Страница 13 из 28
Сталинская перестройка не могла обойти стороной школу и преподавание истории. Открыто вернуться к царско-имперским ценностям было невозможно, да и не надо этого было делать. Как бы в прошлом ни был высок культ российского царя, но культы мировых владык типа Цезаря, Августа, Чингисхана, Наполеона, Ленина и подобных им исторических деятелей были на порядок выше, ярче, а судьбы – невероятней. Они не были наследниками древних царских родов, они не были счастливчиками-узурпаторами, нет, они были творцами собственной, неповторимой судьбы, они были героями всех времен и народов! В конце 1920-х – начале 1930-х гг., да и позже, Сталин живо интересовался деятельностью этих и подобных им героев мировой и отечественной истории. В его модели того мира, который он заново создавал, сильные личности типа Ленина, Ивана Грозного, Кромвеля или Петра Великого должны были стать предшественниками, сигнализирующими стране и миру о появлении нового, более великого и даже более жесткого исторического героя. Он не боялся остаться в памяти народов великим тираном. Он боялся остаться в памяти людей невзрачным, малозаметным хромоножкой, нечаянно заброшенным на вершину власти. Пройдет время, и на последней встрече с Эйзенштейном в феврале 1947 г., в присутствии артиста Черкасова и нескольких членов Политбюро Сталин скажет, что, конечно, «Иван Грозный был очень жестоким» и что показывать в кино жестокости царя можно и даже нужно, но надо объяснять, чем такие репрессии были обусловлены[59].
Так обыденно мученическая смерть была провозглашена доброкачественным орудием государственного управления.
Сталин на протяжении 1929–1931 гг. расправлялся со всем кругом ученых, от экономики до философии, гуманитарных дисциплин, а также с их выдающимися представителями в Академии наук СССР. Среди тех, кто пострадал еще на заре масштабных репрессий, была целая когорта выдающихся историков. В 1929 г. началось, а в 1930 г. закончилось расстрелами и посадками многих известных историков по так называемому Академическому делу. По нему проходили крупные историки Ленинграда, Москвы и других городов, такие как С.Ф. Платонов, Н.П. Лихачев, М.М. Богословский, Е.В. Тарле, М.К. Любавский, А.И. Андреев, В.И. Пичета, С.В. Бахрушин, Б.А. Романов, А.И. Яковлев, Ю.В. Готье – в общей сложности 85 человек[60]. Это был не просто цвет исторической науки, это была сама российская историческая наука: академики, профессора, доктора наук с дореволюционным стажем. Некоторые из осужденных впоследствии станут фигурантами и этой книги. Историки-марксисты, готовившиеся в основном в рамках «школы» М.Н. Покровского, еще только формировались и большого веса не имели, но их глава вплоть до смерти занимал все ключевые посты в исследовательских центрах, в исторических журналах и издательствах, в вузах и в Наркомпросе (заместитель А.В. Луначарского).
С.Ф. Платонов не дождался окончания ссылки и скончался в Самаре в 1933 г., М.К. Любавский – в Уфе в 1936-м, были и другие утраты. Историкам, оставшимся в живых, после окончания срока разрешили вернуться в столицы к прежней работе. Ю.В. Готье, С.В. Бахрушину, А.И. Яковлеву, Е.В. Тарле вернули звания академиков. Известный отечественный историк Н. Павленко считал, что этот «феномен» могут объяснить три внешних обстоятельства: «в 1932 г. скончался фактический диктатор в исторической науке М.Н. Покровский; в следующем году в Германии к власти пришел Гитлер; а еще через год вышло постановление ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров СССР «О преподавании гражданской истории в школах СССР», за которым последовали другие постановления, напрямую осуждавшие историческую концепцию Покровского и его школы»[61]. С этими соображениями можно согласиться, но они не учитывают того важнейшего обстоятельства, что новый диктатор сам претендовал на первенство во всем, в том числе на идеологический диктат во всех областях исторической науки. Помимо овладения орудиями борьбы за единоличную власть, Сталин именно сюда направил основные свои и чужие интеллектуальные и организационные усилия, замешанные на различных формах насилия.
Многие исследователи придерживаются того мнения, что поворотным моментом в резком изменении положения исторической науки в СССР стал публичный окрик Сталина. Это так называемое письмо в редакцию журнала «Пролетарская революция» «О некоторых вопросах истории большевизма», опубликованное в шестом номере за 1931 г.[62] В нем в грубой форме навязывалась глубоко антинаучная установка, показывающая, насколько автор был далек от понимания элементарных основ исторической науки. Точнее, он был убежден в том, что они не имеют никакого значения, что ими можно пренебречь ради «дела», ради нужд проводимой им вульгаризирующей науку политики. Отныне было предписано опираться не на подлинные исторические источники, не на архивные документы и установленные факты, а на произвольную трактовку событий, исходящую от высших партийно-государственных авторитетов. Это письмо ознаменовало возврат к средневековому пониманию достоверности исторического знания, которое «возникает» после его освящения авторитетом феодала, церкви, короля или иного носителя власти. Сталин, никогда ранее не изучавший ни проблемы истории, ни приемы работы историков, ни архивы, как источники исторических исследований, позволил себе неприязненные, брезгливые суждения об этих предметах[63]. Наука история вдруг, но совершенно не случайно, стала его не только раздражать своим тяготением к факту и документу, в конечном счете к относительной, но очень конкретной истине. Она стала ему мешать, поскольку именно в годы борьбы с оппозициями он понял, насколько память истории ему опасна. Если кто и мог рассказать о подлинной биографии вождя, истории партии, о роли его бывших соратников в революции и Гражданской войне, то это только независимая историческая наука. Статьей в «Пролетарской революции» он начал поход против науки: «Допустим, что кроме уже известных документов, – разглагольствовал не получивший даже законченного школьного образования партийный функционер, – будет найдена куча других документов в виде, скажем, резолюций большевиков… Значит ли это, что наличия только лишь бумажных документов достаточно для того, чтобы демонстрировать действительную революционность и действительную непримиримость большевиков…? Кто же, кроме безнадежных бюрократов, может полагаться на одни лишь бумажные документы? Кто же, кроме архивных крыс, не понимает, что партии и лидеров надо проверять по их делам, прежде всего, а не только по их декларациям?[64] Тех исследователей, которые привычно опирались на архивные документы, он записал в «фальсификаторы истории нашей партии» и призвал «систематически срывать с них маски».
Своим письмом Сталин запретил любую не санкционированную властью полемику («гнилой либерализм») не только по вопросам истории партии («аксиомам большевизма»), но и по всему кругу проблем истории. С тех пор и более чем на полвека, вплоть до перестройки М.С. Горбачева, историческая наука стала особо контролируемой идеологическими органами, а при Сталине – лично вождем. С тех пор политика стала удушать науку, хотя первые движения в этом направлении сделал еще Ленин и его ближайшие соратники. С начала тридцатых годов Сталин не только запрещал и контролировал, но и сам систематически занимался вопросами истории, понимая, что именно за ней остается последнее слово в оценке деяний любого государственного деятеля. Он наивно полагал, что сможет еще при жизни запрограммировать на века вперед для подвластного народа собственную трактовку своего образа, оценки истории Советского Союза и окружающего мира. Но и в этом Сталин был не оригинален: так вели себя императоры Древнего Китая и Востока, феодалы и короли средневековой и новой Европы, русские цари, т. е. практически все автократоры. Но Сталин не ограничился контролем над историческим знанием и формированием той части пропаганды, которая целенаправленно вульгаризировала и фальсифицировала знания, накопленные за XIX столетие молодой русской исторической школой. Была введена жесточайшая цензура (Главлит), во всех крупных библиотеках и архивах были созданы отделы специального хранения (спецхраны), на местах роль цензурных учреждений дополнительно выполняли партийные органы, уничтожались живые свидетели Октября и Гражданской войны, друзья детства и близкие соратники Сталина. Одновременно со всем этим вождь инициировал конструирование «марксистской» исторической науки, объявив уже существовавшую историческую школу большевика М.Н. Покровского немарксистской, антиленинской, ошибочной и мелкобуржуазной. Для историков «школы Покровского» (следовавшим за Марксом) исторических героев не было, а были представители различных социальных и экономических сил (например, торгового или финансового капитала и т. д). А Сталин в начале второго очень успешного десятилетия борьбы за единоличную власть убедился в том, что он человек неординарный и великий, т. к. обыграл целую свору ленинских клевретов, в том числе самого умного и опасного из них – Троцкого. Предполагаю, что Сталин почувствовал себя героем более высокого полета, чем все его бывшие соратники. Соратники нового, сталинского набора, особенно Л.М. Каганович, В.М. Молотов, К.Е. Ворошилов, С.М. Киров и др., пели ему о величии громко, открыто и постоянно. Понимая, что сам он, в отличие от Ленина, Троцкого, Бухарина, Покровского, историка-меньшевика Рожкова и многих других, не способен выработать какую-либо новую историческую концепцию или хотя бы приемлемый список проблем, который стал бы ядром сталинистской философии истории, вождь осторожно двинулся по новому для себя пути. Он решил начать с самого низшего, памятного ему еще с детства уровня, со школьного учебника истории для детей, для младших классов. Здесь он себя чувствовал уверенней, да и легче было скрыть свое невежество и наскоро начитаться. Базовых-то, университетских, знаний он не имел.
59
Запись беседы И.В. Сталина, А.А. Жданова и В.М. Молотова с С.М. Эйзенштейном и Н.К. Черкасовым по поводу фильма «Иван Грозный // Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) – ВКП(б), ВЧК – ОГПУ – НКВД о культурной политике. 1917–1953 гг. М., 2002. С. 613.
60
Павленко Н. «Академическое дело». (Историки под прицелом ОГПУ) // Наука и жизнь. 1999. № 11; Интернет-ресурс: https://www.nkj.ru/archive/articles/9908/
61
Там же.
62
Сталин И.В. Соч. Т. 13. М., 1951. С. 84–102; Дунаевский В.А. О письме Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция» и его воздействии на науку и судьбы людей // История и сталинизм. М., 1991. С. 284–291 и др.
63
В Тифлисской духовной семинарии Сталин имел по этой дисциплине тройки и до революции исторической литературой практически не интересовался. Существуют многочисленные измышления по поводу интеллектуального уровня и круга чтения дореволюционного Сталина, особенно охотно воспроизводимые в зарубежной литературе на основании недостоверных мемуаров и псевдоисторических публицистов времен Сталина или современной России и Грузии.
64
Сталин. Указ. соч. С. 95.