Ангел-хранитель

— Какую жизнь заканчивает человек? — не выдержала я. — И почему это его не имеет смысла хранить? Мы вам что — квитанции старые?

— Ты просила меня ответить на твой вопрос, — терпеливо ответил он. И снова замолчал и опустил глаза. Я уже открыла было рот, чтобы еще что-нибудь съязвить, но он продолжил, не поднимая глаз. — И есть еще третий случай — самый тяжелый для ангела-хранителя. Он обязан уйти, если человек попросил его об этом.

Я опять взвилась.

— Замечательно. Нет, это — просто великолепно! Жизнь свою — между прочим, единственную! — я, по-моему, еще не заканчиваю. Просить тебя я ни о чем не могла, поскольку даже не подозревала о твоем существовании. Значит, что? В старые квитанции меня, в макулатуру?

Он ответил, все так же не поднимая глаз и умудрившись как-то съежиться.

— Нет, Татьяна, дело во мне. Мой случай — как раз тот самый, третий. У тебя будет другой ангел-хранитель, более тебе подходящий.

Опять меня не спросили! Все… абсолютно все… нет, просто ВСЕ лучше меня знают, что мне нужно! Это что — и в загробной жизни такое будет продолжаться?! Тогда я от нее отказываюсь — категорически отказываюсь. И требую вернуть меня после смерти на землю каким-нибудь валуном придорожным — ему, по крайней мере, все равно, когда его с места на место перекатывают, ногами пиная. Но пока я еще не валун, рот он мне не закроет своим «дело во мне»!

— Ну что ты врешь? Нет, что ты мне-то врешь? Скажи лучше, что надоело тебе со мной возиться, скучно стало! Я спорить не стану. Сама знаю, что жизнь у меня — тоскливая серость: из дому — на работу, с работы — домой, ни приключений, ни развлечений. Так и скажи: понял я, Татьяна Сергеевна — вовремя, слава Богу, понял — что недостойно Ваше поросшее мхом существование ангела-хранителя. И сущность Вашу амебоподобную хранить не от чего и незачем. А то: «Другой у тебя будет, более тебе подходящий»! Ты меня спросил?

К моему полному и совершенному ужасу, я вдруг услышала, что в голосе моем зазвенели слезы. Ну это уже — последняя стадия унижения! Тебя ангел-хранитель бросает, а ты — в слезы? Да не будет этого!

Но он вдруг поднял голову и пристально посмотрел на меня. Глаза прищурились, брови сошлись на переносице, а рот почему-то приоткрылся… И в глазах что-то вроде нетерпеливого ожидания появилось… Вот не дождешься! Я собрала черты лица в кулак, чтобы не расползлось оно по плечам мокрым тестом, вздернула подбородок и принялась сосредоточенно прихлебывать остывший уже кофе. И пусть катится отсюда ко всем… собратьям-ангелам!

Тьфу, чуть не поперхнулась! Он вдруг шагнул вперед, нашарил ногой табуретку и сел к столу, положив на него руки. От испуга я чуть отпрянула и автоматически подняла голову. И тут же зацепилась за этот его взгляд-крючок — ну не могу глаза отвести. Сидя, он почему-то уже не казался мне щуплым и невысоким, а прозрачные глаза его почти физически придавили меня к спинке кухонного уголка. Ой, что-то я, по-моему, палку перегнула…

— Чего уставился? — выдавила я из себя. На всякий случай. Пусть не думает, что меня так легко запугать можно.

— Ты… — он опять помолчал, играя желваками, — и затем выпалил одним духом, — представить себе не можешь, сколько раз я хотел спросить тебя о… обо всем. — Он сделал глубокий вдох, раздул ноздри и продолжил — на этот раз очень медленно и раздельно. — Но вчера — сидя на этом самом месте — где сижу сейчас я — и глядя мне прямо в глаза — ты попросила — чтобы все — все до единого! — оставили тебя в покое.

О, Боже! Значит, визг этот истеричный кто-то все-таки слышал. А я-то обрадовалась, что никого вокруг не было! Это же надо: впервые за столько лет не выдержала, сорвалась — и на тебе, тут же свидетели объявились. Нет, это все же несправедливо! Мало ли что я там в сердцах сказала. Вон судя по звукам, от соседей доносящимся, они каждый второй день верещат, как резаные — и что? И ничего. Вот именно: ничего, и нечего меня в минутную слабость носом тыкать. Мне самой потом неловко стало.

— Ну и что? — спросила я, приняв беззаботный вид.

Теперь растерялся он.

— Как — ну и что? Если все — значит, и я тоже. Ты же не думаешь, что такие слова могут без последствий остаться? Чем тебя другие обидели, я знаю; но ты бы хоть объяснила, что я-то сделал не так!

Где-то я уже об ответственности за свои слова слышала. Вот еще одного нравоучителя мне не хватало!

— Ну знаешь ли, это уже слишком! — возмутилась я. — Кто тебе виноват, что ты сидел здесь и подслушивал? Да еще исподтишка! Мог бы, между прочим, и показаться. Я о тебе вчера ни сном, ни духом не ведала — как я могла с тобой говорить? Или о тебе. Вчера все вокруг словно сговорились морали мне читать… А откуда ты, кстати, об этом знаешь?

Он закатил глаза.

— Я же сказал тебе, что все время находился рядом с тобой. Все время. Но… подожди, — Он поднял руки, переплел пальцы и опустил на них подбородок, — ты что, действительно просто так сказала, не имея в виду ни меня, ни других? Это — очень важно. Я совершенно не понимаю, что происходит.

— Да?! Тогда занимай за мной очередь. И хватит меня упрекать за то, что тебя не касается! Я тебе еще раз повторяю: вчера я тебя не могла иметь ни в каком виду; а что касается других, это — не твое дело! — Но раздражение во мне уже сражалось с любопытством. Победило — естественно! — последнее. — А что ты не понимаешь?

Наконец-то он отвел от меня глаза. Глядя куда-то за окно, он нахмурился и крепко сжал губы.

— Я не понимаю, почему я все еще здесь.

Опять он за свое взялся!

— Но ведь мы же все уже выяснили, — настойчиво проговорила я, наклоняясь вперед. Когда он вот так отвернулся от меня, мне стало еще тревожнее. — Ты услышал фразу, не имеющую к тебе ни малейшего отношения, ошибочно принял ее на свой счет — и все. Мы поговорили, прояснили ситуацию — чего же тебе не остаться-то? Впрочем, если ты от меня извинений ждешь — можешь прямо сейчас собираться. Не хочешь со мной больше возиться — не надо, я просить не буду!

Он медленно повернул голову и вновь посмотрел на меня. Затем он почему-то перевел взгляд на ту самую пустоту между холодильником и уголком, чуть усмехнулся и сказал:

— Татьяна, все — не так просто. Я не могу уйти просто так: по своей прихоти, потому что мне все надоело, как ты изволила выразиться. Точно так же, как я не выбирал тебя, прежде чем появиться в твоей жизни. Мне тебя доверили. Если хочешь, поручили. И те твои слова не могли остаться без внимания. Они, если хочешь, были сигналом, что я не справился с поручением, что меня нужно заменить кем-то другим. Вот поэтому я и не понимаю, почему я все еще здесь. Почему вместо меня здесь не сидит кто-то другой. Ты, кстати, эту перемену и не заметила бы.

— Нет, уж извините! Мы здесь, по-моему, о моей жизни говорим — может, и я поучаствую в обсуждении? А почему, кстати, ты решил мне показаться?

— Не решил, просто показался. Этого я, между прочим, тоже не понимаю. Мне… очень не хотелось… уходить, не попрощавшись с тобой… каким-то образом. Я не ожидал, что ты проснешься. Обычно ты спишь, как у вас говорят, без задних ног. Вот я тут и стоял, думал, как мне лучше это сделать — и, наверно, слишком увлекся: ты меня врасплох и застала.

— А потом?

— Что потом?

— Ну, потом. Ты ведь все-таки исчез, а потом почему-то опять появился. Зачем?

— А, — он улыбнулся с легким самодовольством. — Вот это уже было совершенно сознательно. — Улыбка угасла. — И за это мне точно придется ответить. Когда я понял, что меня пока почему-то не отозвали, я решил, что это — мой последний и… и очень кратковременный шанс поговорить с тобой. Хоть немного. — У него вновь приподнялись уголки губ. — Даже несмотря на то, что ты решила, что я тебе снюсь.

— Да о чем поговорить-то?

— Я хотел узнать, что я не так сделал. Это было как раз то, что больше всего не давало мне покоя.

— Да откуда же мне знать, что ты сделал так или не так? Я ведь понятия не имела, что ты вообще что-то делал!

— Имела-имела, только неосознанно. Когда я появился в твоей жизни, между нами установилась некая связь. И отнюдь не односторонняя, — быстро проговорил он, когда я открыла было рот, чтобы — в который уже раз — возмутиться. Вот опять слова не дает сказать! — Эта связь давала мне возможность подбрасывать тебе разумные идеи, а тебе — слышать их.