мария не могла больше держаться на ногах — упала на колени и, не разбирая дороги, поползла вперед. Она подумала, что шаман обманул, и сейчас, пока она попусту погибает в пустыне, ее Алехандро слабеет, и жизнь покидает его. Сухие рыдания, без единой слезы, сотрясали ее тело, отдаваясь болью в ослабевших ногах; но Мария продолжала свой путь, пусть медленно, пусть ползком.

Ей казалось, что время замерло — солнце больше не двигалось, не спешило скрыться на западе, и песок, больше не белый, а багровый, теперь как будто медленно вытягивал из нее силы. Мария больше не могла даже ползти, — ее надежда угасала, и в тот момент, когда она готова была закрыть глаза и остаться здесь навсегда, ее накрыла тень.

— Что ты делаешь здесь, дитя?

Ласковый струящийся голос прошелся по телу Марии, наполняя его ужасом, — тем самым, от которого у собак встает на загривке шерсть, тем, что заставляет оленя что есть сил бежать прочь от волков, — тем, что сама Природа поставила охранять хрупкую черту между жизнью и смертью.

— Я ищу Санта-Муэрте, — прохрипела Мария, не поднимая глаз. — У меня есть к ней дело.

Сильная рука ухватила ее за запястье и подняла на ноги. Это прикосновение опалило кожу льдом, и озноб прошел по всему телу, вмиг добравшись до сердца, сковав его с непостижимой человеку силой.

— Посмотри на меня, дитя, — велел шелковый голос, и Мария подчинилась.

Фигура, представшая перед ней, была едва ли выше ее самой. Черные и золотые узоры на алом платье переливались, двигались, жили собственной жизнью — на оборках подола за одно мгновение перед Марией промелькнула чья-то судьба, от рождения и до гробовой доски. Пышные отвороты на длинных рукавах полностью скрывали кисти рук, и можно было заметить лишь что-то белое, мелькавшее порой между складок. Длинные темные волосы колыхались, слушаясь ветра, который поднимал вокруг черные песочные вихри. Лицо было раскрашено под калаверу, да так искусно, что можно было обмануться и решить, что под гримом скрывается женщина, — вот только темная краска вокруг глаз была слишком уж густой. Это был взгляд пустоты, истинной и вечной, и Марии потребовалось много усилий, чтобы не закричать от страха и сохранить рассудок.

— Ты знаешь, кто я? — при этих словах разрисованные губы даже не шевельнулись: голос исходил от всей фигуры, проникал вместе с воздухом в легкие Марии и растекался по телу с каждым толчком сердца.

— Ты — Смерть. Ты — Санта-Муэрте.

— Это так, — фигура согнулась в шутливом поклоне. — Ты пришла по делу — так говори.

Долго собиралась с духом Мария, разглядывая то рисунок калаверы, то узоры на платье, но все же заговорила.

— Мой младший, Алехандро, серьезно болен. Я пришла просить тебя не забирать его.

— Его час наступает, — Санта-Муэрте говорила… с печалью? — Он прожил, сколько ему было отведено.

— Но это нечестно! — в отчаянье вскричала Мария. — Ему всего четыре года — разве это можно считать жизнью?

— Иные умирают и сразу после рождения, — узор на кружевах алого платья сложился в гроб с крошеным тельцем внутри. — Здесь нет честного и нечестного. Твое страдание понятно, но вместо того, чтобы просить моей помощи, смирись и уходи домой… к сыновьям, — голос прозвучал мягко, почти с сочувствием, и на короткое мгновение Марии показалось, что лучше поступить так, как говорит Санта-Муэрте… Но только это не могло унять ее боли.

— Я не уйду, — твердо произнесла она. — Я останусь здесь, пока ты не согласишься помочь мне либо пока не придет мой час.

Черные вихри взметнулись чуть выше, и в самой глубине тьмы мелькнули алые отблески.

— Это твой выбор, — тоска сквозила в голосе, и это удивило Марию. — Что ты предложишь за жизнь Алехандро — свою? Все предлагают именно это.

Горько рассмеялась Мария.

— Предложу свою, и ты получишь пять жизней вместо одной… Мой муж мертв, и кроме меня никто не позаботится о моих сыновьях. Назови справедливую цену, Санта-Муэрте.

— Я возьму половину оставшейся жизни у каждого из твоих старших сыновей, — Смерть протянула правую руку, и из-под складок рукава показалась ладонь, белоснежная и гладкая, без единой линии. — Каждому из них отмерен свой срок — и он будет укорочен вдвое. Согласна ты на такую сделку, Мария Веларде?

Хорхе Уго! Диего! Мануэль! Мария едва устояла на ногах. Торговать их жизнями, потерять каждого раньше времени — такое предлагают ей, матери, которая должна оберегать и защищать их!..

Но ведь и Алехандро нуждается в защите, напомнила она себе. Повернуть сейчас, забыть пройденный путь, и вспоминать потом, что могла бы спасти своего сына, но не решилась?.. К тому же, разве братья не сделали бы это для него, попроси она их? О, она знала своих сыновей, знала их благородные сердца!