Ангел-хранитель

— Слышать?! — Вот сейчас меня бы уже и кляп не остановил. — Ты что, пытался влиять на меня?

Он хмыкнул.

— Неправильно акценты расставляешь. Ударение нужно делать на слове «пытался» — и при этом чувствовал себя бурлаком, который в одиночку тащит не просто баржу, а такую, к которой приделали колесо — исключительно заднего хода.

Вот за это спасибо. Значит, хоть какие-то остатки самостоятельного мышления во мне еще остались, не зачахли под водопадом поучений и — как выяснилось — еще и внушений.

— Какие же это разумные идеи ты мне пытался внушать?

— Давай попробуем вместе вспомнить. У тебя в последнее время внутренний голос случайно не прорезался?

Хм. Мало ему того, что он мои истеричные вопли подслушивал, так теперь еще и о моем внутреннем голосе поговорим?

— Ну, допустим. Бывали отдельные — редкие моменты.

— Редкие? — Он вскинул бровь. — Хорошо, не было ли в твоей жизни тех — редких — случаев, когда внутренний голос подсказывал тебе, что не стоит вечером допоздна засиживаться? Или настаивал на том, что даже в спешке нужно сохранять спокойствие? Или напоминал тебе о неких ускользнувших от твоего внимания деталях, когда ты раздумывала о прошедшем дне?

У меня отвалилась челюсть. Хватая ртом воздух, как рыба, которая решила — чем черт не шутит? — попробовать свои силы на песенном поприще, я сдавленно пискнула:

— Это что, все ты был?

Он опять чуть улыбнулся, но как-то невесело. Вот же ненормальный! Я бы от одного своего вида сейчас по полу каталась.

— Угу. Вот это как раз меня и смущает. Мне было совсем несложно помогать тебе в мелочах, но когда речь заходила о чем-то серьезном… Ты всегда и проблему раньше меня замечала, и выход из нее сама находила — а я стоял рядом, как чурбан бесчувственный.

О, а вот теперь — большое спасибо. У меня сами собой расправились плечи, а черты лица начали расползаться в широченную улыбку. Я быстро сгребла их в озабоченно-заинтересованную кучку и спросила:

— Например?

— Ну, из последних — Франсуа. — (Господи, Франсуа. Мне же с ним сегодня встречаться! А я так ничего и не решила.) — Когда ты ушла в кататонию перед его приездом, мне сутки понадобились, чтобы понять, что все дело — в нем. И потом, во время разговора с ним, я так рассвирепел, что готов был придушить его — и ты опять прекрасно без меня обошлась. Кстати, что ты с ним решила-то?

Ну и кто кому мысли подбрасывает?

— Если честно, не знаю. Сначала я решила отказаться, потом подумала, что интересный разговор может получиться, если он не только спрашивать, но и на мои вопросы отвечать будет, а теперь… не знаю. — Я запнулась, и потом — да что же мне терять-то? — выпалила: — Мне больше с тобой говорить хочется.

Он замер и — вновь вцепившись мне в глаза своим напряженным взглядом — медленно произнес: — Тебе… хочется говорить со мной? Тупица!

Минуточку-минуточку, это кто здесь тупица?! Это кто здесь записал желание поговорить в признаки тупости?! Я всю… всю свою жизнь — слушаю, и слушаю, и опять слушаю… Скоро уже в одно большое ухо превращусь! И никому — никому ведь! — ни разу в голову не пришло, что, может, и мне есть что сказать (и вовсе не обязательно что-то тупое!), может, и мне душу облегчить хочется — просто так, а не в ответ на вопрос: «Что же тебе нужно от жизни, Татьяна?».

— Да это я о себе, — воскликнул он, пока я набирала побольше воздуха в легкие. — Это я — дурак; нужно было мне раньше тебе показаться. Ты ведь молчишь все время — я и решил, что тебе так лучше. Ты хоть можешь себе представить, на что я был готов ради возможности поговорить с тобой, узнать, о чем ты думаешь?

Уф, опять пронесло. Пока он выговаривался — ого, в глазах прямо молнии сверкают, и голос далеким громом раскатывается! — я успела затолкать подступившие было слезы поглубже. Что-то я вообще вразнос пошла. Ну понятно, ночные разговоры. Я себя в руках держать днем привыкла, а ночью — спать; а сейчас что-то все во мне перемешалось. И слава Богу! Я себя такой живой давно… нет, очень давно не чувствовала.

Нет, чувствовать себя живой, это — замечательно, но вот иллюстрировать это состояние самодовольными улыбками или потоком слез — вовсе ни к чему. Судя по всему, защитные рефлексы вместе со мной не проснулись, поэтому лучше вернуться к вопросам-ответам.

— Что ты имеешь в виду — узнать? Ты же — ангел-хранитель; ты должен и так все про меня знать, все мои мысли читать на расстоянии, все мои настроения наперед угадывать…

Он застонал и резко нагнулся ко мне. От неожиданности я откинулась назад, но затем — нарочито медленно — вновь придвинулась к столу, не убирая с него руки. И нечего меня взглядом сверлить! Сейчас опять кричать начнет.

— Должен? — произнес он почти шепотом. — Знать? Все? — Чуть громче. — Я ничего — абсолютно ничего — о тебе не знаю: ни что раньше случилось в твоей жизни, ни чем ты живешь сейчас. — Еще чуть громче. — Отсюда, наверное, все мои ошибки. — Существенно громче. — Меня это с ума сводило! — Чуть тише. — У тебя, вроде, все мысли на лице написаны, но я не уверен, что читаю их правильно. — И почему-то опять тише. — Я, пожалуй, поэтому и уходить не хотел: вот исчезну — и так и не узнаю, что же с тобой дальше будет.

Я вдруг поняла, что не боюсь: ни его пристального взгляда с расстояния в два десятка сантиметров, ни напряженного голоса, в котором вот-вот прорвется крик — ни того, что соседи сейчас милицию вызовут. По-моему, его прорвало так же, как и меня. Ведь получается, что ему — по крайней мере, последние три года — тоже не с кем говорить было; он — так же, как и я — все слушал да слушал: и ведь не только окружающих меня людей, а еще и меня саму. Когда я — в начале разговора — вопила от возмущения, он говорил со мной спокойно и терпеливо; сейчас — моя очередь.

— А ты действительно не хотел уходить?

— Нет! — рявкнул он, словно бичом хлестнул. — И не хочу! — Он глянул на меня и, судя по изменившемуся лицу, на моем он увидел хвост уходящих в дальние края терпения и спокойствия. — Это я не тебе.

Я вернула сбежавшие было добродетели на место.

— А кому?

— Неважно. Все равно слушать не будут.

Ладно, к этому вернемся позже.

— А почему ты не хотел уходить?

Он вроде уже успокоился — даже хрюкнул, прежде чем отвечать.

— С тобой… интересно. Я даже не предполагал, что бывают такие… непредсказуемые люди. Вот ты говорила, что мне скучно стало. Я думаю, что скучно мне будет со следующим моим человеком — таких, как ты, точно больше нет.

Со следующим… Да что же это такое: опять в глазах защипало! Спокойно, спокойно. Вот если отправят его к этому следующему человеку, вот тогда шлюзы и откроем. И пусть моему следующему ангелу-хранителю сразу станет ясно, как я ему рада.

— А может, эти твои начальники-архангелы учли твои пожелания, — потому тебя никуда и не отправили? — А что, очень даже может быть: ведь лучше же то дело делается, к которому душа лежит.

— Татьяна, мои желания не играют никакой роли. Кроме одного: устроить так, чтобы тебе жилось лучше, радостнее, светлее. А до них сигнал дошел, что это — не так.

— А может, они этот сигнал не получили? — Тем более что я лично им ничего не отправляла.

— Такого не может быть. Это же — не ваша связь, где письма теряются и телефонные звонки не доходят: «В данный момент абонент — вне зоны досягаемости». Мы — всегда в пределах досягаемости, и быстро.

— А если я им сейчас еще один сигнал пошлю? Ну, объясню, что недоразумение вышло, попрошу аннулировать поданное заявление, охарактеризую тебя как грамотного специалиста, поблагодарю за высококвалифицированную помощь…

Господи, что я несу? Я представила себе, как произношу все эти слова после вступления: «Уважаемые господа архангелы! Обращаюсь к вам по поводу ранее отправленного — по ошибке — сообщения на ваше имя…», и меня затрясло от беззвучного хохота.

Глянув на него, я увидела, что оказалась не одинока в приступе бурного веселья. У него мелко дрожал подбородок, и в светлых глазах прыгали… сказала бы, чертики, но неудобно как-то об ангеле. Встретившись глазами, мы оба рассмеялись уже далеко не беззвучно. Очевидно, ситуация с обеих сторон выглядела бы комичной.