Страница 42 из 42
Татьяна хитро прищурилась, и губы ее сложились в плутоватую полуулыбку. Я вспомнил, что она так же улыбалась, размышляя над предложением Франсуа. Я тогда еще обрадовался, что ему явно не понравится ее представление об этих предполагаемых разговорах. Вот именно: не рой другому яму. Я что-то тоже занервничал. Вот сейчас возьмет и спросит меня, что ждет ее в ближайшем будущем. И что мне тогда — цыганку-гадалку из себя изображать: «На распутье ты стоишь, золотая моя, и счастье ждет тебя невиданное, если сможешь опасности, во тьме пока скрытой, избежать»?
— Как ты сюда забрался? — спросила она с искренним любопытством, чуть склонив голову к плечу.
Тьфу, опять неправильно угадал. Нет, ну, это уже — просто обидно. Я изо всех сил стараюсь оттянуть момент расплаты, цепляюсь за малейшую возможность продлить этот первый и последний разговор, а она меня за вора-неудачника приняла!
— Татьяна, я здесь уже три года, — буркнул я, и только потом понял, что сделал.
Все. Теперь отступать мне некуда. Теперь я уже не выкручусь, теперь мне придется ответить на все ее вопросы. Вот сейчас они горохом посыплются. Ха. Я представил себе, каким ужом придется тому, следующему, изворачиваться, чтобы сгладить из ее памяти такое. А вот не выйдет! А вот не забудет она, что хоть три года рядом с ней был кто-то, кому было интересно, о чем она думает. Чего, правда, этот кто-то так и не узнал. Пока, как этот кто-то надеется. Ладно — карты на стол.
А где вопросы? Почему она опять молчит?
Татьяна все так же смотрела на меня… и хмурилась. У нее не просто сошлись на переносице брови, как тогда, когда она глубоко задумывалась. Брови эти как-то подергивались, и губы то поджимались, то выпячивались. И потом смотрела она уже не на меня, а куда-то сквозь меня. Я что, опять разматериализовался? Я скосил глаза на свое плечо и чуть шевельнул им. Да нет, вроде я пока на месте.
У нее вдруг скривилось лицо. Неужели движение мое заметила? Если она меня бандитом считает — тогда понятно: решила, наверно, что я плечи расправляю перед броском на ушедшую в размышления жертву. Затем она вдруг прищурилась и вновь окинула меня взглядом с головы до ног. Она, может, еще сопротивляться вздумала? Фильмов насмотрелась, где героиня отражает нападение громилы с помощью ногтей и знаменитого колена? Вот убил бы тех, кто такую чушь снимает! Женщине нужно в сторону сворачивать, лишь издалека заметив опасно-подозрительную личность… М-да. Здесь ей, правда, сворачивать некуда, да и опасно-подозрительный я совсем не вдалеке стою. Неужели я действительно кажусь ей опасным?
— Да кто ты такой? — напряженно спросила она, и даже чуть наклонилась в мою сторону, с явным нетерпением ожидая ответа.
Вот он — момент истины. Она меня видела; она меня слышала; она в меня даже пальцем ткнула — и, тем не менее, все это можно было еще как-то исправить. Внушить ей мысль, что сны бывают покруче любой фантастики, что воображение с людьми и не такие шутки играет… Непростая задача, но вполне возможная. Но если я сейчас отвечу ей правдой… А я отвечу! И тогда меня, наверно, не то что отзовут — за шиворот отсюда сразу выдернут. Ну и черт с ним! Мне хочется сказать ей правду, а то — «Я — никто». Я — очень даже кто. По крайней мере, был им.
— Я был твоим ангелом-хранителем, — произнес я с расстановкой — и приготовился к неминуемым последствиям.
И… опять ничего. Ну, совсем ничего. Они, что, с ума там все посходили? Что за халатное отношение к своим обязанностям? У них прямо под носом, можно сказать, устои рушатся, а они? Хоть бы оплеуху какую-нибудь для порядка дали: ты, парень, мол, совсем зарвался! Уй, сейчас накличу… Я поежился.
Все так же молча, Татьяна отвернулась от меня, взяла в руки чашку с кофе (вот не забыла же!) и — глядя прямо перед собой — пошла к диванчику. Осторожно поставила чашку на стол. Прежде чем сесть, внимательно посмотрела на диванчик. Примеривалась, наверно, чтобы опять на угол не рухнуть. Сложила руки на столе… нет, опять ими за голову схватилась и принялась сосредоточенно рассматривать чашку. Я словно перестал для нее существовать. Может, они потому и не реагируют, что она мне явно не поверила? Дают мне возможность самому убедиться в тщетности прямого контакта с человеком? Сидят там, наблюдают, развлекаются от души, ждут, пока я смирюсь с поражением… А я все равно не уйду! Пусть отдирают меня от этого подоконника, или вместе с ним и выдергивают! Как они собираются потом объяснять ей его отсутствие? Как она их внушениям поддастся, если моим словам, в лицо произнесенным, не верит?
— Татьяна, я тебе не кажусь, — с отчаянием в голосе повторил я, чуть повернувшись к ней — для убедительности.
Она подняла на меня глаза. Ох, и не понравился же мне этот взгляд! Так на избу-развалюху, оказавшуюся на месте обещанного коттеджа со всеми удобствами, смотрят. У людей что, и для призраков свои каноны есть? А я в них не вписался?
— Слушай, чего ты там столбом маячишь? Сел бы, что ли, — сказала вдруг она.
Я оторопел. Она поверила? Первый вопрос: во что? Второй: радоваться мне этому или не очень? Раз сесть предложила, значит, уже не считает меня ни видением, ни бандитом. Она мне поверила? С ума сойти. И я все еще здесь? Может, они действительно почувствовали, что от подоконника меня не отодрать, и не решаются оставить столь явные улики? И если я его отпущу…
— Я… боюсь, — ответил я, чуть запнувшись.
Мою заминку она — естественно! — заметила.
— Боишься? — спросила она с неприкрытой насмешкой в голосе.
Ну конечно, только слабому человечеству простительно бояться; ангелам положено парить в благодатных высотах, в вооружении своей собственной всесильной мудрости. Ну как ей объяснить, что я панически боюсь, что, оторвавшись от этого дурацкого подоконника, я могу тут же — рывком — воспарить в высоты, отнюдь не благодатные? Что в тот самый момент, когда — похоже — мы начали, наконец, разговаривать, меня могут лишить этой возможности? Нет, лучше постепенно…
— Я боюсь опять потерять видимость. — Такое начало не должно ее испугать; такое она уже видела. Я замер в ожидании ее реакции.
Она не испугалась и даже не удивилась. Но обрадоваться я не успел — она тут же сообщила мне, что я должен делать, будучи ангелом.
Так, судя по всему, под ее определение ангела я не очень подхожу. Впрочем, для людей неведомое всегда — всесильно и самовластно; откуда им знать, как дела обстоят на самом деле? Они и об ангелах-хранителях такого понапридумывали — обхохочешься: мы для них — что-то вроде зонтика от всех неприятностей и бед. Ладно, незнание — это не преступление. Я ей сейчас в двух словах азы объясню.
Рассказав ей о причинах, по которым мы переходим в невидимое состояние, я закончил свое объяснение риторическим вопросом: Что бы, мол, она подумала, если бы я постоянно попадался ей на глаза? Ей же хватило одного слова — «постоянно». Ей хватило одного этого слова, чтобы тут же вскипеть. Ее возмутило то, что я присматривал за ней без ее ведома. Нет, эти люди меня просто угнетают. Если что-то у них случается — глаза к небу, и начинается: «Господи, спаси! Господи, помилуй! Господи, за что?». А когда все в порядке — извольте согласовать технологический процесс охраны с охраняемым объектом.
Впрочем, справедливости ради, следует отметить, что к Татьяне это совсем не относится. Она свои неприятности молча переживает; не то что к высшим силам — к друзьям и близким за помощью не бежит. Терпение. Ей ведь со мной говорить ничуть не легче, чем марсианина выслушивать — марсианина, который описывает социально-политический уклад жизни на родной планете.
Она выслушала мое объяснение, но — вежливости ради. Мысли ее уже пошли дальше — и, к сожалению, отнюдь не мирной тропой. Более того, она задала мне весьма опасный вопрос: Зачем? Зачем я за ней присматривал? На этот вопрос я пока не мог ей ответить. Здесь азами не обойдешься; здесь мне пришлось бы объяснять ей вещи, совершенно неподходящие для первого разговора двух почти (по крайней мере, с ее стороны) незнакомцев. Успею еще — если повезет, и контрольная комиссия и дальше будет работать спустя рукава.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.